-Мамочка, я ещё не хочу спать. И шумно. Я же не засну совсем! - сходу начала она, догадавшись, что сейчас ей скажет мать, - Серёжа, скажи ей!

-Ну правда, Кира, рано же ещё, - попросил он и подмигнул Шурке.

-Серёжа, ты ведёшь себя, как маленький,- укоризненно начала Кира, - а тебе уже совсем не годик.

-Совсем не годик, - притворно тяжело вздохнул Серёжа и, поймав руку Киры, поцеловал её.

Шурка прыснула, глядя на них, и тут же скорчила умильную рожицу:

-Я побуду ещё чуть-чуть? - но Кира покачала головой. Шурка сердито сдвинула тёмные бровки, - а ему, значит, можно, а мне, значит, нельзя?! -двинула она подбородком в сторону опешившего Сергея.

-Шура, - глаза Киры сделались строгими, - кажется, ты совсем забыла правила вежливости... Сейчас же извинись перед Серёжей! Ну, я жду!

Шурка сверкнула глазами, но послушалась.

- Извини, - пробормотала она и, круто повернувшись на каблуках, отправилась в свою комнату, всем своим видом выражая независимость.

-Прости её, пожалуйста, Серёжа, - попросила Кира и, не дав ему рта открыть, сразу выпалила: - ты сам виноват! Нечего было так баловать её. Вот она и вообразила, что ты ей ровесник.

-Да не баловал я её совсем! - стал оправдываться Сергей, - просто мы дружим. И зря ты напала на девочку, да ещё при посторонних.

-Это кто же тут у нас посторонний? Не ты ли?! - изумилась Кира, но потом махнула рукой, - с вами с ума сойти можно! Ведёте себя, точно дети. Ну ладно ещё Шурочка... Но ты же, Серёжа, - взрослый мужчина!

-Всё, всё, - замотал головой "взрослый мужчина", - сдаюсь! Только не пили, как пила. Лучше я пойду к Шурке мириться, - и двинулся в детскую.

У Киры голова разламывалась от боли. Сумасшедший день, который никак не закончится! Хотелось уйти от суеты и шума сегодняшнего вечера, спрятаться в своей комнате, прилечь горячей щекой на прохладную ткань подушки, дать отдых уставшим ногам, закрыть глаза и провалиться в сон. И чтобы никаких дурацких сновидений, просто спать - и всё. Была бы её воля, она бы уже завтра уехала в Каменецк. Но она обещала Сонечке, что обязательно будет на премьере. Ну что ж, тогда они уедут послезавтра. Непременно уедут. И пусть, наконец, её перестанет преследовать искажённое горем лицо Штефана, его скорбно сжатые губы, потускневшие глаза, устремлённые к телу на пыльном полу.

-Скажи честно, ты не ожидала такого от Софьи Григорьевны? - не выдержал молчания Серёжа. Кира пожала плечами. Ей не хотелось сейчас разговаривать. Они только что забрались в пролётку. Дядька в подбитом ватой синем кафтане до пят и огромных валенках слупил с них целый рубль. Он, как только они уселись, деловито помог им укрыть колени суконной полстью, потом залез на козлы и взмахнул кнутом. Лошадка довольно фыркнула и резво побежала по вычищенной мостовой. Они не стали поднимать верх пролётки, потому что вечер был тихий, почти без ветра, и только лёгкие мелкие-мелкие снежинки парили в морозном воздухе.Серёжа с досадой взглянул на Киру - ему не нравилось её настроение: молчит, недовольно кривится, и видно, что нервничает.-То, что она предъявила вчера на генеральной, - просто небо и земля по сравнению с сегодняшним вечером. Куда подевалась светская дама, притворяющаяся Кармен! Сегодня она свободная, раскованная, эмоциональная, грешная и прекрасная - вот за такой Кармен можно идти на край света. И это только первый акт! А если бы мы остались?!

-Ну и остался бы, - бросила через плечо Кира, - я же написала Сонечке записку, объясняя, почему должна срочно вернуться домой. С какой стати ты за мною увязался? Сидел бы в ложе да слушал оперу.

Серёжа обиженно засопел:

-Так бы я тебя одну и отпустил! И что ты там в очередной раз себе навоображала? С чего ты взяла, что с Шурочкой непорядок? Что тебе вдруг показалось?

