— Дети требуют забот, на то они и дети… — ласково объяснил льняной мальчик и любовно осмотрел с ног до головы обаяшку.

— А не пора ли нам пора, дружишки? Уже слишком поздно! — вдруг весело посетовал Валентин, мельком глянув на цыгана. — Оставим все размышлизмы на следующую неделю.

Голова у Миши шла кругом. Он сидел в кресле, без конца подливая себе коньяк, наслаждаясь покоем, миром и, очевидно, дурным, но уже ставшим родным и любимым обществом таких разных людей.

Идеальные мальчики — гибкие прутики, — любовно обняв друг друга за тоненькие талии, плавно раскачивались в медленном танце. Наркота… В их бесконечном отрешенном кружении чудилось что-то давно забытое, пришедшее от Дашиного вальса, но гораздо более значительное, символическое… Нет, не под силу Даше тягаться с этими фарфоровыми, точно из детских сказок, мальчишечками: опасно пластичными, откровенно грациозными. Они исчезали в безупречной, однозначно выраженной каждым жестом чувственности, утонченности, изысканности любого движения. Их изощренности ощущений, умению передать страсти, их гармонии души и тела мучительно хотелось позавидовать, потому что повторить это было невозможно. Эмоций и чувств даже при внешней бесстрастности мальчишечкам занимать не приходилось. Искушение для искушенных. А для неискушенных — тем более.

Неожиданно подошла Даша и заглянула прямо в глаза.

— Ну, ты как? Жив?

Миша пожал плечами. Глупый вопрос…

— А что? — осторожно спросил он. — Надо было уже умереть?

— Ты не бери все это в голову, — сказала Даша. — Я тебе потом все объясню. В понедельник.

— А давай завтра! — выпалил Миша. Коньяк сделал свое прекрасное дело: развязал Каховскому язык. — Ты завтра занята? Встретимся, погуляем… Как только — так сразу…

Даша глянула еще внимательнее и молча кивнула. Дочка станционного смотрителя…

В окна внимательно смотрели яркие — осенью рисованные — звезды.

Двоих людей свели два великих обманщика и властелина — увлечение и случай…

Встретились в три часа на Пушке — стандартное место встречи неофитов и приезжих. Земля, за ночь щедро припудренная снегом, застыла в новом предзимье.

Миша недоверчиво присматривался к Даше. В курточке и шапке с забавной смешной пумпушкой она казалась совсем девочкой. Даша спокойно поблагодарила за приглашение в Киноцентр (о своих дальнейших ресторанных планах Миша пока умолчал) и глядела на него без улыбки, но мило.

В Киноцентре выяснилось, что явилась она туда тоже почти без одежды, если не считать курточки, которую пришлось сиять, — платьем ее одеяние нельзя было назвать даже с огромной натяжкой. А Миша считал распущенными своих калязинских девиц… Только на Дарье почему-то эта минимальная одежонка смотрелась удивительно скромно, просто, выглядела естественной, далекой от всякой вульгарности и откровенного вызова. И некричащая, неяркая косметика. Михаил сидел возле Даши в темноте большого зала и чувствовал безумное желание взять ее за руку или, что еще страшнее, провести пальцами по круглому колену.

Он давно, лет с одиннадцати, стремился ни от кого не зависеть, тем более — от женщины. Именно такая страшная для него, унизительная, трагическая зависимость давила и угнетала сильнее всего, казалась невыносимой, идиотической, лишенной подлинного смысла и всякого содержания. Он бежал от нее, тщетно рвался прочь и отчаянно ее боялся, презирая себя за свое постыдное бессилие и полнейшее безволие. И вот снова? Опять неизбежная проклятая подчиненность, тягостная несамостоятельность? Особенно острым стало это ощущение после недолгого общения с Леночкой Игнатьевой.

Хотелось быть спокойным, уверенным в себе, свободным в своих желаниях и поступках. Однако жизнь на каждом шагу утверждала обратное: Миша напрасно мечтал принадлежать только самому себе. Неужели такое невозможно? Как этого добиваются люди? Что он должен для этого сделать? Он не хочет, не желает зависеть от женщины! От ее движений, голоса, забот. От ее глаз, тепла, запаха. Нет, это исключено! Зачем ему лишние проблемы? Он никогда не будет от нее зависеть!

Не справившись со своей яростью, Миша неожиданно грубо бросил Дашину руку. Ошеломленная, ничего не понимающая Даша взглянула вопросительно.

