— Экипаж на пределе, — сказал Вольский. — Я снова иду вниз, но решил, что должен поговорить с тобой. Нет, я в порядке. Мне удалось поспать несколько часов перед последней атакой.

— А корабль?

— Цел, как видишь, — сказал адмирал. — По крайней мере, мы так думаем. Волошин ничего не придумал, Дмитрий. Один из их самолетов прошел прямо через корабль.

— Опять? Но я не ощутил никакого удара. И ничего не слышал.

— Верно. Он прошел прямо через нас, но в тот момент что-то случилось. Корабль начал уходить в другое время. Федоров полагает, что при этом мы на несколько секунд оказываемся смещены по фазе, и ничто не может физически затронуть нас. Это жутко — мы все еще видим тени из другого времени на несколько секунд, в течение которых происходит смещение. Мы еще здесь, но уже не здесь. Одновременно появляется сильная тревога, и может вообще помутиться сознание. Но нам повезло, что мы сместились, иначе Волошин бы не выжил. Возможно, не выжил бы весь корабль. Где он был, когда это случилось?

— У ракетных шахт в носовой части, под палубой, рядом с артиллерийской установкой.

— Плохое место.

— Udachi, — сказал Золкин. — Нам повезло. Но что вообще случилось? Мы снова переместились во времени?

— Помнишь, что ты сказал на одном совещании на Средиземном море?

— Ты говоришь об атомном оружии?

— Нет, нет — о Добрынине и ядерных реакторах. Федоров говорил об этих смещениях во времени и пытался связать это с необычным нейтронным потоком в активной зоне. После этого у меня в голове засело то, о чем мы говорили с тобой. Ты спросил, не думал ли я о том, чтобы поручить Добрынину покопаться в реакторе.

— Да, мы все задавались вопросом, как пройти Гибралтар, и я предложил дать Добрынину команду подкрутить реактор и отправить нас куда-нибудь в другое место. Но, разумеется, я просто пошутил. Пытался ослабить напряжение.

— Что же, — сказал Вольский с широкой улыбкой. — А мы последовали твоему совету! Мы с Федоровым обсудили все и поняли что-то очень странное. Существует рутинная процедура технического обслуживания реактора, и каждый раз, как Добрынин проводил ее, через несколько часов корабль перемещался во времени! Причем, обрати внимание, вперед! Поэтому Федоров и я решили провести небольшой эксперимент. Добрынин запустил эту процедуру, и корабль переместился!

Золкин был неподдельно удивлен.

— Ты хочешь сказать, что это уже не 1942? Мы находимся где-то еще?

— Не вполне. Мы действительно переместились, но интервал был совсем коротким. Интервалами Федоров назвал периоды между этими смещениями.

Золкин кивнул. Его глаза блестели из-под угольно-черных бровей.

— Блестящий молодой офицер.

— Согласен, — сказал Вольский. — Он очень эффективно сработался с Карповым, и, должен сказать, мой небольшой эксперимент с капитаном тоже прошел успешно. Он неоднократно спасал корабль. Он обладает поистине исключительными качествами боевого офицера. Если бы я послушал его и атаковал вражеские авианосцы, нам бы сейчас никто не рассказывал о вражеских самолетах, пролетевших через них. А вдвоем они спасли всех нас. Боюсь, что я начинаю ощущать себя чемоданом без ручки. Мне сейчас особо нет места на мостике. Эти двое хорошо справляются сами.

— Рад, что они оба так хорошо себя проявили, — сказал Золкин. — Особенно это касается Карпова. Должен сказать тебе, что у меня были определенные опасения, когда ты впервые вернул его на службу.

— Не беспокойся, Дмитрий. Я не думаю, что он попытается сделать что-то подобное тому, что сделал в Атлантике. Похоже, мы нашли понимание. Экипаж тоже видел его. — Он указал на подволок, над которым находился мостик. — Они стали уважать его, как никогда раньше.

— Верно, — сказал Золкин. — Я слышал, что матросы и мичманы говорили о Карпове. Теперь они называют его нашей сильной правой рукой. Весь корабль. Когда Орлова не стало, экипаж почувствовал себя намного лучше. Говорят, что Карпов дает врагу прикурить. Надеюсь только, что он не рассматривает применение ядерного оружия.

— Нет, здесь мы также пришли к пониманию. Не беспокойся. Но… Мне нужен еще один совет, если позволишь. Мы провели эту процедуру, но затем регрессировали — так назвал это Федоров. Я не вполне понимаю этого. Он говорит, что корабль, похоже, имеет какую-то связь с этим периодом времени, и потому вернулся в него. Кто знает, почему? — Он сделал большими руками жест, дающий понять, что у него не было ответа.

— Ка-40 в это время находился в воздухе. Федоров предположил, что он мог стать своего рода якорем. Он принадлежит нам, и такое ощущение, что время хотело, чтобы мы забрали все свои вещи прежде, чем отправимся дальше. Это единственное объяснение, доступное пониманию. Вертолет был далеко от корабля, и хотя для нас прошло не больше часа, когда мы вернулись обратно, вертолет остался почти без топлива. Для него прошло больше шести часов! Был полдень, хотя мы начали смещаться в шесть утра. Эти шесть часов мы, такое ощущение, провели где-то в другом месте, вроде того пустого и заброшенного мира будущего. Но и оно уже не представляется мне таким уж ужасным местом. Японцы вцепились в нас зубами. Корабль три раза получал повреждения, и они очень серьезны. Так что мне придется немало накинуть Быко за сверхурочную работу.

— Про меня тоже не забудь, — сказал Золкин.

— Да, я понимаю, что здесь было очень тяжело. Были раненые и погибшие. Скольких мы потеряли?

— Тридцать шесть.

Вольский какое-то время молча смотрел куда-то вдаль с выражением беспокойства на лице.

— Я ценю твою работу, Дмитрий. Но послушай. Благодаря тебе, у нас, возможно, есть решение. Мы только что обнаружили, что можем заставить корабль перемещаться по собственному желанию — и мы на самом деле вызвали перемещение во времени! Добрынин выполнял эту процедуру каждые двенадцать суток. И Федоров отметил, что мы перемещались каждые двенадцать суток.

— Значит, дело не в катастрофе на «Орле»?

— Кто знает? Он полагает, что она, возможно, стала катализатором первого инцидента, вызвав какие-то изменения в нашем реакторе. После этого каждый раз, как Добрынин завершал эту процедуру, мы перемещались во времени.

— Поразительно, — сказал Золкин. — Значит, сделай так снова, Леонид. Убери нас подальше от этих японцев прежде, чем они отправят еще больше людей ко мне на порог, или в нас врежется очередной камикадзе.

— Именно так я и решил поступить. Просто хотел знать твое мнение.

— Сделайте это, товарищ адмирал. Понятно, что мы остается в серьезной опасности. Мы не можем этого хотеть. Время, о котором ты говоришь, должно быть, очень зло на нас, и не в том дело, что мы просто забыли о вертолете!

— Федоров очень обеспокоен тем, что мы изменили историю и вызвали этот апокалипсис в будущем. Кроме того, ни одна из операций, с которыми мы столкнулись здесь, не была упомянута в его книгах по истории.

— И это из-за нас?

— Боюсь, что да. Мы вызвали преждевременное вступление Соединенных Штатов в войну, и устроили погром на Средиземном море. Мы словно пробрались Времени домой и разбили там весь фарфор. Оно, наконец, обратило на нас внимание, и явно очень сильно расстроено. Мне пришло в голову, что это может быть своего рода реакцией на наши действия. Последствия испытываем и мы, и все в будущем.

— Если бы я был этим самым временем, я бы очень хотел от нас избавиться, — сказал Золкин.

— Да уж… — Вздохнул Вольский. — Японцы могут это устроить. У нас, друг мой, закончились зенитные ракеты. Все, что у нас есть против их самолетов — зенитные орудия, и когда мы израсходуем и их боезапас…

— Я понял.

— Мыло того, радары Роденко снова заработали. Он обнаружил две группы вражеских кораблей, приближающихся к нам, так что, вероятно, вскоре мы окажемся снова втянуты в бой, если останемся здесь. У нас есть два варианта, Дмитрий: либо бежать, пытаясь прорваться мимо них в южную часть Тихого океана…

— И найти тот остров, о котором ты мечтал?

— Именно. Либо так, либо мы проведет еще одну процедуру, и попытаемся снова исчезнуть.