— Мерзость! — взревел Старец, швыряя пустой флягой в трубача. Он вскочил в гневе и трахнул кулаком по столу. — Я запретил тебе играть это!

Трубач, который — чашу за чашей — тоже слишком перебрал, насмешливо поклонился и повторил пассаж. Тишина охватила зал. Все глаза оборотились к Старцу, который вытащил нож из подставки в жарком и начал подкрадываться к шутнику.

Трубач, сообразив, что зашел слишком далеко, побежал к Вартлоккуру. Чародей всегда успокаивал Старца.

Бедный дурак! Он не успел еще спастись от одного хозяина, когда довел другого пассажами из «Чародеев Ильказара». Что-нибудь иное Вартлоккур еще бы простил. Но этого он сейчас перенести не мог.

Он не стал предупреждать…

Он пропел длинное заклинание, часто останавливаясь, чтобы справиться с заплетающимся языком. Заклинание закончилось резким хлопком в ладоши и выкриком. Трубач лишился веса и поплыл вверх. С рычанием Вартлоккур пнул трубача так, что тот, вращаясь, полетел через всю комнату. Бедняга кричал, молотил воздух, его рвало, и он крутился в пределах досягания Старца. К сожалению, Мария и другие женщины к этому времени ушли из зала. Присутствие смягчающей женственности могло бы отвратить несчастье.

Старец схватил трубача за руку, закрутил его, а затем швырнул в толпу пьяных слуг, среди которых мало кто любил этого дурачка. Паренек имел привычку говорить правду, которую никто не хотел слышать.

Сработал инстинкт толпы. Трубач превратился в вопящий мяч, прыгающий по комнате, а Вартлоккур и Старец были заводилами в игре. Они походили на животных, забавляющихся с беззащитной жертвой, их жестокость приносила удовольствие сама по себе. Кто-то припомнил, что этот дурачок боится высоты. Толпа бросилась из зала к стене замка.

С отчаянными воплями трубач повис над тысячей футов пустоты. Он скулил, он молил о пощаде. Они хохотали. Ветер относил его прочь от стены. Злобно усмехаясь, Вартлоккур подтянул трубача, пока тот не схватился отчаянно за парапет, а потом полностью освободил его. Трубач полетел вниз с вымученным воплем, в ожидании смерти, — и был остановлен в дюжине футов над ледяными зазубренными скалами.

Ветер пробрался сквозь крохотные отверстия в одежде Вартлоккура. Холод принес отрезвление. Чародей осознал, где он находится и что творит. Стыд нахлынул мощной волной, сметая безумие. Он затащил трубача, приготовившись защищать его… И увидел, что в этом нет нужды — холод успел оказать свое действие на всех. Большинство гостей уже ушли, чтобы он мог остаться наедине со своим позором.

Вартлоккур и Старец принесли бурные извинения, предлагая возместить убытки.

Трубач не обратил на них внимания. Он молча пошел прочь, тая свои гнев и страх. Его удаляющаяся спина — последнее, что они увидели.

Обезумевшая от горя Мария выдернула Вартлоккура из гнетущего сна. Страдая от похмелья, он требовательно спросил:

— Что?

— Он исчез!

— М-м? — Он сел, потер виски, но это не принесло облегчения. — Кто?

— Ребенок! Твой сын! — Не понимая, он смотрел, как слезы преображают ее темное лицо. Его сын?

— Ты собираешься хоть что-нибудь сделать? — потребовала она.

Его голова начала проясняться, мозги заработали. Интуитивно он спросил:

— Где трубач?

Через пятнадцать минут они знали. Дурачок исчез тоже, а вместе с ним мул, одеяла и запас еды.

— Какая жестокая месть! — закричал Вартлоккур. Он и Старец вместе проводили дни в Башне Ветров, выслеживая беглеца, но в конце концов были вынуждены признать свое поражение. Казалось, что мужчина и ребенок исчезли с лица земли.

— Судьбы использовали нас зло и жестоко, — сказал Старец.

Безусловно. Они взяли заложника, чтобы обеспечить участие Вартлоккура в Большой Игре.

Мария какое-то время была безутешна, но со временем смирилась со своей участью. Женщины ее мира часто были вынуждены смиряться с потерей детей.

