Взяли и перед носом режиссера дверь на площадку закрыли и скопом на нее навалились.
— Спой сначала, может и пустим!..
Чего ради искусства не сделаешь? Из-за двери донеслось:
— Красны девицы вы, красавицы,
Отопритеся, отомкнитеся!..
— Непорато поешь!
Поглумились, поизгилялись над жрецом Мельпомены, потом, конечно, впустили.
— Где у вас тут новенькая?
Тося стоит перед ним ни жива ни мертва, разрумянилась вся, глаза долу опустила: шутка ли — о том идет речь годится ли она в королевы.
Правду говоря, походила она в ту минуту не на королеву, а на юную царевну из старой русской сказки, но, спрашивается, какой дурак король отказался бы жениться на русской царевне?
Режиссер долго раздумывать не стал и не без торжественности приступил к делу.
— От имени драмкружка и с разрешения военкома я пришел просить вас принять участие...
Каково же было изумление, даже ужас Тосиных спутниц, когда она негромко, но довольно твердо заявила:
— Я попробую... Правда, я никогда не играла и не знаю, получится ли, но я постараюсь...
На обратном пути режиссер заглянул, по меньшей мере, в двадцать вагонов, выклянчивая у кого-нибудь пустую "золотую" банку из-под трофейных американских консервов. В Архангельске это добро можно было добыть без всякого труда, а тут ни у кого нет. Найдя и конфисковав искомое сокровище в двадцать первом вагоне, неутомимый режиссер отнес его знакомому слесарю-оружейнику. Тот даже рот разинул от удивления, получив заказ на изготовление скромной, но элегантной короны для королевы!
Если Тосино переселение вызвало веселый переполох в скучноватом дорожном быту командирских жен, то в библиотечном вагоне сразу потоскливело. Она унесла с собой добрую половину романтики путешествия. Правда, Ванька в какой-то мере утешался и развлекался созерцанием новых мест, но завбиб загрустил не на шутку. Конечно, он ни за что не сознался бы в этом, но в одном из сокровенных уголков его души, подобно мыши, начало скрестись поганенькое, серенькое чувствишко, похожее на зависть к удачливому адъютанту Потапенко. Товарищество оставалось товариществом, но... как хорошо было бы, если бы в мире существовала вторая Тося! Уж тогда-то завбиб не преминул бы повторить опыт счастливца... Увы, мечтая о второй Тосе, поэт упускал из виду простую истину: то, что легко удается первономерным женихам, для женихов с двузначным номером не всегда достижимо! К счастью для себя, завбиб не знал своего номера...
На одной из стоянок, чуть ли не в Данилове, приходил в гости военком Сидоров. Влез, сел на ящик с книгами и завел деловой разговор о работе передвижек. После о том, о сем потолковали. Но под конец военком не выдержал, помянул-таки старое.
— Следовало бы мне вас обоих за одно дело пропесочить, но уж так и быть, на первый раз прощаю...
Ванька, стоявший рядом с военкомом, успел подмигнуть завбибу и, возможно, тем самым подстрекнул его на возражение.
— Я считаю, товарищ военком, что нам прощать нечего. Если проанализировать все как следует, мы ни в чем не виноваты...
— Ишь ты, какой аналитик выискался!.. Анализировать, знаешь, где хорошо? Сидючи на гауптвахте — вот где! Сиди и на досуге разбирайся, какого ты дурака свалял... Я, например, считаю, что вы в партизанщине виноваты!
При слове «партизанщина» военком недвусмысленно кивнул в сторону Ваньки и тут же развил мысль, что хотя Ванька и является закоперщиком и главным действующим лицом событий последней архангельской ночи, но отвечать за все ее последствия должны были бы старшие по возрасту и служебному положению. Это было справедливо, но завбиб считал, что рискованное предприятие если не полностью, то на три четверти оправдывалось пламенной любовью двух его участников и обстановкой, требовавшей немедленного действия. Свои аргументы завбиб облек в изящную, почти поэтическую форму, что и возмутило военкома.
— Ты мне канарейкой не пой, а скажи коротко и ясно, что один из твоих приятелей от любви опупел, а второй — сорвиголова партизанского воспитания. А ты, умный человек, о чем в ту пору сам думал?
