Теперь он лежал на пахнущей лавандой постели и смотрел, как бьётся внутри красненькой лампадки в ажурном воротничке хилый огонёк. Перед сном он побродил по комнате, потрогал книги, учебники. Это была комната его матери. Родители бережно хранили её старые гимназические учебники, исписанные тетрадки. На столике стояла стеклянная чернильница, возле неё - обкусанная ручка с засохшими чернилами на пёрышке. Он представил маму за этим столиком, склонившуюся к тетрадке, и чуть не заплакал. Да что же это такое?! Неужели он в самом деле впадает в детство - всё время на слёзы тянет? Он подошёл к этажерке с учебниками. Взял самый "лохматый" - по русскому правописанию, он раскрылся на двадцатой странице. Там лежала закладка: кабинетный портрет Полди. Во фраке и с бабочкой, он смотрел таинственно и интригующе своими чёрными глазами. Внизу по косой округлым почерком написано: "...жизнь моя, вместе ль нам маяться?" и подпись: "В. Полди-Комаровский. Одесса, 1910 г." Если ориентироваться на дату, получается, этот снимок Полди подарил Олечке через год после их разрыва. И мама взяла его и хранила, пряча от всех. Закусив губу, смотрел он на фотографию с модной блоковской строчкой и ловил себя на том, что в сердце тихой сапой просочилась жалость к этому красивому, но, в сущности, одинокому человеку, так и не сумевшему свить своё гнездо.
Старики Матвеевы тоже не спали. Матушка Глафира думала о дочери и слушала, как тяжело вздыхает отец Иаков.
-Ну что ты всё вздыхаешь, Яшенька? - наконец не выдержала она, - болит что или думы тяжкие?
-Душа болит, Глашенька, и думы тяжкие, - он ещё раз вздохнул, - как там Олечка наша?
-Бог даст, всё наладится...
-Бог даст... Хочу у Сергея Степановича снимок выпросить, тот, где Олечка с сыном. Как думаешь, даст?
-Отдаст, Яшенька, отдаст. Он, этот Сергей Степанович, добрый. Видел, как с сестрицей своей обходится?
-Он, Глашенька, говорил, что через несколько лет плохо у нас тут будет. Война, беспорядки... Говорил, что уезжать надобно.
-Да откуда ему знать-то? - удивилась Глафира.
-Знает... О нас с тобой беспокоится.
-Бросить всё? И куда податься? Может, к Олечке - в Америку эту?
-Где она, эта её Америка? А хорошо бы хоть разок увидать Олечку! Хоть разок...
-Гостинец внуку Серёженьке передать бы!
Отец Иаков хмыкнул:
-Ты завтра гостям на дорогу сготовь чего вкусненького. А я им баночку мёда, орехов да яблок соберу. Мёд-то не только Шурочке понравился, вон и Сергей уплетал за обе щеки.
-Хороший он, Сергей-то, ласковый, уважительный. Говорит мне давеча, мол, давайте, бабушка, водички вам натаскаю да дров наколю. А Шурочка всё бегала да полешки укладывала. Знаешь, Яшенька, странные истории она говорила. Про машины с крыльями, которые летают...
-Так то аэропланы. Видел я в Одессе, как Уточкин летал.
-Ты погоди. Она про поезда подземные говорила, как они там быстро-быстро по рельсам бегают. А ещё будто ящик такой в комнате стоит, а в нём живые картины показывают. Придумает же!
-Да... Чудны дела твои, Господи!
Можно было, конечно, ехать в пассажирском поезде - всё-таки дешевле, но Серёжа решил, что не стоит экономить на дальней дороге, лучше пусть будет подороже, но зато со спальными местами. Шурка в полном восторге щурилась на сверкающие медные ручки, смотрелась в зеркало на двери купе и сразу заявила, что спать будет на верхней полке, где уже постелили постель. Они поставили свой багаж под нижнюю полку, определили под столик корзинку с пирожками да яблоками и вышли на перрон к провожавшим их старикам Матвеевым.
Матушка Глафира расчувствовалась, обняла Шурочку, расцеловала и перекрестила. Двинулась было к Сергею, но оробела и замерла с протянутыми руками. Он подхватил её сухонькие ручки и поцеловал - сначала одну, потом другую. Тогда она притянула его голову к себе и приложилась ко лбу губами, потом перекрестила. Отец Иаков смотрел на них блестящими глазами и всё покашливал, а когда Сергей с Шуркой пошли в вагон, крестил их вслед и что-то шептал.
