Ванька догадывается, что прервал важную беседу, а может быть, и урок. Чтобы выйти из неловкого положения, он говорит:

— А я нынче про войну слыхал...

И на этот раз попадает в точку! То лишним был, а то все сразу смолкли, на него смотрят. Даже отец и Петр Федорович.

— Что слышал? От кого?— торопит Киприан Иванович.

Ванька добросовестно рассказывает новости.

— Рыбаки, которые у нижнего яра рыбачили, в протоке татарина Микентия встретили. А он на Оби был. И мимо него два парохода бежали. Один простой, другой почтовый. И почтовый капитан простому капитану в медную трубу кричал, что война объявилась и какая-то зация началась...

Ванька недооценивал значения принесенной им вести. Да и понять что-нибудь из слышанного было трудно. Только Петр Федорович сразу догадался.

— Все ясно, товарищи! Случилось то, чего следовало ожидать: Германия объявила России войну, и началась мобилизация.

Первым прервал молчание Григорий Ерпан.

— Отзверовали мы с тобой, Васяха! — обращаясь к Изотову, сказал он.— Воинский начальник по нас, чай, уже скучает: без сибирских стрелков царю каши не сварить. Скажи жене, чтобы насушила сухарей и на мою долю.

Хорошо холостому Ерпану ерпаниться! На Василии лица нет. Всего год назад обвенчался, молодая жена на сносях.

Глядя на Ваньку, задумался и Киприан Иванович. Сначала, по привычке, не о себе, а о конях. Старый бурый мерин царю, конечно, без надобности, а вот кобыла-шестилетка ладная выходилась, от такой ни один обозный не откажется. Заберут — останешься без рук. Да и кобылку жаль, зря погибнет.

Вздохнул по кобыле, затем о себе вспомнил.

— Ратников ополчения брать не будут, как, по-вашему, Петр Федорович?

— Пока нет. На первое время запасных хватит, а потом... Страшная война будет, Киприан Иванович...

У москвича Дружинника своя забота.

— Нам-то, товарищи, амнистии не дадут?

— Ну, нет!. Большевики — самый опасный элемент. Может, кого и амнистируют, только не тебя и не меня... Но рук вешать не будем, теперь работа найдется...

Ванька смотрит по очереди на каждого и никак не возьмет в толк, отчего его новость так всех озаботила. В конце концов и у него находится вопрос к Петру Федоровичу:

— Можно, я по географии спрошу? Германия, которая воюет, от нас далеко?

— Далековато. Четыре тысячи верст с лишком,— улыбаясь, отвечает Петр Федорович.— До Горелого погоста ей не добраться.

Ванька немного разочарован. Необходимости в срочной мобилизации погостовских сорванцов, по-видимому, нет.

— А как нам сейчас лучше играть: по-прежнему в дружинников или в русских и немцев?

— В дружинников! На всю жизнь оставайтесь дружинниками!

Чего бы проще было всем собравшимся в лесу возвратиться на погост вместе? Но этого не происходит: к удивлению Ваньки, все расходятся в разные стороны. Он остается наедине с отцом.

— Слышь ты, дружинник, что я тебе скажу... Чтобы никто ничего об этом самом не знал!

— О войне?

— Не о войне, а о том, что нас вместе в лесу застал... Считай так: был в тайге, никого не видел, ничего не слышал.

— А мамка спросит?

— Мамке скажем — по дороге встретились.

Должно быть, Ванькино лицо выражает удивление, потому что Киприан Иванович добавляет:

— Не лжи тебя учу, а умолчанию И бог тайны имеет. Побольше нашего знает, да язык за зубами держит.

По серьезному взгляду отца Ванька понимает: надо молчать. Одновременно он начинает понимать и другое: мир гораздо сложнее, чем кажется, что есть в нем нечто такое, что неизмеримо значительнее и возвышеннее повседневных человеческих отношений.

3.

Ушли на войну Григорий Ерпан, Василий Изотов и еще четверо молодых погостовских мужиков. Без них, особенно без Ерпана, сразу поскучнело. И лошадей многих забрали. Приезжавший из волости военный ветеринар оказался мужик не промах: на бурого мерина и глядеть не стал, а кобыле Киприановой враз место определил.

— Для кавалерии спина коротка, в обоз — по всем статьям проходит, а то и в выездных у какого-нибудь командира послужит.

Без кобылы на лесопилке делать нечего. Пришлось Киприану Ивановичу подряжаться на возку дров для пароходной пристани. До того, как ехать в отход, побывал у купца в Нелюдном. Отвез ему мед, в обмен взял круп, соли, малость постного масла.

Отвешивая ядрицу, купец подковырнул:

— Видать, от великого урожая крупу берешь?

Киприан Иванович в ответ ни слова, а купец опять свое:

— Может, скостить доплату, что с тебя причитается? Насчет сына не надумал еще?

— Получай сполна деньгами, на том делу конец!— сухо ответил Киприан Иванович.

Пропал бы Ванька зимой с тоски, если бы не уроки у Петра Федоровича: часа по четыре, а то и больше проводит он в дьяконовском доме. Иной раз на гостевание напрашивается.

— Можно, я еще у вас посижу, послушаю?

Получив разрешение, сидит и слушает. Редко-редко, когда уже невтерпеж от любопытства станет, какой-нибудь вопрос задаст. Разговоры часто идут о войне. Моряк на стене карту повесил и в нее булавок с флажками натыкал. Когда доходят до Горелого погоста газеты (приходят они редко и не все), флажки передвигаются. Ванька в этих передвижениях разбирается. Придя утром, сразу — к карте.

— Ух ты, наши-то как рванули! Перемышль взяли!

Ваньке немного странно, что о победах в дьяконовском доме говорят спокойно, как будто ничего не произошло.

— Это хорошо, что мы победили?—допытывается он у Петра Федоровича.

Петр Федорович гладит его по голове и отвечает:

— Большой крови, Иванушка, все эти победы стоят. Лучше, если бы совсем войны не было.

Но Ванька неожиданно обнаруживает свирепую воинственность.

— Ну и что из того, что кровь? Вовсе не воевать неинтересно.

— Дурачок ты еще, Иванушка! — отвечает Петр Федорович.— Успокойся, придется еще и тебе воевать, только в другой войне. На ту войну вместе пойдем, ладно?

— Ладно! А вы, Петр Федорович, хорошо воевать умеете?

— Не очень... Но ничего, когда надо будет, выучусь

Во всем верит Ванька Петру Федоровичу, но по военным вопросам у него собственное мнение. Ему даже кажется, что учитель их недооценивает.

— Вы бы загодя стрелять научились, Петр Федорович,— советует он.

При встречах с Пашкой Ваньке ничто не мешает развивать свой взгляд на военные события.

— Наши опять победили! — сообщает он Пашке.— Крепость Перемышль взяли, тысячу пушек захватили, а ружей столько, что до конца досчитать нельзя! Неделю считают и все со счету сбиваются. Убитых, ух ты, сколько! Какие не сдались, всех побили... И правильно: если не воевать, зачем войско держать?

Но скоро флажки на карте Моряка замерли на месте, а кое-где попятились назад. Смотреть на них стало скучно и обидно.

1.

Не к рождеству, а только к весне вернулся из отхода Киприан Иванович, на этот раз без подарков. А вскоре, уже по полой обской воде, нежданно-негаданно приплыл Григорий Ерпан. Увидев худого человека в старой шинели, в разбитых сапогах, с черной повязкой через лицо, Ванька сначала не узнал франтоватого охотника. Только когда тот окликнул, угадал по голосу.

— Дядь Гриша!

Обрадовался, кинулся навстречу и, не добежав, в испуге остановился. Из-под черной повязки, закрывавшей левый глаз Ерпана, выглядывал страшный красный рубец. Кисть левой руки была обмотана тряпьем. И еще заметил: на груди Ерпана, прямо на шинели, болтались на полосатых ленточках два георгиевских креста,— все, что привез он взамен потерянного глаза и пальцев.