— Я думал о том, чтобы помочь товарищу. Кроме того, я исходил из гуманных соображений. Нужно было постараться освободить девушку от цепей старорежимного семейного быта.
— Час от часу не легче! То стихи пел, теперь в философию ударился: «проанализировать», «гуманные соображения»... Ты мне баки не забивай, я сейчас с тобой не доскональный разговор веду, а по душам беседую. Врешь ведь ты, что о старорежимных цепях думал. Ты в ту пору одного боялся — как бы я про ваш маскарад не пронюхал... Чего молчишь? Крыть нечем?..
Что можно было противопоставить такой проницательности?
Только откровенность! Завбиб так и сделал.
— Верно. Вначале так и было...
— А о том, зачем военком к полку приставлен, небось не подумал... Военком приставлен для того, чтобы всех вместе и каждого в отдельности воспитывать, обо всех заботиться, для каждого советчиком быть. То, что ты ко мне не обратился, двумя причинами объяснить возможно: или ты недодумал, либо я плохой военком, доверия не заслуживаю и в гуманных соображениях не разбираюсь.
— Это уж неверно! — горячо запротестовал завбиб.— Ничего подобного я никогда не думал и, сами знаете, с вашими советами всегда считаюсь! И, если хотите знать, после вашего ухода я очень жалел, что ничего вам не рассказал. Даже искал вас, только от библиотеки далеко мне уходить нельзя было, потому что подводы должны были приехать...
— Значит, тебе военком в пустой след понадобился! — констатировал военком.
Все же объяснения завбиба, по-видимому, были приняты во внимание, так как военком сейчас же переключился на Ваньку.
— Ну, а ты, закоперщик, о чем думал, когда на рожон лез?
— Я, товарищ военком, наперед знал, что все хорошо будет! — отчеканил Ванька.
— Смотри, какой прорицатель выискался! А если б тебя купец заграбастал?
— Я бы его в самую крайнюю минуту, когда он в ворота входил, с ног сбил бы... Еще у меня в кармане свисток был.
— Какой свисток?
— Наградной. Его по Ерпанову заказу один татарин из конца Мамонтова рога выточил, а Ерпан мне подарил зато, что я лодку у беляков угнал.
— Что бы ты с тем свистком сделал? — пренебрежительно спросил военком.
— Что Иван Крестьянский сын делал с рожком, когда Царь-девицу выручал?.. Как он задудит в него, перед ним целое войско появилось. Такое войско, что любую крепость взять может... Сзади купеческого дома лестница на крышу была, влез бы я на крышу и засвистел...
— И что получилось бы?
— Не то что сторожа и милиция, сама губчека прискакала бы!
Из всех видов доказательств военком Сидоров больше всего ценил, за их наглядность, доказательства делом.
— Давай-ка свой свисток сюда, испробуем его волшебство.
— А стоит это делать, товарищ военком? Он ведь на тайгу рассчитан...
— Ага, на попятный двор пошел?!
Такого упрека Ванька вынести не мог, полез в потайной карман штанов и достал волшебный свисток.
Как уже говорилось, дело происходило на большой станции, и военком полагал, что Ванькин свист будет немедленно заглушен паровозными гудками, дудками стрелочников, звоном станционного колокола, лязгом буферов и стуком колес, но при этом он недооценивал по меньшей мере трех обстоятельств: искусства мастера-костореза, силы Ванькиных легких и крепости мамонтовой кости.
— Чего станем войску командовать, когда оно появится? — с сомнением спросил Ванька, поднося свисток к губам.
— Это уж моя забота! — самонадеянно ответил военком.
В следующую секунду ему и завбибу пришлось затыкать уши. Тщетно пытался военком остановить Ваньку криком. Свист продолжался до тех пор, пока через пищик не прошел последний кубик заготовленного Ванькой воздуха.
Результат опыта не замедлил сказаться. На станции воцарилась тревожная тишина. Конфузливо замолчали посрамленные маневровые паровозы, попадали из рук пораженных стрелочников слабомощные дудки. Не меньше двух минут понадобилось дежурному по станции, диспетчерам и их подчиненным — движенцам и путейцам, чтобы восстановить ритм работы.