Поезд плавно двинулся, и платформа со стариками поплыла назад. У Сергея сердце заныло при виде уплывающих от них сиротливо стоящих дедушки и бабушки, и он дал себе слово во что бы то ни стало ещё вернуться к ним.
-Да, грустно это...
-Простите? - Сергей повернулся к соседу по купе. Тот участливо кивал головой, глядя на уплывающие от них окраинные домики Винницы.
-Я говорю, грустно прощаться, молодой человек, - повторил мужчина в мышиного цвета сюртуке с совершенно неуместной гвоздичкой в петлице. Отсутствие волос на голове компенсировали роскошные усы, переходящие в пышные бакенбарды. - Вся наша жизнь состоит из встреч и расставаний, - изрёк он очередную банальность, - но вы по причине очевидной молодости ещё не пришли к этому печальному выводу. Не правда ли? Позвольте отрекомендоваться: Пётр Петрович Золотов, коммерсант.
-Не сомневаюсь, что ваш богатый жизненный опыт позволил сделать столь справедливое заключение, - постарался быть вежливым Серёжа, - позвольте представиться: Тузенбах Николай Львович. Мой брат Александр. Следуем в Петербург по личной надобности.
Вообще-то в планы Серёжи не входило заводить дорожные знакомства. В его жизни было столько дорог: и самолёты, и теплоходы, и, конечно, поезда! И всегда он сторонился дорожных разговоров "по душам". Не любил он выворачивать душу перед случайными попутчиками. Помнил это состояние, когда сходишь с поезда, а на душе осадок, словно что-то не доделал, не договорил, не объяснил. Ещё хуже, когда случайно встречаешься с бывшим попутчиком. Уже нет полумрака вагона, чтобы скрыть румянец неловкости от излишних откровений, а при ярком свете и видится, и вспоминается всё по-другому.
Поэтому он больше ничего не стал объяснять и ограничился сухим, почти армейским рапортом. Кажется, господин Золотов догадался о нежелании общаться, он обиженно засопел и углубился в газету. Курьерский поезд отстукивал вёрсты, изредка останавливаясь на крупных станциях, и Шурка с радостью выскакивала на десять минут подышать свежим воздухом. Они прогуливались вдоль вагона, и девочка ужасно переживала, что поезд тронется, а они останутся на перроне. Они повторяли французский, учили новые слова по-немецки, на одной из станций в лавочке купили дорожные шахматы, где у каждой фигуры была маленькая ножка и её надобно было вставлять в дырочку на доске. Шурка играть не умела, и Серёжа занялся её обучением, переходя с русского на французский, а с французского на немецкий.
Утром в Витебске к ним прибавился ещё один пассажир - долговязый мужчина со скучным выражением лица, который пробормотав приветствие, сразу полез на верхнюю полку и тут же уснул, время от времени всхрапывая. Господин Золотов ещё пару раз пытался завести беседу, но Сергей либо делал вид, что не расслышал вопроса, либо отделывался коротким ответом. Так и добрались к концу вторых суток до Петербурга. На вокзале встретился глазами с человеком, показавшимся ему знакомым. Хотел было поздороваться, но тот отвернулся и быстро скрылся в толпе встречающих. Какое-то время пытался вспомнить, где он видел этого господина, но так и не вспомнил.
Глава 9
-Всё, Шурка, теперь будем экономить, - немного нервно заявил Сергей, когда они разместились в уже знакомых меблированных комнатах с видом на Екатерининский канал, - завтра двинемся в Эстляндию, но уже пассажирским поездом. Ты не очень расстроишься из-за этого?
-К папе поедем? - голос уже почти вернулся к ней, но ещё изредка спазм сжимал горло, и тогда она переходила на шёпот.
-К папе поедем, - все эти дни он ломал голову, каким образом начать зарабатывать на пропитание себе и Шурке. Сочинил статью о впечатлениях путешествующего в первый раз на поезде, прочёл её Шурке - ей понравилось. А дальше-то что? Нести в газету? Как у них здесь требуется? Перепечатать нужно или нет? И где найти машинистку или как тут называются эти барышни, которые подрабатывают машинописью? Или это не барышни вовсе, а специальные служащие? Так ничего и не придумал: сунул статью в саквояж.
