В корчме уже сидело несколько вечерних завсегдатаев. Корчмарка и ее красотка дочь вязали между делом теплое белье для солдатиков и, как всегда, судачили о продовольственных карточках, о ценах на черном рынке, перемалывали разные слухи.
Впрочем, легковые машины, в тот день подъезжавшие к дому одна за другой, оглашая улицу воем моторов и назойливыми гудками, дали беседе иной поворот.
Здесь основательно и всесторонне перемывали косточки Вере Амурски и владельцу дома, правительственному советнику Гаре. Главным образом за нынешний кутеж, затеянный «в такое ужасное время, когда вокруг сплошной траур да бесконечные очереди!».
Дряхлый директор ремесленной школы, самый аристократический и самый постоянный гость заведения, подверженный белой горячке, уже в пятидесятый раз голосом возвышенным и суровым изрекал исполненную несравненного остроумия истину:
— В мирное время порядочные люди становились в очередь только во французской кадрили! Вот в чем различие между прежними и нынешними временами!
— Истребите жидов, которые заграбастали себе все жизненное пространство наших сограждан, и мирные времена вернутся! — провозгласил пенсионер-регистратор, неизменный собутыльник директора. И, заприходовав все «вот именно» и «правильно», поднял стакан с фречем: — Ваше здоровье! Да здравствует Салаши!
Яноша Безимени, как это говорится на жаргоне пьянчуг, быстро развезло.
Коль скоро здесь хлещут его вино, он тоже желает испить свою долю! Обычно стакан фреча приятно расслаблял его нервы. Не говоря уж о том, что утолял жажду. Но больше алкоголя он принимать не желал, противясь его зловредному колдовству. А вот сейчас полностью отдался ему во власть. И сам не заметил, как потерял всякий самоконтроль и ясность ума.
Литровая бутылка опустела. Безимени потребовал вторую. Опустела и вторая. На столе появилась третья.
Два его собутыльника, натренированные в питии, продолжая игру в «шнапсли», почти с наслаждением установили по запинающейся речи, необычно широким жестам Яноша и по его бессильным попыткам уйти, что на этот раз, пользуясь их же жаргоном, они классно выставили простака.
Наступила, однако, минута — дело все равно уже шло к закрытию, — когда корчмарка сочла бессмысленным дальнейшее бодрствование ради совсем пустяковой выручки.
Возле самой стойки, уронив голову на стол, храпел вконец упившийся оборванец. Это был местный дурачок. Он жил случайными заработками, которые давала ему улица.
Иногда этого несчастного даже не выгоняли на ночь из корчмы. Позволяли спать до утра. Зато перед открытием хозяева использовали его на уборке, вознаграждая слабоумного рюмкой палинки.
В корчме, не считая дурачка, оставались теперь только наши картежники, расшумевшиеся в углу зала.
— Господа, закрываю! Заканчивайте там! Илонка, прибирай столы! — донеслось до картежников решительное, не подлежащее на сей раз апелляции распоряжение хозяйки корчмы.
— С-с-сейчас! — послушно отозвался обивщик мебели. Язык уже не повиновался ему, слова, выбираясь наружу, как бы натыкались на незримые препятствия. Безимени сидел, глупо ухмыляясь, и раскачивался на стуле из стороны в сторону; колоду карт он швырнул на середину стола.
Алкоголь на каждого действует по-разному. Могучего обивщика хмель повергал в состояние небесного блаженства, ангельской кротости и прочувствованной печали.
Хилый Вицишпан от вина превращался в безобразную, злобную, дикую тварь. А Козака смешанное с содовой вино толкало на всяческие мудрствования; он становился вдруг обличителем общества, и мозг его так и кипел от самых невообразимых идей.
— Помилуйте, дражайшая! — Резкий голос Вицишпана рассек спертый воздух корчмы. — До закрытия еще далеко! Мы заказали у вас немало и вообще пьем сегодня достаточно, чтобы иметь право сидеть здесь! Подайте нам один…
— Хватит с вас, Вицишпан! Я устала и спать хочу. Пейте в другом месте! Илонка! С их стола тоже убери! — коротко и ясно распорядилась корчмарка.
