Отправление правосудия заботило местного архона более других дел, что, вероятно, типично для районов, где сильная городская власть навязывает свои законы окрестным землям. Чтобы утвердить свою волю над теми, кто находился вне городских укреплений и мог ей воспротивиться, в его распоряжении было семь эскадронов димархиев, каждый – под предводительством особого командира. Суд созывался ежемесячно, в новолуние, и распускался, когда луна достигала полного диска. Заседания открывались со второй утренней стражей и заканчивали работу лишь после того, как все намеченные на день процессы бывали рассмотрены. Мне как главному исполнителю приговоров архона предписывалось посещать эти заседания, дабы он мог быть уверен, что установленные им наказания не будут ни смягчены, ни усугублены по воле тех, кому в противном случае поручалось бы передавать их мне; кроме того, я должен был присматривать за всей, до последней мелочи, внутренней жизнью Винкулы, где содержались узники. Возложенная на меня ответственность в некоторой степени сопоставима с той, что в нашей Цитадели приходится нести мастеру Гурло, и в первые недели моего пребывания в Траксе она чрезвычайно тяготила меня.
Мастер Гурло любил повторять, что идеальных по расположению тюрем не существует. Подобно большинству мудрых мыслей, изреченных в назидание юношеству, эта сентенция столь же неоспорима, сколь и бесполезна. Все побеги можно свести лишь к трем разновидностям: украдкой, с применением насилия или же благодаря подкупу охранников. Удаленное расположение тюрем серьезно затрудняет побег украдкой и по этой причине представляется предпочтительным тем, кто долго размышлял над данным вопросом.
Сколь ни прискорбно, пустыни, вершины гор и отдаленные острова особенно благоприятствуют насильственному побегу – если товарищи узников затеют осаду, то получить своевременное известие об их предприятии довольно трудно, всякая же попытка усилить тюремные гарнизоны почти неосуществима; буде же узники поднимут бунт, возможность подвести войска прежде, чем исход дела решится, весьма сомнительна.
Густонаселенная и надежно охраняемая местность служит для крепости хорошей защитой от подобных осложнений, однако здесь возникает иная, возможно, еще более серьезная опасность. Узнику уже не требуются сотни товарищей – достаточно одного или двух; и это не должны быть непременно воины – справится даже уборщица или уличный торговец, достало бы только ума и решимости. И далее: стоит узнику покинуть стены тюрьмы, он немедленно смешивается с безликой толпой, и его поимка становится делом уже не охотников с собаками, но сыщиков и осведомителей.
В нашем случае и думать было нельзя строить тюрьму особняком, в удалении от города. Даже если приставить к ней достаточно войска, помимо собственно охраны, для отражения атак автохтонов, зоантропов и культелариев, что рыщут за городской чертой, не говоря уж о вооруженных свитах мелких экзультантов (которым никогда нельзя доверять), и тогда было бы невозможно обеспечивать безопасность караванов с провиантом, не прибегая к помощи армии. Посему Винкула Тракса по необходимости расположена в черте города, а именно – посередине его западной горной стены, в полулиге от Капулюса.
Она построена в духе древних времен, и я всегда полагал, что ее первоначальный замысел отвечал нынешнему содержанию; однако существует легенда, согласно которой здесь когда-то была гробница, и лишь несколько веков назад она была расширена и перестроена в соответствии со своим новым назначением. Наблюдателю, расположившемуся на более просторном, восточном, валу, она кажется выступающей из скалы четырехгранной башней в четыре этажа с плоской зубчатой крышей, упирающейся в стену горы. Эта доступная взору часть сооружения, которую многие иноземцы принимают за целое, на деле есть ничтожная и по величине, и по значению доля. В бытность мою ликтором в ней размещались только хозяйственные службы, казармы стражников и мое жилище.
Узников помещали в выдолбленную в скале наклонную шахту. Содержали их не в отдельных отсеках, подобных тем, что ждали наших клиентов в подземелье на моей родине, и не в общей камере, в какую я сам был заключен в Обители Абсолюта. Здесь узникам надевали толстые железные ошейники и приковывали цепями вдоль стен шахты таким образом, чтобы по центру оставалось достаточное пространство и двое стражников могли разойтись, не опасаясь, что у них выхватят ключи.
