Шумный Кёрут кружился и колыхался перед Безимени, когда он, спустившись с лестницы, зашагал восвояси, то и дело останавливаясь и пытаясь разобраться в случившемся.
И кое-как разобрался. Не понимал он только одного: что может дать ему этот иллюстрированный листок, который он сжимает в руке? Рядом с мрачно-обличительной статьей фотография выглядит действительно комично и делает комичной саму статью.
И тут цепочка мыслей, освещенная вечным огнем неразумного гнева, привела Безимени к следующему выводу: «Всему виной эта паршивая тележка! Не случайно ее ненавидит весь дом! Может быть, на ней лежит проклятие и она всем приносит несчастье?»
Если бы он не пошел со своей тележкой в Пешт, его не снял бы фотограф. Если бы не взял тележку Вицишпан, они не получили бы шальные чаевые и не упились бы. Если бы они не упились, он не разболтал бы про свои отношения с Аги!
А теперь ему надо еще Аги на глаза являться — притом опять из-за проклятой тележки, — чтобы, впутав дворничиху и домохозяина, окончательно осложнить всю эту мучительную историю.
И такой гнев обуял тут Безимени, что он решил: «Приду домой, возьму топор и разнесу в щепки эту паршивку, эту дрянь. А потом, может, раздобуду себе узенькую ладную тележку, а не то и трехколесный велосипед, который бы пролезал в дверь с улицы и стоял бы в мастерской, никому не мешая».
Да, да! Вот до чего дошло — сам хозяин покушался на свою тележку!
А средоточие всех этих бурных событий, несчастная тележка, страдавшая левым уклоном, тем временем печально стояла во дворе.
«Ну что вы, что вы, что вы, в самом деле! — могла бы воскликнуть она. — Да разве могу я перед кем-либо провиниться? И если меня не трогают, разве я трогаюсь с места?»
Тайные отношения, ставшие явными
На балконах, выходящих во двор, и на перилах галерей хозяйки еще выбивали ковры. Упрямый старьевщик уже в третий раз заводил свой любовный призыв.
— Старье бе-ере-ом! — звучало сквозь шум двора.
Безимени как раз вовремя высунул нос во двор, чтобы получить полную информацию о себе и состоянии собственных дел.
Дворничиха стояла у самой его двери и беседовала с хозяйкой корчмы.
Судя по всему, корчмарка указала на какое-то смягчающее обстоятельство относительно политического лица обивщика мебели, потому что дворничиха отвечала ей так:
— Он-то? Да он красный, голубка, красный до мозга костей. Может, даже и не соцдем, как мой муж был, а чистый коммунист. Солдаты Хорти никому не ломали ног просто так, за здорово живешь.
— Думаешь? — проговорила корчмарка.
— А то как же! Да у него тележка и та влево тянет! Хи-хи-хи! Это брат господин адвокат сказал про него.
Безимени, стараясь не шуметь, чуть пошире отворил дверь, выходившую во двор, чтобы лучше слышать их болтовню.
Теперь к первой паре присоединились еще две дамы. Белошвейка и родственница учителя.
Как видно, этих последних не захотели посвящать в тайны нилашистской политики, потому что дворничиха вдруг сказала:
— Они еще не слыхали главной новости! Оказывается, эта маленькая сучка, что у артистки служит, с обивщиком мебели, наглым бандитом и пронырой, это самое…
— Да-да, он мне признался вечером спьяну. То есть гости мои из него вытянули. Даже карточку ее носит в бумажнике, собирается в жены ее брать! — рассказывала корчмарка.
— Вот уж повеселюсь я! — захлопала в ладоши дворничиха. — В жены брать?! Чего же не брать, коли дает! Она, потаскушка, Даст, даст — и ему даст, и другому не откажет.
Дикая ярость взыграла в Яноше, когда он услышал наглые оскорбления в адрес его милой Агики.
Минутой позже он распалился еще больше, потому что дамы по непонятной причине удалились в другой конец двора и теперь речи их были недосягаемы для его ушей. Однако он понял все-таки, что корчмарка защищает Аги, в то время как остальные немилосердно ее поносят и, хихикая, ее «просвещают».
