Для Н. Л. Дювернуа суд, осуществляемый по канонам Русской Правды, имеет высшую ступень состязательности, где спорящие стороны ведут юридическое состязание, подлинную борьбу за обладание правом. Каждая из сторон стремится всеми средствами убедить судью в своей правоте, чтобы судья признал его правду, его право, без чего невозможно выиграть дело, придать своему субъективному притязанию статус истинного права. Поэтому первоочередная задача сторон, ставших на суд, заключается в том, чтобы убедить судью в правоте своих притязаний. У суда нет иного пути, кроме как определиться, в чем состоит право для данного случая и кто из спорящих сторон прав. Однако судья не обязан верить ни истцу, ни ответчику, поэтому для него важно не то, что говорят стороны, а то, что о них говорят другие, третьи лица – послухи.
Полемизируя с авторами, видящими в послухах преимущественно простых свидетелей, Н. Л. Дювернуа аргументированно показывает, что в действительности послухи являлись не столько свидетелями имевших место событий, сколько средством поддержки притязаний той или другой стороны. Послухи призваны были убедить судью в том, что право находится на стороне, интересы которой они защищают. Иными словами, послухи «имеют значение поддержки самого существа права, которое выводится на суд». Подобная поддержка имела особое значение в случаях, когда судья не определил право, которое он может применить для разрешения рассматриваемого конфликта. «Там, где судья не может «узнать право», – отмечал автор, – там стороны убеждают его ссылкой на добрых людей, на послухов. Вот ближайший смысл, в котором мы разумеем значение послухов, переходящее пределы простого свидетельства»[55].
В работе также дается развернутая характеристика путей дальнейшего развития судебных органов в удельных княжествах, а также в Новгородской и Псковской республиках; обращается внимание на то, что в удельных княжествах суд все больше удаляется от общества, становится органом государства и действенным источником княжеских доходов. Одновременно судебные органы берут на себя проведение отдельных следственных действий, вводится практика протоколирования действий на суде, вынесения судебного решения по докладу, формируется практика производства по жалобам на судей.
Заметная активность была проявлена представителями науки уголовного права в исследовании проблем древнерусского права посредством написания докторских и магистерских диссертаций и проведения монографических исследований. Первая магистерская диссертация по названной проблематике была защищена А. Г. Криворотовым в Харьковском университете в 1832 г. на тему значения свидетелей в уголовном судопроизводстве[56]. В 1840 г. Н. Д. Иванишев защитил в Киеве докторскую диссертацию на тему «О плате за убийство в древнем русcком и других славянских законодательствах в сравнении с германской вирою». Через год А. Н. Попов в Московском университете защитил магистерскую диссертацию на тему «Русская Правда в отношении к уголовному праву», а на следующий год И. М. Собестианский в Харькове – магистерскую диссертацию на тему «Круговая порука у славян по древним памятникам их законодательства».
И. А. Максимович подготовил магистерскую диссертацию на тему «О развитии понятия о преступлении в истории русского законодательства», которую успешно защитил в Киевском университете в 1845 г. Проблемам наказаний по российскому законодательству до царя Алексея Михайловича посвятил магистерскую диссертацию Ф. Ф. Депп, а проблемам развития понятия о преступлении и наказании в русском праве – магистерскую диссертацию А. М. Богдановский[57]. Н. С. Власьев в магистерской диссертации исследовал проблемы вменения по началам теории и древнего русского права[58], а А. П. Чебышев-Дмитриев – проблемы преступного действия по русскому допетровскому праву[59].
В числе наиболее значимых монографических исследований, посвященных проблемам древнерусского уголовного права, опубликованных во второй половине XIX в., можно выделить монографии Н. И. Ланге «О наказаниях и взысканиях за бесчестье по древнему русскому праву» (СПб., 1859), «Исследования об уголовном праве Русской Правды» (СПб., 1863); Н. А. Максимейко «Мнимые архаизмы уголовного права Русской Правды» (СПб., 1905); А. П. Чебышева-Дмитриева «О преступном действии по русскому доПетровскому праву» (СПб., 1862); П. О. Бобровского «Преступления против чести по русским законам до начала XVIII в.» (СПб., 1889); Д. М. Мейчика «О древнейших источниках русского уголовного законодательства (период мести). Юридико-филологические заметки» (Воронеж, 1875). Обстоятельный обзор древнерусского уголовного права содержится в монографии М. Ф. Владимирского-Буданова «Обзор истории русского права» (М., 1915).
Характерно, что в монографических и диссертационных работах правоведы-криминалисты делали акцент на исследовании фундаментальных проблем науки уголовного права, связанных с пониманием древнерусскими законами природы преступления, его состава, а также с трактовкой ими целей и видов наказания. В исследованиях раскрывалась динамика перехода законодательной и судебной практики от понимания преступления как личной обиды к осознанию его общественной опасности как деяния, посягающего на устои государства, устанавливаемый им правовой порядок.
Первый исследователь проблем природы преступлений по Русской Правде А. М. Богдановский признавал, что в русском праве данное деяние первоначально имело характер личной обиды и наказание за него признавалось частным делом потерпевшего лица[60]. Лишь в судебниках 1497 и 1550 гг. преступлением признавалось посягательство на государство, деяние, препятствующее его деятельности, а произвольная расправа князя над преступником заменялась стройной системой запретов и строго определенной системой государственных наказаний за их нарушение. Соответственно, процесс развития идеи наказания характеризовался переходом от кровной мести к материальной (договорной) ответственности, а затем к публичному и персональному наказанию.
А. М. Богдановский обоснованно показал, что первоначально в русском праве единственным видом уголовной ответственности преступника перед потерпевшим были денежные выплаты за обиду. Русская Правда лишь закрепляет этот порядок и устанавливает величину вознаграждения за соответствующее преступление. Зародыш системы публичного наказания в Русской Правде проявляется в применении такой меры, как поток и разграбление, осуществляемой по произволу князя. В этих условиях казни, совершаемые над своими врагами, не вписывались в систему уголовного правосудия и, по мнению ученого, представляли собой вид княжеской мести. Аналогичным образом действовали и общины в отношении лиц, посягающих на их интересы и установленный порядок. После принятия судебников государственный произвол сохранялся в применении уголовной ответственности лишь за государственные преступления.
Н. С. Власьев находил, что конструкция состава преступления, которую он обозначал термином «вменение», присутствовала во всех периодах истории русского уголовного права и по мере развития уголовного законодательства развивалось и представление законодателя о вменении[61]. При этом он считал, что начала вменения в Русской
Правде представляются слабо развитыми. В ней также отсутствует понимание форм вины, злоумышленность выделяется лишь как необходимый элемент имущественных преступлений, прямо не говорится о взаимосвязи деяния и преступной воли, однако наказание за кражу назначается в случаях, когда имеются достаточные доказательства злого умысла. Менее ясно значение умысла в личных обидах. Покушение в Русской Правде не выделяется в качестве самостоятельного противоправного деяния. Как полагал названный ученый, наиболее значимое развитие институт вменения получает в судебниках, в которых вводится понятие «лихие люди» и устанавливается уголовная ответственность за угрозу общественной безопасности со стороны людей, склонных к совершению тяжких преступлений.
