Все это прекрасно, и, вероятно, в других районах столицы могли быть и были зачатки Сопротивления! Но здесь? Здесь, где даже шепот прямо в ухо тотчас достигает слуха врагов и распоясавшихся их приспешников, где из трех. человек один непременно наушничает?! Лишь безмолвное терпение да милосердный бог могли помочь здесь выстоять…

Следующий период в жизни тележки ознаменовался временно полным одиночеством.

Огромный доходный дом, стоявший по соседству, после некоторого колебания — в буквальном смысле этого слова, ибо он именно закачался весь, снизу доверху, когда в него угодила бомба, — рухнул. И окончательно перегородил улицу, образовав завал вровень с крышей приземистого домишка напротив.

Таким образом, водоносы могли подойти теперь к уличному озеру только с противоположной его стороны.

Больше некому было останавливаться по пути возле тележки. Кому бы пришло в голову лезть прямо через завал?

Но вот однажды вечером появился в доме Андорфи, учитель музыки.

Он появился в мундире лейтенанта, ибо получил повышение в чине. И стал сам командиром своей батареи. Вот только орудия его остались на линии огня. И спас он лишь своих людей. И четырех лошадей. Это были упитанные, сильные артиллерийские лошади.

Майор, комендант дома и даже квартала, по всей форме принял рапорт Андорфи.

Хитрец майор в убежище ходил в мундире, но поверх него надевал уже штатскую шубу до пят и высокую пастушью шапку.

Он принял к сведению, что Андорфи предоставил самому себе официальный служебный отпуск с линии фронта на несколько дней, однако намерен вскоре, набрав солдат, снова бросить свой отряд в бой.

Место, предназначенное Андорфи в убежище, было сохранено для него. Вернее, оно было занято его сестрами. И находилось по воле случая в той же части убежища, где устроились и майор с артисткой, а также Безимени и его Аги, горничная артистки.

Итак, Андорфи, как романтический герой, поведал сестрам равно как и артистке с майором, свои фронтовые переживания! А именно — как он уступил с превеликой радостью первому же натиску превосходящих сил красных.

Под командой Андорфи находилось пятеро солдат. Все — истинные венгры, молодцы хоть куда. Они тоже кое-как разместились в убежище. Но где устроить бедных четырех лошадей? Нельзя же было втащить их во двор!

Во дворе дома кран все еще действовал, хотя и накапывал в час по чайной ложке. Вокруг него неизменно толпился народ, то и дело возникала давка, и уже ни дня не проходило без какой-нибудь потасовки. Лагерь водоносов рос пропорционально уменьшению количества воды.

В конце концов артиллеристам не осталось иного выбора, как привязать своих четырех лошадей к четырем колесам тележки, стоявшей у дома, на углу. Там по крайней мере сверху их кое-как защищал балкон, а сбоку — завал.

Однако Андорфи и его людям приходилось иногда исчезать на два-три дня — якобы на фронт, по долгу службы. Полем боя при этом служило им убежище другого доходного дома, где Андорфи так же официально явился к начальству, испросив у коменданта разрешение временно обосноваться у них. Дабы время от времени удаляться оттуда на линию огня, то есть в дом номер девять по улице Пантлика.

Так-то оно так, но не могли же артиллеристы таскать за собой взад и вперед бедных своих лошадок!

Малая толика фуража, что прихватили они с собой, скоро кончилась. То немногое, что перепадало лошадям из убежища — картофельные очистки, помои, отбросы, — переставало поступать, как только артиллеристы покидали дом. У каждого хватало своих бед и забот, чтобы заботиться еще и о четвероногих тварях божиих.

Так что тележке, если бы ее, паче чаяния, сотворили подобной живым существам, было бы отчего прийти в ужас: ей грозила чудовищная опасность!

Сперва лошади начали слизывать лед с нее, затем, добравшись до досок, стали грызть дерево.