Снова Салтимбанко сидел в кресле у очага Непанты, но самой ее не было, она ушла вниз помогать раненым и вскоре должна была вернуться. По мере того как заживали раны, появилось время, которое она могла проводить со своим мужчиной — так Непанта иногда мысленно называла его, и так его звали все. Только сам Салтимбанко не был уверен, что подходит под это определение. Дело между ними обстояло так туманно, что Непанта была едва ли ему ближе, чем друг. Когда она отсутствовала — как сейчас, — то вовсе его не тревожила. А при ней его душу бил озноб.

Было в ней нечто странное, леденящее, непостижимое, что заставляло Салтимбанко испытывать в ее присутствии сильное чувство никчемности. Он продвигался, насколько она позволяла, но продвижение это казалось направленным не к реальной, а к какой-то другой, воображаемой женщине. Их разделял эмоциональный барьер, который невозможно было разрушить, пока существовали ее страхи. О, вдруг обнаружилось, что секс менее важен, чем он считал прежде, — все упиралось в ее беспричинный, страх, который порождал неестественное напряжение, пожирающее всякую надежду. Редко его забрасывало в такой безграничный и безнадежный океан — так же далеко, как считала себя затерянной она.

Пока он сидел и размышлял об этой связи, рассматривая огонь сквозь полузакрытые веки, в дверь постучали. Салтимбанко поднялся и открыл Элане.

— Женщина в Глубоких Темницах.

— Я знаю. Послушай, Хаакен вышел из комы. Они собираются поговорить с ним. Хочешь спуститься?

— Может, попозже. Хотя мне нужен отчет. Кроме того, мне нужно поговорить со странной женщиной. — Он мгновение помолчал, а затей спросил:

— Что за проблема с ней? Я не могу пробить ее душевные стены, они толще укреплений Вороньего Грая.

— Она боится…

— Не делаю никаких заявок. Тело женщины — ее собственность. Проживу без этого. Полная отчужденность и холодность, вот что вызывает печаль.

— Это у нее не единственный страх. Она боится обидеть тебя.

— Тупость! Безумие.

— Глуповато, но, как бы то ни было, для нее это достаточно реально. Если бы не осада, она бы сбежала. Она чувствует себя загнанной в ловушку. Все ее страхи собрались внутри, она чувствует себя более неуютно, чем всегда. И некуда бежать. Она боится сдаться. Она пытается бороться. Понимаешь, отсюда все эти перемены в настроении. Иногда она любит и хочет тебя, а потом страх снова берет вверх. Тогда она не может с ним сражаться. Или не хочет.

— И что сам-друг может поделать?

— Терпеть. Что же еще?

— Сам-друг терплю уже много месяцев. Любовь растет… (Вот оно! Он признал это наконец.) Но терпение уже совсем истощилось. В закоулках мозгов змеею ползает такой маленький червячок разочарования, порождающий гнев. Становится трудно удержаться под контролем. Подходит время, когда сам-друг попытается завопить «Конец!», сигануть через стену, прочь отсюда, и будь проклята эта безумная женщина с идеями в голове. Да куча золота не так искушает, как размягчение мозгов! Надеюсь, что скоро вино и женщины позволят все это забыть. Скоро, очень скоро я до этого дойду. Биться головой о стену — вроде как солдаты снаружи крепости. Да и не дает это ничего, кроме саднящих шишек. Через стену Вороньего Грая невозможно перебраться: людям снаружи не на что упереть ногу. Через стену Непанты невозможно перебраться: для унылых дураков нет сокровищ. Очень скоро сбегу.

Элана начала было что-то говорить, но остановилась, услышав, как внизу хлопнула дверь.

— Идет упомянутая женщина, — сказал Салтимбанко. — Сам-друг сейчас не в настроении деть ее. Ускользну черным ходом. Расскажешь, говорит Черный Клык.

Непанта появилась как раз вовремя, чтобы увидеть его бегство.

— Почему?..

— Он несчастен.

— Мы собирались пополдничать вместе.

— Он любит тебя, а ты нечестно играешь, подумывает уйти через стену.

— Он хочет дезертировать?

— Не дезертировать. Сбежать. Он чувству себя в ловушке.

— Но разве не все мы? Это закончится с отступлением зимы.