— Прости… — буркнул он довольно дерзко, нехотя цедя слова сквозь зубы.

И Даша его тотчас радостно простила — все-таки недаром Митенька называл ее дочкой станционного смотрителя.

Чувство, которое неудержимо тянуло, влекло его к Даше, оказалось сильнее разума, воли, упорного внутреннего сопротивления. Зазвучал могучий голос природы, перед которым бессилен каждый. Нет, Михаил не заблуждался насчет своих ощущений. Он прекрасно понимал — это любовь — и уже полностью отдавал себе отчет в том, что дальнейшая борьба с самим собой бесполезна. Многого не проси…

Серые, осенние глаза…

Вышли из Киноцентра в нехорошем молчании, стараясь не прикасаться друг к другу и держаться на безопасном расстоянии. И тут подлая Дашка споткнулась и цепко ухватилась за своего спутника. Очень мило… Каховский был убежден, что это все нарочно. Еще одно новое представление! Цирк! Куда он попал? Но в жизни не бывает ничего случайного. Она все рассчитывает до мелочей.

— Ты хотел меня спросить про мальчиков? Про их компанию? — спросила Даша.

— Не так чтобы очень, не очень чтоб так… — буркнул Миша. — Мне все их гулялки и бродилки сугубо фиолетовы… Но ты сама вчера обещала мне все объяснить.

Даша сдержанно кивнула:

— Ну да… Верно. Так вот… Тебе жить с ними в одном классе и в нашей школе еще долго. И ты должен все знать, чтобы ориентироваться в обстановке.

Михаил недобро прищурился, поправил очки и хмыкнул. Говорит как по писаному… А ведь тоже, поди, дочка великого артиста или какого-нибудь другого важного господина, но обязательно известного. Других в этой школе не держат…

Даша словно его не услышала.

— У мальчиков идет такая игра. Постоянное представление.

Кто сомневался… Игруны…

— Они все время играют, словно на сцене. Придумывают и разрабатывают свои сценарии. Им так нравится. Это их жизнь, понимаешь?

— Но так легко и навсегда заиграться… Я бы побоялся. Опасно, по-моему. Для будущего. Какого-никакого…

Даша глянула пристально. Милое, щедро забрызганное веснушками лицо…

— Да, опасно. Особенно на первый взгляд. Потом привыкаешь. Свой мир, свой закон…

— Жить нужно не по законам, а по совести… — пробурчал Миша, вспомнив бабушку.

Даша впервые глянула на него с уважением.

— Наверное. А морочить людям головы наши мальчики умеют. Особенно новичкам. Тех, кто хорошо с ними знаком, уже не проведешь. А ты у нас — на новенького…

Миша помолчал, обдумывая информацию. Игруны… Забавники… Кто бы мог подумать… Правильно говорил о них и о себе Митенька.

— Но тебе с ними будет хорошо, — буквально повторила слова льняного мальчика Даша.

— Хорошо? Не понял… Это чем же? — поинтересовался Михаил. — И спектакли их — жуть фиолетовая… Одна сплошная бездарность.

Он начинал злиться. Нельзя позволять водить себя за нос!

— А куда мы идем? — вместо ответа спросила Даша.

— На Арбат, — бормотнул Миша.

Даша взглянула с любопытством. Акции Каховского резко поднялись в цене. Только разве это его акции? Они дядины. Все устроено руками дяди и его заботами. А нужны свои собственные ценные бумаги, которые всегда можно предъявить… Впервые в жизни Миша задумался об этом.

В ресторан он идти панически боялся, но нельзя же опростоволоситься перед девчонкой и опозориться перед ней и перед дядей! И вообще надо же пустить Дашке пыль в глаза!

Угодливо расплывшееся лицо метрдотеля, льстивые улыбки заискивающих официантов, режущий глаза свет… Михаил растерялся среди зеркал и спесивой публики и последним усилием воли взял себя в руки. Да и этот знакомец дяди, весь лощеный и расфранченный, главный в этом зале, выручил Мишу. Тотчас угадав его смятение, метрдотель отвел юную парочку за стол, заботливо усадил и предоставил заботам безупречного официанта. Даша развлекалась вовсю. Похоже, она была в восторге от всего происходящего. А Миша просто пока что постигал жизнь. Впитывал ее в себя жадно, неистово, огромными глотками. Жизнь стала необыкновенной и заманчивой, в отличие от той, которая текла волжскими волнами в родном Калязине. Хотя Каховский пока непрерывно в пролете, по нулям… ну и что? Все устаканится…