— Если вам удастся провернуть это дело, считайте за собой еще один подвиг, — сказал Куранес и тут же увидел, как вытянулось лицо де Мариньи. — Подавая ложные надежды, я оказал бы вам дурную услугу. Дело в том, что я не знаю никого, кто когда-либо говорил со Смотрителем и получил от него ответ! Более того, со дня появления куба, запертого теперь в груди Смотрителя, никто его не видел. Кто знает, где он сейчас? Может быть, где-то в музее, а может быть, и нет. И где в таком случае? Я не знаю, куда он ходит. Не знаю зачем. Не знаю как. Случалось, что он не показывался месяцами.

— Но вы же пойдете с нами в музей? — молящим голосом спросила Морин.

— Конечно, пойду, дитя мое, — не задумываясь, ответил Куранес. — Но я обязан предупредить вас: если Смотрителя там нет — если мы не сможем его найти, — то нам уже никто не поможет.

Куранес, Искатель и Морин вышли из таверны, оставив там Герона и Элдина, которым глубоко изумленный и изрядно уставший трактирщик без остановок подносил блюдо за блюдом и бутылку за бутылкой…

Выйдя на набережную, где под охраной полудюжины пикинеров стояли Часы, Куранес указал на противоположную сторону гавани, где на мысу, являвшемся крайней восточной оконечностью небесного острова, находилось огромное круглое каменное строение. Это трехэтажное здание было возведено на каменном выступе толщиной не более пятидесяти футов, языком выдававшегося из скалы Серанниана, под которым не было ровным счетом ничего.

— Музей, — сказал он. — Войти и выйти можно одним-единственным путем, если, конечно, вы не птица: по вон тому узкому перешейку. Воры, которые решаются посягнуть на музей, долго думают и взвешивают, сомневаются и снова взвешивают. А потом, когда встречаются со Смотрителем, навсегда выкидывают свои планы из головы. По крайней мере, большинство воров… — Он оглянулся на таверну, из которой они только что вышли, и чуть заметно усмехнулся. — Герон и Элдин однажды попробовали — вообще-то, даже дважды, — но после этого принесли в музей и его Смотрителю очень солидную дань.

Они обошли гавань, но перед тем, как войти на узкий перешеек, Куранес остановился.

— Тем, кто подвержен головокружениям, здесь делать нечего, — предупредил он. — Надеюсь, вы привычны к высоте, да?

Морин и де Мариньи дружно кивнули, и они двинулись дальше.

Проход ярдов тридцать длиной был огорожен низеньким барьером и тщательно вымощен. Пройти здесь плечом к плечу могли лишь два человека, так что всему трио пришлось выстроиться в цепочку, чтобы разойтись с двумя зеваками, покидавшими музей. Глядя на ходу через барьер, де Мариньи и Морин отчетливо видели прямо под собой сквозь неизмеримую, в невесть сколько фатомов, воздушную толщу, не уступавшую глубине Церенейского моря, все поселения, реки, океаны и берега, порожденные грезами сновидцев, разбегавшиеся фантастическими ландшафтами во все стороны к дальнему горизонту. Далеко вдали можно было разглядеть даже Селефе, на местонахождение которого указывала покрытая вечными снегами вершина Оран, гордо возвышавшаяся над невысокими Танарианскими горами.

Пройдя под высокой аркой в каменной стене, они оказались в трехэтажном здании с плотно закрытыми окнами из не боящегося никаких ударов цельного хрусталя. Воздух сюда поступал через ту самую арку, а также через квадратный проем в выходившей на океан изогнутой стене, размером в большое окно, но расположенный гораздо выше. На втором и третьем этажах музея находились только такие экспонаты, с которыми отождествляют свое существование обычные музеи; как однажды высказался Дэвид Герон, «мумии, кости, книжки и тому подобное барахло». А вот на первом этаже музея хранились его истинные ценности, качество и количество которых превышало всякое воображение.

Здесь сокровища были самые разнообразные: драгоценные камни, золотые и костяные статуэтки, нефритовые миниатюры, бесценные антикварные украшения и поделки из стран и времен, затерявшихся в туманах древних сновидений, произведения искусства, которые могли зародиться лишь в плодородных сонных грезах выдающихся художников и скульпторов. За все это, вместе взятое, можно было бы купить полсотни миров!

