1.

Сколько ни шарил автор по полкам доступных ему библиотек, он не нашел ничего, что придавало бы этой легенде если не документальность, то хотя бы некоторую достоверность. Возможно, что-нибудь похожее можно разыскать в журналах или архивах последней четверти прошлого века, но это уже дело историков торгового мореплавания. Автор передает легенду в том виде, в каком она дошла до Ванькиных ушей. Рассказал ее ему старый бородатый моряк, встреченный ранним утром у парапета набережной торгового порта.

Ванька и он остановились одновременно, чтобы полюбоваться большим иностранным судном, уходившим в море.

Зрелище того заслуживало. Стояло раннее солнечное, на редкость тихое утро, и Двина была, как никогда, спокойна. Глубоко осевший под грузом желтого пиленого леса пароход шел медленно, даже торжественно, сверкая в лучах солнца, как чистое золото. Зеркало спокойной реки отражало его, удваивая иллюзию. Ваньке вспомнилось, как пускал он по маленькой родной речке вытесанные из березовых поленьев игрушечные кораблики. По-видимому, что-то вспомнилось и старому матросу. После долгого созерцательного молчания он заговорил первым:

— Глянь-ко, паря, золотой корабль плывет!

Прошла пора, когда Ванька мечтал о серебряных и золотых кораблях!

— Корпус-то у него небось железный! — со знанием дела сказал он.— Это он от леса золотым кажется. И еще оттого, что вода под ним блестит.

Потом подумал и добавил:

— Золотых кораблей не бывает...

Сказал это Ванька не для того, чтобы убедить собеседника, а из желания обуздать собственную фантазию.

— Откуда ты знаешь, что не бывает? — очень серьезно, глянув из-под кудлатых бровей, спросил старик.

— Потому что золото для этого не годится: мягкое очень.

— А если я тебе скажу, что сам своими глазами Золотой корабль видел?

Походило на то, что старый моряк не шутил, но Ванька сразу не поддался.

— Где ты его видел? — недоверчиво спросил он.

— В немецком порту Гамбурге.

Название города придавало сообщению тень правдоподобия. Существование Гамбурга удостоверялось всеми картами Европы.

— Какой же это корабль был?

— Корабль, понятно, особенный... Только вот рассказывать про него долго...

— Это ничего! — поторопился заявить Ванька.

— Опять же про Золотой корабль я рассказываю с уговором, чтобы тот, кто слышал, все запомнил, потому что история эта не простая и людям нужная... Кабы я мог, книгу про нее написал бы...

Такое предисловие могло заинтересовать всякого, у Ваньки же от любопытства зашевелились уши. Дать обещание «все запомнить» было ему нетрудно. Чем-чем, а забывчивостью он никак не страдал.

— Что ж, коли станешь слушать, расскажу... Только со строгим условием: не перебивать чтобы. И вон к тому пакгаузу пойдем. Хотя он, по обстоятельствам времени, вовсе пустой, но я при нем вахту нести обязан.

Сели на бревне у открытых настежь дверей пустого пакгауза, и начал старик долгий рассказ.

— Во скольких я странах перебывал и сколько всяких народов пересмотрел — сказать невозможно, потому что сорок лет служил в торговом флоте. Военные моряки перед нами, торговыми, задаваться любят, только куда им против нас! Иной, бывало, весь срок отслужит, а дальше Толбухина маяка ничего не увидит. То ли адмиралы были ленивые, то ли царь корабли свои жалел, но они больше в гаванях да на рейдах отстаивались. Торговый флот, особенно пассажирский, — дело иное: у нас наперед расписано, когда в какой порт идти.

Уж не помню теперь, в каком году, при каком царе определили меня на новый пароход «Мария». Огромнейший корабль был и, не в похвальбу скажу, по тогдашнему времени наипервеишии, потому что строили его денег не жалею-чи. Хотели, вишь, англичанам и прочим народам нос утереть, что и мы не лыком шиты, не хуже других можем плавать по океанам. Плавать-то мы в самом деле умели, но вот по части корабельного строительства своей башки не хватало: и сам корабль, и машины, и всякое штурманское оборудование тем же англичанам и немцам заказывали. И очень может быть, от этого приключилась беда.