Бедняги все грызли его и грызли, покуда наконец каждая не выгрызла со своей стороны лунку. Они грызли бы и дальше, до самой середины, до полного уничтожения тележки, если бы не оказалась она обита железными полосами. Лошади попытались было грызть и железо, но зубы им пронзало болью, и они оставили это занятие.

В конце концов милосердная советская бомба освободила бедных животных от мучений.

Все четыре погибли мгновенно.

Так тележка была спасена от их зубов.

Дом номер девять был обеспечен продовольствием, можно сказать, великолепно. Во всех углах убежища высились целые горы запасов: там были мука, сахар, кофе, консервированное жареное мясо и уложенные в плетенки яйца. Корчма, находившаяся в том же доме, еще долго снабжала жильцов спиртными напитками. В сыром, грязном, исполненном ужасов мире убежищ алкоголь был поистине жизненным эликсиром для души и тела. Наконец, подвалы и двор дома, имевшего и раньше печное отопление, были забиты дровами. Несколько железных печурок в убежище давали жильцам тепло и возможность готовить горячую пищу.

Поначалу в убежище дома номер девять по улице Пантлика имели место даже «хождения в гости» и легкие кутежи.

Но вскоре продовольствие и напитки остались лишь у наиболее богатых и запасливых семейств.

И конечно, в первую очередь у артистки Веры Амурски. Однако она вела себя поистине гуманно. У ее соседок по убежищу, сестер Андорфи, почти совсем не было запасов. И жили они только щедротами артистки, так же как и ее собственные две родственницы. Иначе всем им пришлось бы умереть голодной смертью.

Но на великолепной, американского образца керосиновой печурке, принадлежавшей артистке, постоянно сменяли одна другую булькающие кастрюльки, шипящие сковороды. И всегда находилось довольно остатков жареного-пареного для бедствующих.

К сожалению, и здесь произошло то же, что с водой. Чем скорее опустошались продовольственные запасы жильцов, тем быстрее росло число местных — в этом доме, в этом квартале живущих, — а потом и вовсе чужих людей, впавших в полную нищету.

Вслед за солдатами Андорфи в доме пришлось разместить рабочую роту христианского вероисповедания. Выглядели они устрашающе. Они приходили в убежище обогреться и, если повезет, подкрепиться. Места для них здесь не хватало, и они занимали полуподвал и даже квартиры первого и второго этажей. В соседнем доме жили два врача. Установленный у них пункт первой помощи Красного Креста уже не справлялся с наплывом раненых и больных. И те атаковали окрестные дома, главным образом не пострадавшие еще от бомб, например счастливый дом номер девять.

В довершение всего на улице обосновались эсэсовские, артиллерийские и различные технические подразделения. Для них полагалось в два счета освобождать облюбованные ими части убежищ. До жильцов уже никому не было дела.

Когда же стало казаться, что каждый уголок дома набит до невозможности, до невероятности, до удушья, до отказа потребовалось немедленно и неукоснительно разместить в оставшихся невредимыми домах этой улицы крупный немецкий госпиталь для летчиков.

Но что же из всего этого кавардака перепало на долю главного героя нашей истории — тележки с левым уклоном?

Четыре трупа лошадушек, как окрестили во время осады бедных, запряженных в войну животных, лежали после взрыва бомбы вокруг тележки, еще не остыв.

Смеркалось. Напуганные жильцы вылезли из домов, чтобы проветриться и немного размять ноги.

Среди артиллеристов Андорфи был деревенский скотобоец. Сговорившись с приятелями и вооружившись большим кухонным ножом и топором, которым рубили дрова, он подступился к лошадиному трупу. И вырезал самые благородные части — печенку и почки.

Для разделки туши тележка подошла как нельзя лучше.

Его примеру последовали жильцы, сновавшие вокруг, и солдаты из рабочей роты — все они, кто с ножом, кто с топором, накинулись на тушу.