— А стоит?— с сомнением ответила она, продолжая расправляться с орешками.

— Замерзнем, а пороть все одно будут.

Довод показался убедительным. Стряхнув с подола скорлупки, Медвежья Смерть поднялась, сунула в рот грязные пальцы и грянула таким удалым посвистом, какой православная Русь последний раз слышала в исполнении Соловья-Разбойника.

С берега откликнулись. Скоро между деревьями замелькали фигуры Петра Федоровича и его товарища. Они были вооружены баграми и веревками: передвижение по трясине было делом нелегким и небезопасным.

Только при свидании с Петром Федоровичем Ванька понял, что натворил. Петр Федорович не ругался, но был взволнован и очень расстроен. Попробовал было Ванька козырнуть бесстрашием, но получилось нехорошо. Петр Федорович головой покачал.

— И дурачок же ты, Иванушка!.. И то плохо, что тебя пороть станут, а еще хуже получится, если твой батька тебя ко мне отпускать не станет.

Вот о чем думал, чего боялся Петр Федорович! Чуть не заплакал Ванька от таких слов.

Есть вещи, о которых автор писать не любит, но... назвался груздем, полезай в кузов! Обязательно найдутся читатели, которые заворчат:

— Что это вы, товарищ писатель, об одном веселом рассказываете? Этак в старину не бывало.

И будут, конечно, правы!

Поэтому автор с великим прискорбием сообщает, что все самые мрачные предчувствия Ваньки и Лушки Медвежьей Смерти оправдались полностью: немало было поломано в тот день березовых прутьев. Одно утешение, что на миру и беда не страшна. Чтобы неповадно было летать, были высечены все члены планомонного комитета, а заодно и свидетели.

Однако самого худшего, чего боялся Петр Федорович, все-таки не случилось. Даже совсем наоборот вышло. Как ни был утомлен целодневной работой Киприан Иванович, как ни рассердился он на Ваньку, но выбрал время навестить дьяконовский дом, чтобы справиться о здоровье Петра Федоровича после рискованной экспедиции. Самое главное, зачем пришел, приберег для конца разговора. Уже встав, Киприан Иванович сказал:

— По гроб жизни не забуду, что вы парнишку моего спасли, собственную опасность презрели!.. Один он у меня, как свет в глазу, вот и пекусь о нем... Двое старшеньких были, да тех черная смерть взяла, оспа, значит...

Вспомнив старших детей, Киприан вздохнул, но сейчас же спохватился, что жаловаться на провидение не полагается, и добавил:

— Значит, на то божье усмотрение, такая воля господня...

От таких слов у Моряка глаза засверкали. Еще бы секунда, и полетел бы по всевышнему адресу большой боцманский загиб, но Петр Федорович успел одним взглядом предотвратить непоправимую беду и тут же перевел разговор на другое.

— То прошлое, Киприан Иванович, теперь о Ванюшке думать нужно...

— И то думаю... Хоть и жаль было, а поучил его сегодня... Если б его просто ветром снесло, можно было бы помиловать, а то ведь нарочно полетел.

— Почему вы думаете, что нарочно, Киприан Иванович?

— Хитростью себя изобличил. Перед тем как лететь, чересседельник в речку забросил. Значит, наперед знал, что его драть придется. Вот до чего отчаянный!

Было очевидно, что, сведя с Ванькой семейные счеты, Киприан Иванович был настроен сравнительно благодушно. Петр Федорович не преминул этим воспользоваться.

— Оно, может, и так, но способности у него отменные. Очень легко все усваивает. Попробовал я ему десятичные дроби объяснить, он сразу суть дела схватил.

Что такое «десятичные дроби», Киприан Иванович не понял, но похвалой сыну остался доволен. Ради начавшегося интересного разговора даже снова присел... Да и просидел часа полтора! А вернувшись домой, нежданно-негаданно озадачил Ваньку строгим приказанием:

— Вот тебе мое родительское распоряжение: чтоб ты глупостями и озорством не занимался, будешь теперь у Петра Федоровича географике и естествоисторихе учиться! И чтобы он мне на твое нерадение не жаловался, а то и нового чересседельника не пожалею!