Что оставалось делать Безимени? Выскочить? Броситься на них? Ему было совершенно ясно: побежденным останется он. Против острого языка женщин оружия нет.
Он притих и, мучаясь, отчаянно корил себя.
Аги, когда они сошлись, призналась обивщику, что он у нее не первый. И опять, как щитом, прикрылась романтическим своим женихом, укатившим на поле брани: после того как они обручились, он легко сбил ее с пути праведного и лишил предписанной религиозной нравственностью невинности.
Но с тех пор в ее жизни мужчин не было! И обивщик — второй, единственный, последний.
Безимени чувствовал, что ждать в мастерской до полудня, когда Аги разрешила подняться к ней по поводу тележки, будет невыносимо: время тянулось мучительно. Эдак он совсем изведется!
Вдруг он услышал, что на улице перед мастерской сигналит машина.
Машина! Девять из десяти останавливавшихся перед их домом машин приходили по вызову артистки или домохозяина. У домохозяина отобрали на нужды армии уже две автомашины. Теперь он выходит из положения иначе — арендует машину на целый день, а то и на целую неделю.
Но этот гудок словно бы знаком был Яношу.
В самом деле! Когда Безимени выскочил из мастерской на улицу, рыжий верзила шофер с трудом вылезал вместе со своей шубой из машины и ругался на чем свет стоит:
— Чтоб им пусто было! Посигнальте, мол, и мы выйдем!.. Сами же сказали. И вот сигналю уже добрых полчаса, порчу из-за них сирену, а теперь придется еще и наверх переться.
— Я передам! Мне все равно надо зайти к ним! — предложил Безимени шоферу.
Он запер мастерскую и с улицы вошел в дом. Ни к чему сплетничавшей во дворе компании знать о том, что он идет к артистке.
Заключительный эпизод пирушки великих мира сего
Аги не только встала, но была даже в пальто и сейчас, кого-то дожидаясь, болталась без дела на кухне.
После щедрого поцелуя горничная сказала хвастливо:
— Ну, что скажешь? Читай!
Она протянула Безимени клочок бумаги. На нем вкривь и вкось женской рукой было что-то написано, но внизу стояла четкая мужская подпись. Безимени прочитал:
«Отныне и навсегда предоставляю место во дворе моего дома тележке Яноша Безимени, обивщика мебели.
Гора,
правительственный советник».
— Вот хорошо! Вот здорово! — возликовал Безимени.
— Но ты не спеши, только тогда сунь эту бумагу дворничихе в нос, когда она и вправду вздумает убрать тележку! — с легким злорадством подмигнула Аги.
— Беда! — сказал Безимени. — Кто-то подглядел, видно, что ты У меня была, потому что дворничиха треплет об этом по всему дому да еще говорит, что ты и к другим захаживаешь.
— Пусть языки почешут! — передернула плечами Аги. — Разве им помешаешь?… Что это у тебя — газета с твоим портретом?
Безимени с облегчением отметил, что Аги не слишком близко к сердцу приняла сплетни вокруг своей особы. Передавая ей газету, он спросил:
— Куда это ты собралась?
— Старый пес берет меня в помощь, — ответила Аги. — Надо на машине привезти вещи со станции, их должны доставить туда из его имения… Ух ты! Что это?
Из дальней комнаты — через гостиную и переднюю — пробился шум отчаянной ссоры.
Безимени бросился вслед за девушкой в переднюю, чтобы уяснить себе суть происходящего.
Стеклянная дверь, ведущая в комнаты, были приоткрыта. Через щель слышен был бы любой шепот, а уж истошный визг артистки и подавно:
— Остаешься? Или между нами все кончено! Остаешься? Или все кончено! Я желаю, чтобы ты остался!
— Значит, мне нужно повторить, ангел мой? Все необходимое для кухни ты получишь, не о том речь. Но мой управляющий с ящиками и пакетами ожидает меня на станции, и любой фининспектор, полицейский, железнодорожник может обнаружить, что товары, которые он сторожит там, запрещены, что они с черного рынка. Ты хочешь засадить меня? — Голос домовладельца молил о пощаде.
