— Ну ладно, а как быть сейчас? — нарушила паузу Трейси. — Нам-то что делать?

— Вы же слышали, что сказала Армандра. Так что на сегодня у нас с вами выбор небольшой. Ну а сейчас я с удовольствием покажу вам плато. Увидите, что это изумительное место. А потом мои коллеги представят Армандре свои предложения. Вряд ли можно ожидать, что от вас потребуют внести какой-то вклад в повседневную жизнь обитателей Плато. Вы, конечно же, совсем не ординарные люди.

Едва он успел договорить, как в зал вернулась Унтава. Трейси наклонила голову, ехидно улыбнулась мне и прошептала:

— Ну, Хэнк, вот и твоя провожатая. Пока она не увела тебя к Армандре, пообещай, что будешь хорошим мальчиком. Я ведь заметила, как ты пялил глаза на Женщину Ветров.

— Знаешь, — ухмыльнулся я в ответ, — пусть ты и хозяйка звездных камней, но, сестренка, еще одна такая шуточка, и я перекину тебя через колено… и сам немножечко прогуляюсь по ветрам!

С этими словами я отправился следом за Унтавой в апартаменты Армандры. Очень скоро выяснилось, что жрица Плато обитает на самом верхнем уровне своих владений. Мы почти непрерывно карабкались по каменным ступеням, даже по винтовым лестницам, устроенным в базальтовых кавернах и колодцах. В конце концов я решил, что мы вот-вот выберемся к оборонительным укреплениям на крыше. И вот, когда мы, судя по всему, были уже совсем рядом с этой крышей, мы оказались в первом из виденных мною коридоров, где имелись вооруженные охранники прямо-таки гвардейского вида.

На протяжении нашего продолжительного подъема разнообразие символов, вырезанных над входами в тоннели или у подножия лестниц, все уменьшалось, но я уже догадался, какой из них указывает дорогу к Армандре: молния. Теперь это подтвердилось: над последним охраняемым коридором одиноко красовалась молния, а за нею, как я увидел издалека, даже стены тоннеля были завешены бесценными мехами.

Двое огромных широкоплечих эскимосов — возле каждого из них лежал в специальной нише, выдолбленной в стене, огромный белый медведь — почему-то оба дружно зевнули, выпрямились и отсалютовали нам зловеще зазубренными церемониальными гарпунами. Здесь уже не было факелов — из окон, прорубленных в плавно изгибавшейся наружной стене, падал естественный свет. Впрочем, слово «окна» может создать ошибочное впечатление: задержавшись возле одного из них, чтобы выглянуть, я обнаружил, что смотрю в шахту, пробитую в каменной стене футов в пятнадцать!

Чем дальше мы шли, тем ярче становился свет; я увидел, что толщина стены уменьшается. Мы вышли на выдававшийся из каменной стены просторный балкон с каменным потолком и железной решеткой. Только отсюда я воочию увидел, что мы действительно находились на большой высоте над бескрайним белым простором. Преодолевая завывавший ветер, я просунул голову между прутьями решетки и выглянул наружу. Не менее чем в двухстах пятидесяти футах подо мною вмерзло в землю каменное основание плато. Вывернув шею, я посмотрел вверх и увидел, что до верхних бастионов остается еще двадцать-тридцать футов, и подумал, что монолитная скала надо мною должна образовывать и потолок покоев Армандры.

Я повернулся к Унтаве.

— Опасное место. Кого-нибудь неосторожного вполне может сдуть отсюда ветром, если сам не вывалится сквозь решетку.

Она кивнула.

— Да, Армандра иногда… гулять… отсюда. Когда хотеть одиночества.

Этими столь наивно высказанными невинными словами юная индианка вернула меня ко всему тому, что я пытался выбросить из головы, направляясь на аудиенцию к той самой женщине, о которой шла речь. Я шел в жилище Армандры, как придворный кавалер мог бы направляться в будуар преждевременно созревшей принцессы, а ведь дело обстояло совсем не так. Армандра была скорее богиней, нежели женщиной, скорее порождением иных миров, нежели человеком, а я — всего лишь мужчиной из Материнского мира.

Пока мы шли по коридору, параллельному периметру плато, Унтава без умолку тараторила, практикуясь в английском языке и, по всей видимости, стараясь как можно больше рассказать мне, но я почти не слышал ее слов: все мои мысли занимала ее госпожа. Мы пересекли балкон, прошли еще футов пятьдесят и оказались перед занавешенным входом, над которым молния была не каменной, как во всех остальных местах, а золотой. Это и был вход в апартаменты Армандры. Унтава первой прошла сквозь портьеры, пробормотав мне что-то на ходу, но я снова пропустил ее слова мимо ушей и прямиком последовал за нею.

Комната, куда мы попали, оказалась немыслимо роскошной, словно взялась из горячечных снов какого-нибудь восточного султана. Украшенная затейливой резьбой, с портьерами на всех проемах, ведущих в соседние помещения, на полу меха такого качества и расцветок, что любой торговец этим товаром из Материнского мира пришел бы в экстаз, белые стены со множеством изящных колонн и арок, сплошь покрытые тонкими арабесками, в арочных нишах — золотые и серебряные украшения, агатовая и мраморная мебель с вездесущей резьбой, тоже застеленная белыми мехами, мягкими, как свежевыпавший снег. Но главное украшение комнаты находилось строго посередине — Армандра, поднимавшаяся нагишом из хрустального бассейна!

Увидев друг друга, мы замерли. Тут и Унтава сообразила, что я вошел в покои ее госпожи, не дожидаясь приглашения. Она обернулась и резко, испуганно вскрикнула; ее миндалевидные глаза округлились, в них сверкали молнии.

— Унтава, успокойся, — произнесла Армандра. — Я уверена, что моему гостю уже доводилось видеть голых женщин. В Материнском мире полно «изумительных» женщин!

Она переступила через край бассейна и завернулась в белый мех, полностью скрывший ее тело. Прежде чем ее ступни исчезли под подолом накидки, я подумал, что они кажутся какими-то странными. Чем именно, я сказать не мог, поскольку успел заметить их лишь мельком. Но было в них что-то… пугающее, что ли? Но все это лишь мелькнуло и исчезло.

— Ну, — добавила она, встряхнув рыжей гривой, с которой во все стороны полетели прозрачные капли, — Хэнк Силберхатт, можешь сесть. Или у мужчин из Материнского мира принято стоять, как статуи, с разинутыми ртами?

Я ответил на это неловкой, растерянной улыбкой и заметил, как в зеленых фиордах глаз промелькнули озорные огоньки.

— Унтава, оставь нас, — обратилась она к девушке. — Когда ты понадобишься, я тебя позову. Ах да… — добавила она, когда та с искренним недоверием на лице направилась к выходу. — Унтава, хоть я и доверяю тебе больше всех, постарайся не говорить никому о том, как этот мужчина некстати поторопился войти сюда. Кое-кто из-за этого пришел бы в ярость. И попробуй проследить, чтобы старейшины не распространялись о нашей беседе. Особенно те, кто находится под влиянием военачальника.

Унтава поклонилась и выскользнула между портьерами. Я присел к изумительно вычурному столику, не смея, впрочем, облокотиться на него, казалось, что, если хоть слегка надавить, он развалится. Армандра расположилась на козетке, вырезанной из целого куска гигантского агата и покрытой меховыми подушками, получше запахнулась в халат, с интересом посмотрела на меня и вдруг спросила:

— Хэнк Силберхатт, у тебя нежные руки?

И снова мой язык будто присох к небу.

— Мои руки?..

— У тебя нежные руки? — повторила она и нетерпеливо нахмурилась. — Они годятся для того, чтобы высушить мои волосы?

— Они могут быть нежными, — ответил я, — когда нужно.

— Отлично. Тогда займись делом.

Я подошел к ней. Она протянула мне большое полотнище ткани и добавила:

— Я знаю, что твои руки могут быть сильными и жестокими — ты ведь сбил с ног этого напыщенного медведя, Нортана. Но полагаю, что они еще и мягкие — как бы ты, иначе, мог обходиться с «изумительными» женщинами из Материнского мира?

Я взял на ладонь прядь мягких волос и начал просушивать их полотенцем, время от времени приостанавливаясь, чтобы повернуть ее голову.

— Твои руки действительно нежные, — сказала она, рассмеявшись и обдав меня зеленым сиянием глаз. — Пожалуй, я сделаю тебя своей… своим горничным и…