Что такое география и естественная история, Киприан Иванович объяснить не сумел, а Ваньке то узнать невтерпеж. Тут-то он и доказал свою хитрость!

— Тять, вот крест святой, баловаться больше не буду!.. Никогда в жизни больше не буду... И грешить не буду...

Откуда только умилительных слов набрал! Отцу прекрасно известно, что Ванька без баловства дня не проживет, но он попадается на удочку.

— Ты крест к своим делам не припутывай и передо мной не юли, а сразу сказывай, чего тебе от меня надобно.

— Позволь, я к Петру Федоровичу сбегаю, узнаю, какая географика?

— Иди. Только наперед поблагодари его, а потом уже спрашивай.

Должно быть, Петр Федорович сумел объяснить все обстоятельно. Хоть и побаливала у Ваньки задшошка, от дьяконовского дома до своей избы допрыгал на одной ноге.

 1.

Летом у Ваньки хлопот полон рот. Хозяйство у него преогромное: тайга, река, окрестные болота со всеми их новостями и диковинами. Хорошо еще, дни стоят длинные, а то не управился бы! Ноги и руки у Ваньки в болячках — комарами и мошкой съедены, но на такие мелочи внимание обращать некогда.

После утренней молитвы — сразу на двор. Выходит следом Киприан Иванович и видит, что Ванька уже орудует. Выбрал ровный березовый швырок, ошкурил его и теперь отесывает: с одного конца округлил маленько, с другого на клин сводит.

Жаль, конечно, Киприану, что Ванька хороший топор тупит, однако запрета на игру не кладет: пусть парнишка руку набивает, для таежного жителя топор — первейший инструмент.

— Чего робишь? — спрашивает он.

— Крейсера первого ранга роблю.

— Корабль?

— Ага.

— Ну, робь, робь...

— Я у тебя, тять, долото возьму...

— Старое бери, новое не трожь. И пилу не смей брать!

— Я на минутку только: трубы отпилить надо.

И вот трубы отпилены и установлены в выдолбленные гнезда, гордо поднялись над кораблем высокие мачты. Реи к ним привязаны мочалками, но издали это почти незаметно. Зато пушек для вооружения Ванька не пожалел: если посмотреть на крейсер сверху, он больше всего смахивает на ежа. Очень внушительный и воинственный вид придают ему флаги и вымпелы. Правда, они сделаны из бумаги и подрисованы простым карандашом, но знающий человек поймет, что имеет дело с андреевским крестом.

Издавна повелся обычай спускать корабли в торжественной обстановке, и Ванька его не отменяет. На берегу собираются все его друзья-приятели. Перед спуском Ванька держит речь, достойную заправского морского министра

— Это только кажется, что он березовый, на самом деле — серебряный,— доказывает он.— Сейчас он вроде игрушечный, а спустишь его, всамделишным станет: машина работать начнет, дым из труб пойдет, пушки — бух, бух, бух!.. Ух ты!

— В кого же он стрелять будет?

— В каждый корабль, у которого флаг другой. Как бухнет из пушек, так тот перевернется и — на дно!.. А то еще возьмет и мину выпустит...

Про мины Ваньке рассказывал ссыльный моряк, но в Ванькиной передаче рассказ этот звучит куда интереснее и страшнее.

— Ежели мину под корабль подпустить, от него вовсе ничего не останется. Только вода кипит и в ней рыбы вареные плавают.

— А если мину в берег пустить?

— И от берега вовсе ничего не останется!

Ванька с крейсером в руках подходит к воде. Остальные пятятся. Еретик Савка торопливо карабкается по крутому берегу и визжит.

Крейсер качается на воде, но, говоря по правде, выглядит не очень-то казисто. Он так глубоко сидит и так кренится, что часть пушек оказывается под водой, мачты стоят не прямо, а наклонно.

Ванька раньше всех понимает истинные размеры судостроительной неудачи. Но одно дело понять, другое — честно в ней сознаться!

— Крейсер — корабль морской, он только в море плавать может, здесь ему мелко, поэтому он и кособочится,— предупреждая критику со стороны, говорит он и с силой отталкивает корабль от берега. Незадачливое суденышко закапывается носом в воду, отплывает сажени на две и пускается по течению задом наперед.