— Оставьте ее! — заплетающимся языком проговорил Козак. — Это проклятие всего нынешнего мироустройства. Человек низкой судьбы… то есть… низкого положения, предопределения… человек… вынужден совершенно подчиняться… подчиняться…
Между тем Илонка, дивная фея корчмы, храбро собирала с их столика бутылки и стаканы своими белыми ручками. Пьяный Вицишпан старался помешать ее действиям, но всякий раз запаздывал. Ему удалось схватить лишь собственный стакан, что девушка и разрешила ему с очаровательно-презрительной гримаской.
— Вы, барышня, обязаны обслуживать! В самом деле, что за обхождение! Сиди, Безимени! Ах ты хромая обезьяна! Никуда мы отсюда не пойдем!
Хилый Вицишпан, который словно прирос к стулу со стаканом в руке, мог бы служить моделью для грандиозного памятника «Сопротивление».
Корчмарка устремила на веселую компанию взгляд, не предвещавший ничего доброго. И протянула вперед свои великолепные руки таким движением, каким приветствуют друг друга перед состязанием борцы-тяжеловесы.
Но в эту минуту дверь корчмы распахнулась и в нее ввалились три новых посетителя.
Не опьянение, а лихорадочная возбужденность, явно связанная с какой-то значительной акцией, угадывалась в каждом их движении.
Корчмарка их знала; теперь она была воплощенная любезность и услужливость. Бросившись им навстречу, она за руку поздоровалась с поздними гостями.
— Добрый вечер! Как поживаете? С совещания пожаловали? Три рюмочки абрикосовой и по стаканчику содовой?… Илонка! Илонка, доченька!
Илонка, едва завидев новых гостей, попросту вывалила на стол подгулявших картежников всю груду стаканов и бутылок. И опрометью бросилась на зов.
Козак сидел спиной к двери, вошедших не видел, но, поняв причину суеты, загудел на весь питейный зал:
— Что за суматоха? А-а… вот как!.. Кто-то явился?… Ну так слушайте, вы все! Вот оно, проклятие нынешнего мироустройства. Мы пьем на свои денежки, но поскольку… поскольку принадлежим к низшему общественному слою… то всякие…
— Заткнись, чего разорался! — набросился на него Вицишпан. — Это Кайлингер со своими ребятами!
В эту самую минуту вновь пришедшие осчастливили угловой столик мимолетным взглядом. Вицишпан, сразу протрезвев, напряженно ждал этого мгновения, замерши на своем стуле. Тотчас привскочив, он высоко вскинул руку с возгласом:
— Борьба![10] Да здравствует Салаши!
Кайлингер, высокий энергичный блондин с красивым лицом, ответил на приветствие острым, спокойным, не слишком приязненным взглядом и лишь слегка взмахнул ладонью:
— Приветствую, брат! Да здравствует Салаши!
Козак, следуя примеру Вицишпана, сделал налево кругом, чуть не свалившись при этом вместе со стулом, и, выбросив вперед ладонь, прокричал:
— Выдержка! Да здравствует Салаши!
Один только Безимени не принял никакого участия в великих событиях. Он по-прежнему сидел мирно на стуле и счастливо, глупо ухмылялся.
Когда чистоту чьей-то души определяет его антипод
Каждое движение Вицишпана кричало о том, что он попал в свою стихию: он оживился, его распирало от желания выступить, показать себя, влиться в круг интересов того, другого стола… Но пока такой возможности не представлялось и предлога подходящего тоже. Гости, сидевшие за другим столом, не обращали внимания на своих приткнувшихся в углу собратьев. Сблизив головы, они обсуждали что-то важное.
На всякий случай Вицишпан с ораторскими раскатами в голосе обратился к корчмарке:
— Сударыня, пол… литр вина, пожалуйста!
— Илонка! Литр вина господам! — коротко распорядилась хозяйка корчмы.
Безимени ухмыльнулся и хотел спросить: «Разопьем еще?» Но одновременно вопрос сформулировался в его голове иначе: «Выпивка продолжается?» А вслух он произнес:
— Распивка еще?
— Распивка? Хо-хо-хо! Распивка! Слышишь? — веселился Козак. — Что такое распивка? Распивка!..
Между тем физиономию Вицишпана исказила злобная гримаса. Подмигнув сперва сообщнически Козаку, он проговорил гораздо громче, чем это требовалось, если речь его относилась лишь к собутыльникам:
