Правда, найденный рай даже вологодцам показался малость прохладным, но еще в дороге успели ко всяким морозам притерпеться, к тому же за топкой ездить не приходилось. Да за множеством дел и не до морозов было. Живя во времянках-землянках, для будущих изб деревья валили, где земля получше была, пускали палы, корчевали пни.

Прошло года три, пока немного в раю обжились. За это время от голода и горячки еще человек десять померло и несколько человек от дыма ослепло. Потом понемножку стали разживаться: по кулигам земля хорошо родила, на вольных кормах скот плодиться начал, приспособились к промыслам: ходили по зверю и дичи, резали посуду, плели лапти. Когда с местными кочевыми народами познакомились, еще полегчало: кое-что у них переняли, кое-чему их научили. Потом стали через тайных скупщиков — промышленников — меха, мед, воск, кедровые орехи и смолу сбывать. Торговля получалась невыгодная, но без нее обойтись было нельзя. Только таким образом можно было добывать железные изделия: лемеха для сох, зубья для борон, косы, серпы, топоры, гвозди и нужные охотничьи припасы.

Но вот что удивительно: пока на ноги становились, царили в поселке мир и согласие, а стали на ноги — пошли споры и неурядицы. За неимоверными трудами, хотя и не забывали совсем о боге, но много не мудрствовали, когда же обжились, нашлись в каждом дворе вероучители-уставщики и пошли между ними распри о том, как молиться, как посты и праздники соблюдать. Пришлось самим придумывать, как новорожденных крестить, молодых венчать, покойников хоронить. В ту пору, когда буран чиновника-правоведа на погост загнал, некоторые насельники начали скучать о каком-нибудь, хоть самом завалящем попенке. Не мудрено, что речи приезжего вызвали волнение и горячие споры.

4.

Разрешились эти споры самым необычным образом: на третий день после приезда чиновника занесла нелегкая на погост обманщика-промышленника. Приехал он, ничего не подозревая, и угодил как кур во щи. О вере можно было разговаривать на досуге сколько душе влезет, но вопросы экономические (хотя и отодвигали их стыдливо на второй план) требовали разрешения немедленного. И уж никакого разногласия не было в том, чтобы свести счеты с мошенником-прохиндеем.

В воздухе запахло самосудом. И, наверное, случилось бы что-нибудь вовсе неладное, если бы Чернобородый по своей настойчивости не добился строгого порядка в судопроизводстве.

Царев человек, разговаривая с седобородым хозяином, и не знал, и не ведал, что творится рядом с ним. О потрясающих событиях дня и последующей ночи он узнал только наутро от пропадавшего целые сутки возницы.

— Ну, барин, было дело! — весело сообщил тот.— Много чего видел на веку, а такой потехи не доводилось... Только приехал этот обманщик и плут, они его сразу сграбастали и в баньку заперли. Баньку выбрали какая подальше, чтоб вас его криком не беспокоить. Опять же старика к вам подослали, чтобы он вам скучать не давал... А меня, как свидетеля-доказчика, на суд повели. Я свое говорю, он, то есть плут этот, — свое. Во всем как есть заперся!.. Заставили они его, как нас с вами, крест целовать. Поцеловал, глазом не сморгнул да еще побожился... Ну и было ж ему!

— Что было?

Возница опасливо посмотрел на дверь и понизил голос:

— Подали сани с двумя тулупами и сначала повезли его в прорубь кунать. Три раза на вожжах кунали — за каждую лжу в отдельности. Сперва — за косу и топор, другоряд—за соболя и беличьи хвосты, по третьему разу— за царский манифест. По всем правилам!.. Потом в тулуп завернули и обратно в баню повезли — кнутом стегать.

— А это за что?

— За то, что крестовую клятву переступил. Вот потеха! Принесли кнут, а банька тесна: нет в ней для кнута разворота. Что робить? Наружу выводить нельзя, можно вас обеспокоить. Так что они сделали? Повернули кнут другим концом и давай его кнутовищем обхаживать. Раз двадцать саданули... Дольше бы драли, да он дурной дух пустил, всех из баньки выжил.

— Что еще с ним делали?

— Покормили, обрядили в одежду, сани ему запрягли и отправили восвояси.

— Не ограбили?

— Боже упаси! Ни на что не покорыствовали: ни товаров, ни мошны пальцем не тронули... Вот народ! Оно и нам с вами тоже могло быть.

Чиновник нахмурился: возница нахватался вольнодумства, по всему было видно, что порядок ускоренного судопроизводства пришелся ему по вкусу. Однако размышлять о правовой стороне совершившегося не приходилось. Было плохо уже то, что беззаконие над представителем торгового капитала было учинено в то время, когда в селении находился облеченный властью царев человек. Это портило картину благоденствия.

— Не вздумай в городе об этом рассказать!

— Я человек маленький, если и расскажу, мне не поверят. Вы — дело другое.

Сказано было хитро. Пришлось чиновнику противопоставить хитрости слуги юридическую казуистику.

— Разболтаешь, самого в свидетели потянут.

— Ну и ладно: расскажу суду, как шкуродер этот мужика обманывал.

— Не его, а здешних мужиков за самоуправство судить будут.

Возница задумался.

— Значит, считать, что ничего не знал, не видел?

— Лучше так.

Только закончился этот в высшей степени поучительный разговор, раздался стук в дверь и вошел Чернобородый. Теперь он держался просто и не выглядел таким суровым, как раньше.

— Конец делу, барин! — сказал он. — Можешь в губернию ехать. Порешили объявиться. Не было русскому царю печали, так черти накачали — пущай еще шестнадцать крестьянских дворов получает.

Форма, в которую Чернобородый облек важное сообщение, походила на насмешливое и одновременно мрачное пророчество. Но чиновник уже начал привыкать отличать форму от существа дела.

— Все решили?

— Все как один... Тебе, барин, может, что непонятно, так я объясню. Я с первого начала понял, к чему ты речь клонил, и прямо скажу — твою руку держал. Коли по матушке Оби пароходы пошли, нашему селению в тайне не быть: один конец — объявляться надо... Ежели крест заставил тебя целовать, так для пользы, чтоб у других сомнения было меньше. Оно, если всю правду говорить, твой возница, может, крепче самого тебя делу помог, а тут еще живоглот этот, который нас, как липку, обдирал, в самое подходящее время к нам пожаловал. Против него у каждого зуб был. Под горячую руку потолковали с ним, полный расчет произвели...

О подробностях расчета царев слуга слушать не хотел, поэтому невинно спросил:

— Интересно, что он вам рассказал?

— Он мало чего говорил, больше мы...

При этих словах Чернобородый покосился на возницу и, чиновнику показалось, слегка ему подмигнул.

— Однако, когда уезжать стал, повинился, что нас обманывал. Только мы все ж таки накрепко ему дорогу к себе заказали. Тем и наше дело разрешилось: не осталось нам другого пути, как самим до базаров и ярмарок добираться, без торговли крестьянскому хозяйству гибель... Где плужок или ружьишко взять? Или семян овощных? Или, по бабьему делу, иголку да нитки?.. Я лет десять назад тайным образом в городе побывал, видел, как в других селах бабы одеваются... А наши чем хуже других?

В свете таких рассуждений Чернобородый представал в облике умного и дельного мужика и довольно тонкого политика. Он окончательно доказал это, сказав:

— Думали мужики своего ходока вместе с тобой послать: меня для этого выбрали, да я сам рассоветовал.

— Почему?

— Потому... Начистоту говорить, барин?

— Конечно...

Чернобородый кивнул вознице на дверь. Подчиняясь его красноречивому взгляду, тот неохотно вышел.

— Потому, барин, что у нас сейчас с тобой один интерес и в городе я тебе еще, не дай бог, по своей темноте помешать могу... Я так понимаю: за то, что ты нас разыскал, тебя похвалят и, может, даже за это награду дадут... Так ведь?

Чернобородый без промаха попал в точку. Начав понимать, в чем дело, чиновник кивнул головой.

— Вот! — продолжал Чернобородый.— И твой прямой интерес нас в лучшем виде представить. Народ мы, верно, дикой, но, сам видишь, честным порядком живем. Пьянства и воровства, скажем, у нас в заводе нет. Ежели мы восемь десятков десятин земли у царя самовольно взяли, так он того не заметил и, сам ты сказал, никому, кроме нас, она не нужна. Так, барин?