— Коллекция Смотрителя, — сказал Куранес, возвращая де Мариньи и Морин от восхищения к обыденности, — к которой он относится особенно ревностно. У каждого экспоната здесь свое место, и горе тому, кто попытается что-то переставить! Хотя лично на меня верхние этажи производят еще большее впечатление.

Искатель понял, что он имел в виду. Он и сам видел здесь и засушенные головы из канувшего в незапамятную древность Кледа, и сморщенные мумии из изрытых пещерами гор первобытного Саркоманда, и каменные цветы из каких-то восточных пустынь, лежащих на самой окраине мира грез, которые нужно хранить в абсолютной сухости, ибо от единственной капли воды они сгнивают прямо на глазах, и книги, на страницах которых светились руны, записанные (по словам Куранеса) еще на заре времен магами древней Тхим’хдры. И все же…

— Очаровательное место, — согласился де Мариньи; даже приглушенный его голос гулким эхом разнесся по обезлюдевшему музею, — и чудес здесь ничуть не меньше, чем жемчужин в море полуденном…

— А вот Смотрителя нигде не видно, — угадав его мысли, добавила Морин.

Куранес тяжело вздохнул:

— Я же вас предупреждал. Никто не может точно предсказать появления или исчезновения Смотрителя и тем более управлять ими.

Покинув музей, где теперь не осталось ни одной живой души, они миновали перешеек и вышли на набережную. Там, на изгибе, неподалеку от Часов Времени, удобно устроилась парочка наконец-то насытившихся искателей приключений; прислонившись к стене, скрестив руки на груди, они лениво рассматривали торговые и другие суда, качавшиеся на якорях у самого края розоватого облака. При приближении Куранеса и его гостей из мира яви Герон повернул голову:

— Ну что, без толку?

Ответ он прочел на их лицах.

Теперь и Элдин выпрямился, погладил живот, негромко, деликатно рыгнул и пророкотал:

— A-а, что там… Я надеялся, что до этого не дойдет, но, похоже, ничего другого не осталось. — Не то покачиваясь, как моряк, не то вызывающе переваливаясь, как пират, он без остановки прошел мимо правителя и его гостей и направился в сторону музея. Заинтригованные, они обернулись ему вслед и увидели, что он, прибавив шагу, решительно марширует к перешейку. Тут к ним неспешно подошел Герон.

— Видите ли, — объяснил младший авантюрист, — Смотритель, я сказал бы, неравнодушен к нам, особенно к Элдину. Черт возьми, эта старая железяка не доверяет Скитальцу ни вот на столечко! — Он показал пальцами. — А все дело в парочке больших рубинов, которые однажды чуть… э-э… чуть не позаимствовали из музея. Хотя чуть-чуть — не считается! Смотритель, конечно, обиделся и остановил нас, и с тех пор мы чисты перед ним, как слеза младенца. А вот теперь мы, похоже, можем воспользоваться этой антипатией в ваших интересах. Вот только дразнить Смотрителя — занятие с совершенно непредсказуемыми последствиями; потому-то мы и отказались от него.

Он протянул де Мариньи старинный изрядно стертый золотой треугольный тонд, на обеих сторонах которого — и на аверсе и на реверсе — можно было, хотя и не без труда, разглядеть отчеканенное давно забытое бородатое лицо. Де Мариньи покрутил монету в руках, всмотрелся пристальнее…

— Двухорловый! — воскликнул он. — Вы надули его с помощью этой штуки!

Герон посмотрел на де Мариньи и слегка прищурился — но лишь на мгновение. Потом он улыбнулся и сказал:

— Будь вы получше знакомы с нами, то знали бы, что между нами с Элдином нет такого, чтобы жульничать и надувать друг друга. Пожалуй, некоторое соперничество, но не больше. Кинуть жребий предложил Элдин, а не я. И монета, кстати, тоже его. Ну а что он выиграл, получилось совсем случайно!

Де Мариньи окончательно смутился, но прежде чем он успел что-нибудь сказать и, возможно, еще сильнее испортить ситуацию…