Кира не стала объяснять, что ближе к концу первого акта оперы у неё внезапно побелело в глазах и дыхание стиснулось - вот прямо не вздохнуть никак. И первое, что пришло в голову: Шурочка. Она едва досидела до конца акта, нацарапала записку Софье Григорьевне с невнятным объяснением и извинениями и, не слушая удивлённых возражений Викентия Павловича, персонально приглашённого Софьей Григорьевной на спектакль, поспешила домой. Серёжа двинулся за нею. Теперь он изо всех сил пытался отвлечь Киру от мрачных мыслей. Только у него это плохо получалось.

-Ну в самом деле, - продолжил он, - что могло случиться? Девочка дома, спит уже, наверное - всё-таки, - он взглянул на часы, - всё-таки половина десятого уже. Чего так уж беспокоиться? Не в первый же раз она у тебя остаётся дома. Кстати, там и горничная, и кухарка в квартире - не одна она в тёмной комнате сидит.

-Не одна, - безжизненным эхом отозвалась Кира.

-Вот и не дёргайся! Шурочка - вполне самостоятельная девочка. Она глупостей не наделает. И нечего тебе с нею так носиться! Прямо наседка с цыплёнком!

-Ах, "наседка с цыплёнком"! - сверкнула зеленью глаз Кира и брякнула рассердившись: - болтаешь ерунду! Своих сначала заведи, а потом учи!

И осеклась, глядя в разом побелевшее и постаревшее лицо друга. Ей тут же стало нестерпимо стыдно. Как у неё только язык повернулся сказать Серёже такое?! Ведь знает же его трагедию, помнит о гибели Франсуазы, но вот не сдержала злой язык - болтнула гадость.

Она осторожно тронула Сергея за руку:

-Пожалуйста, прости меня! Не знаю, что на меня нашло. Прости!

Серёжа натужно кивнул, тоскливо глядя в сторону. Несколько минут они ехали молча, слушая, как покрикивают извозчики да фыркают лошади.

-Скажи, - задумчиво проговорила Кира, - скажи, тебе не хочется вернуться туда... ну, ты знаешь куда?

-Хочется, - он догадался, о каком "туда" она говорит, - скажем так, раньше хотелось. Но теперь, когда мы со Штефаном перевезли в Аппензель дедушку с бабушкой и они осваивают швейцарские обычаи, а дед к тому же собирается строить часовню Святой Ольги прямо в деревушке, это желание почти ушло. Там, - он выделил это "там", - у меня никого не осталось. А здесь: Шурочка, ты, Штефан, Эльза Станиславовна, Иван Фёдорович, бабуля с дедушкой - теперь мне есть, к кому возвращаться, о ком заботиться, кого любить, в конце концов.

-Я иногда думаю, сколько ещё бурь предстоит впереди. Ты только подумай, одна война, революция, другая война... А там, в семьдесят пятом, это всё уже было позади.

-А что там дальше? Никто не знает, - отозвался он.

-Ну неужели же опять может повториться весь этот ужас?

-Не этот, так другой. Люди не хотят учиться на чужом опыте, им собственный подавай. И потом, почему ты решила, что здесь будет всё именно так? Разве не видишь, что многое изменилось?

-Вижу, - сердито ответила она, - ещё как вижу! Полди, например, решил во что бы то ни стало найти своего сына, даже в Америку собирается ехать за ним.

-Вот и хорошо, пусть едет вместе с Софьей Григорьевной. Может, мы там ещё с ним встретимся. Знаю я, на кого ты сердишься. И зря!

-Нет, Серёженька, совсем не зря! Я всё ждала, что мы вернёмся к тому 1911 году, с которого всё и началось. Будет конец февраля с мокрым снегом и сильным ветром, будет шумная компания студентов, горячий самовар, чашка чая. И он, такой серьёзный, такой спокойный, ласковый и внимательный... А вместо этого я вижу, как он страдает над этой мерзкой Дашенькой. Это как, нормально? И к тому же сегодня уже 27 февраля. А он ничего не помнит! Там на картине, которую он написал, появилось число "27". Это ведь ему было послание, это для него было предназначено. Думаешь, он вспомнил, что именно двадцать седьмого февраля мы познакомились в Одессе? Ничего подобного, не вспомнил. Понимаешь, он другой. Вот я принесла ему наши кольца. И он узнал их. Видишь, надел мне на палец, даже себе надел. Но тут появилась эта Дашенька, и он, как зачарованный, как привязанный, побежал за нею. Только что он был такой, как прежде, и раз - мгновенно изменился.

-И всё же надо уметь ждать.