Убежденность российских правоведов в роли обычаев как основных источников древнерусского права в общем виде весьма точно выразил Н. Л. Дювернуа: «Если право гражданское, как мы его себе представляем, есть существенным образом объективированный организм свободы лица, то прежде, нежели образовались все диспозитивные положения, которые составляют его содержание, в гражданском обороте, в юридических сделках лицо само устанавливает те нормы, по которым должно быть обсуждаемое его юридическое правоотношение… Свободная воля лица и частные акты составляют для законодательной эпохи самый могущественный двигатель развития юридической жизни»[65].

Свобода воли индивида в сфере частного права, в свою очередь, определялась условиями экономического, политического быта, в котором он жил и действовал. С учетом этого обстоятельства названный ученый делал заслуживающий внимания вывод, позволивший научно доказать несостоятельность воззрения относительно заметного варяжского следа в древнерусском праве. Как признавал И. Д. Беляев, «самостоятельное общество, пока оно самостоятельно, не может подчиняться чуждым законам, привнесенным со стороны; подчинение чуждым законам есть уже явный признак падения общества. Законы должны вытекать из исторической жизни народа. Связь между законом и внутренней исторической жизнью народа так неразрывна, что ни изучение законодательства не может быть вполне понято без изучения внутренней жизни народа, ни изучение внутренней жизни народа – без изучения законодательства»[66].

Итак, в изложенном можно услышать далекое эхо материалистической теории права, требующей исследовать право в тесной неразрывной связи с конкретно-историческими условиями его существования, в которых материальные, в частности экономические, отношения играют в конечном счете решающую роль. Однако неопределенность термина «внутренняя жизнь народа», отсутствие ясных представлений о ее движущей силе, равно как и об источнике развития, самодвижения права, привели к тому, что верно констатируемый исторический факт был интерпретирован упрощенно и односторонне. В лучшем случае дело свелось к описанию истории борьбы мнений в процессе подготовки и принятия соответствующего законодательного источника и последующему догматическому изложению его содержания.

История права и правосудия в работах российских правоведов не смогла подняться выше эмпирического описания исследуемых процессов и формулирования отдельных весьма точных положений о действительных исторических причинах того или иного правового явления без какой-либо надежды на осознание и верное изложение его внутренних и внешних движущих сил. Методология исторических исследований в этот период довольствовалась, по признанию М. Ф. Владимирского-Буданова, догматическим, философским (принципы теории естественного права), историческим и историко-сравнительным методами[67]. Основные результаты исследований древнерусского права и правосудия, проведенных российскими правоведами во второй половине XIX – начале XX в., свелись к достаточно полному при имеющихся исторических источниках воссозданию процессов формирования исследуемых явлений, догматическому толкованию Русской Правды, иных юридических текстов, а также к раскрытию практики действия законодательства и его последующего развития.

Историография древнерусского правосудия и законодательства, проводимая в условиях Советского государства, подразделяется на два периода: сталинский (1924—1964 гг.) и общенародного государства (1965—1991 гг.). Историографии присущи четыре особенности:

1) крайне незначительное число публикаций, посвященных исследованиям проблем древнерусского правосудия и законодательства;

2) неудачная попытка использовать марксистскую методологию в познании закономерностей становления и развития Древнерусского государства, права и правосудия; 3) проведение в 1970—1980-х гг. большой источниковедческой работы, благодаря которой тексты древнерусских законов и иные правовые акты стали доступными для широкого круга юристов и историков; 4) появление в 1980-х гг. устойчивой оппозиции марксистской концепции древнерусской истории общества, государства и права.

После Октябрьской революции Советскому государству, занятому переводом народного хозяйства на социалистические рельсы, борьбой с контрреволюционными выступлениями, охраной общественного порядка, было не до исторических исследований, и уж тем более до проблем древности – Древнерусского государства, его законов и правосудия. Тем не менее одна из первых работ по данной проблематике вышла в 1925 г. С. В. Юшков в Саратове опубликовал монографию «Феодальные отношения и Киевская Русь». В 1927 г. М. К. Рожкова издала в Ленинграде работу, посвященную Псковской судной грамоте «К вопросу о происхождении и составе Псковской судной грамоты», а в 1929 г. С. Г. Струмилин в Москве – работу «Договор займа в древнерусском праве». Последующих публикаций пришлось ждать около восьми лет. В 1937 г. Б. Д. Греков опубликовал монографию «Феодальные отношения в Киевском государстве», а в 1939 г. С. В. Юшков на аналогичную тему издал работу «Очерки по истории феодализма в Киевской Руси». М. Н. Тихомиров предпринял попытку исследовать историю происхождения Русской Правды, ее текстов[68], а коллектив авторов под редакцией Б. Д. Кедрова издал первый том Русской Правды, в котором были помещены ее 15 основных списков [69].

Ряд статей по проблемам Древнерусского государства и его права был помещен в ученых записках высших учебных или научных заведений[70].

Среди публикаций особый интерес вызывает новый перевод и комментарий Псковской судной грамоты, подготовленный Л. В. Черепниным и А. И. Яковлевым[71]. Данный авторами обширный постатейный комментарий к Грамоте содержит не только их личное понимание смысла и содержания статей, но и ссылки на иные их толкования, данные другими исследователями. В результате читателю предоставляется возможность самому определить, какое из суждений наиболее точно соответствует смыслу законодателя и содержанию нормативного предписания. В комментариях справедливо признается, что Псковская судная грамота представляет собой одну из форм кристаллизации общеновгородского, или, вернее, северо-западного и северного, права, только приспособленного к псковским условиям. Характерные особенности Грамоты – отсутствие в ней норм о холопах, для которых Псковская земля служила убежищем при их бегстве от господ из других районов, и мягкое по сравнению с другими районами Русской земли отношение к задолжавшему крестьянину-арендатору[72].

Вновь возникший интерес советских правоведов и историков к истории Древнерусского государства, его права и правосудия в конце 1940-х гг. был обусловлен принятием 5 октября 1946 г. специального постановления ЦК ВКП(б) «О расширении и улучшении юридического образования в стране». В постановлении осуждались ведущие юридические вузы страны – Институт права АН СССР и Всесоюзный институт юридических наук Минюста РСФСР, которые «не подготовили и не выпустили в свет за последние годы серьезных работ по юриспруденции, в особенности по теории государства и права, советскому государственному праву, международному праву и истории Советского государства».

Историки и юристы довольно быстро подготовили к изданию требуемую постановлением ЦК В КП (б) литературу, в том числе работы, посвященные древнерусской истории. Однако специальных исследований проблем законодательства и правосудия в этот период по-прежнему не проводилось. Названные проблемы ставились и рассматривались в монографиях, иных публикациях наряду с другими, посвященными экономическим, политическим, культурным аспектам древнерусского общества и государства, и потому с точки зрения новизны, дальнейшего углубления и развития публикации были малопродуктивны, рассматривали преимущественно уже известные факты и обобщения.