Капитаном на «Марию» назначили Ивлева Павла Павловича. Ты это имя запомни: Ивлев Павел Павлович... Был этот Ивлев человек выдающийся, сам из елецких мужиков родом и через собственную свою могучую силу всю морскую науку от юнги до капитана дальнего следования прошел. Многие знаменитые капитаны на «Марию» зарились, но на тот случай справедливость одолела — назначили капитаном Павла Павловича, даром что он по наружности не очень чтобы представителен был: роста хотя и высокого, но по фигуре нескладный, к тому же рыжий. За рыжую бороду мы, матросы, его «Золотым» прозвали, а такое прозвище, парень, зря не дается. Другой всю жизнь проходил бы просто в «рыжих», а к нему дорогое слово приспособилось. И хоть был он человек доброты большой, но только хмурый какой-то и понуристый. Позже-то я узнал, что очень он через свою бабу мучился...

Сказывали, так у него получилось: поехал он в побывку к себе на родину в город Елец, там и женился на девчонке-кружевнице. Ему в ту пору уже за сорок перевалило, а ей шестнадцати не было. Он ее красотой прельстился, а ее под венец корысть повела... Привез он ее в Питер, обул, одел, поселил на барской квартире, у нее и пошла голова кругом. Ты еще парень молодой, тебе про бабий блуд знать не положено, так я тебе скажу только, что на нее не только дворяне и офицеры, а князья и графы зарились.

И догулялась она до недоброго. Незадолго до того, как Павла Павловича на «Марию» назначили, ей через полицию приказание градоначальника передали: в двадцать четыре часа из Питера убраться и ехать на жительство в Елец. Говорили, будто фрейлина императрицы жаловалась, что капитанша у нее мужа отбила... (Оно, конечно, можно было бы об этом вовсе не поминать, да впереди еще придется про капитанскую жену говорить).

2.

Отплыли мы из Петербурга честь по чести. Наперед напутственный молебен служили, потом царский гимн в честь русского торгового флага играли. А сколько под этим самым флагом шампанского попито было да бокалов побито — не сосчитать! Народ в первом классе не простои ехал, а самая аристократия. В какую каюту ни ткни — либо князь, либо граф, либо генерал. Самое лучшее помещение какой-то великий князь занял. На другой день снова пили, а под утро опохмеляться пришлось... Даже тем, кто вовсе не пил. Возле шведских берегов наша «Мария» в тумане с полного хода на каменную банку, на подводную, значит, гору напоролась. Я в тот час в своей каюте спал, но меня так тряхнуло и мотнуло, что я из нее вылетел и, согласно судового расписания, еще до сигнала тревоги на своем посту у спасательной шлюпки оказался.

Огляделся и сразу понял, что «Мария» наша отплавалась: пяти минут не прошло, а уже явственно дифферент на нос и крен на правый борт обозначились. Уж лучше было бы, если б корабль вовсе на банку сел! А то нет,— ударился, получил пробоину и снова на свободную воду сошел. Через пробоину (она сразу два отсека захватила) вода в трюм бросилась. Чтобы ее напор ослабить, обратный ход дали и, конечно, помпы пустили. Но куда там! Полчаса не прошло, течь в машинном отделении и под котлами обнаружилась, пришлось вовсе пары спускать.

А кругом ничего не видно: туман такой, что за две сажени человека не различишь. Только так я тебе скажу: туман на море — горе, а когда люди туманеют — в сто раз горше!.. Что на палубе творилось, описать невозможно. Все классы, все наши пассажиры (их почти полтысячи было) в одну толпу смешались... Крики, плач, визг, ругань... Мужья — жен, матери —детей зовут... Тут еще сигнал бедствия. Сначала ревун ревел, потом, когда пару не стало, колокол звонить начал» Светопреставление и только! Очень много жертв получиться могло, если бы не Золотой капитан наш, Ивлев Павел Павлович. Трудно поверить, что один человек смог порядок навести, а он навел!..