Шахта тянулась примерно на пятьсот шагов в длину и могла вместить более тысячи узников. Вода подавалась из резервуара, выдолбленного в камне на вершине скалы, а нечистоты удалялись путем опорожнения того же резервуара, когда количество воды в нем становилось угрожающим. Труба, пробитая в нижней оконечности шахты, доставляла сточные воды в канал у подножия скалы, который сквозь отверстие в Капулюсе выносил их в Ацис далеко за городом.
Примыкающая к скале четырехгранная башня и сама шахта, должно быть, и составляли первоначальную основу Винкулы. Впоследствии ее структура была дополнена хитроумной сетью переплетающихся галерей и параллельных шахт, появившихся в результате безуспешных попыток освободить узников через ходы, прорытые из жилых домов на склоне горы, которые были соединены со встречными туннелями, пробитыми для предотвращения подобных авантюр; ныне все они приспособлены для размещения наших постояльцев.
Наличие этих ответвлений, плохо спланированных, а зачастую и вовсе не имевших никакого плана, доставляло мне лишнюю головную боль, поэтому в числе первых моих предприятий было уничтожение лишних и бесполезных проходов, для чего их засыпали смесью речного камня, песка, воды, извести и гравия, что вкупе с расширением и соединением оставшихся переходов обещало придать структуре определенную целесообразность. Однако, несмотря на необходимость таких работ, продвигались они крайне медленно, поскольку к ним могло быть единовременно привлечено лишь несколько сотен узников, которые к тому же по большей части были больны и немощны.
Когда мы с Доркас прибыли в Тракс, первые несколько недель работа поглощала все мое время без остатка. Доркас обследовала город, что было важно для нас обоих, я же со своей стороны настоятельно просил ее собрать сведения о Пелеринах. Весь долгий путь из Нессуса меня угнетала мысль, что Коготь Миротворца до сих пор находится при мне. Теперь же, когда путешествие было окончено, он сделался бременем почти невыносимым, ибо я мог оставить попытки отыскать следы Пелерин по пути, более не надеясь, что следую направлению, которое может привести меня к ним. Если ночь застигала нас в дороге и звезды сияли над моей головой, я прятал камень за голенище сапога, когда же выпадала редкая удача заночевать под крышей, засовывал его в носок. Теперь я обнаружил, что вовсе не могу без него спать: всякий раз, просыпаясь среди ночи, я должен был удостовериться, что он все еще со мной. Доркас сшила из оленьей кожи мешочек, чтобы я мог хранить в нем камень, и я носил его на шее день и ночь. В те первые недели я много раз видел во сне этот камень, зависший надо мной и объятый пламенем, подобно храму, из которого был взят, и, пробудившись, находил его свечение столь ярким, что оно легким ореолом пробивалось сквозь тонкую кожу. Каждую ночь я раз или два просыпался, лежа на спине с мешочком на груди, и он казался таким тяжелым (хотя я по-прежнему мог без усилий поднять его одной рукою), что я боялся быть раздавленным насмерть.
Доркас помогала мне чем могла и по мере сил утешала меня; и все же я видел, что резкая перемена в наших отношениях от нее не укрылась и причиняла ей беспокойство куда более сильное, нежели мне. Как подсказывает мне опыт, подобные перемены всегда неприятны – уже хотя бы потому, что таят в себе вероятность дальнейших перемен. Во время совместного путешествия (а скитались мы, то поспешая, то позволяя себе отдых, с того самого дня в Саду Непробудного Сна, когда Доркас помогла мне, нахлебавшемуся воды и полумертвому, выкарабкаться на поросшую осокой плавучую тропинку) мы были равноправными товарищами и лигу за лигой преодолевали пешком или каждый в своем седле. Пусть мои мускулы служили порой защитой для Доркас, зато у нее я всегда находил моральную поддержку, ибо лишь немногие могли долго оставаться беспристрастными к ее непорочной красоте или пребывать в страхе перед моим родом занятий – ведь, глядя на меня, нельзя было не видеть также и ее. Она была моей советчицей в беде и товарищем в бесприютной пустыне.
