– Ну-ка-т, вставай, дорогой-т мой, вставай!

Я поднялся с импровизированной кровати.

– Вон, тут народ тобой-т интересуется. Кто-т? Откуда-т? А я и сказать-то толком-т ничего не могу. Вечером в гости ко мне все напрашиваются. Что отвечать людям-т?

– Не знаю, – потянулся я. – А как у вас заведено?

– Значит – приглашаю тогда всех… У тебя бутылка-то есть?

– Есть одна, – я почесал затылок, припоминая содержимое своего чемодана.

– Ну, одной, конечно-т, не обойдёшься. Ладно, я ещё самогону-т достану.

Я вышел на крыльцо дома. Солнце уже клонилось к закату, и от того, видимо, вся освещённая им неродная, незнакомая местность, горбатенькая деревенька, показалась мне пронзительно чужой, и захотелось вдруг отсюда сейчас же убежать. Но куда. … Куда бежать-то? Дома меня давно уже никто не ждал. Тот далёкий город, где я учился последние четыре года, тоже вдруг стал мне чужим. Осталась лишь тоненькая паутинка, связывавшая меня с ним: Вероника.

«Вероника!» – прошептал я про себя, и горькое что-то, щемящее сердце, закралось вдруг в мою грудь и разлилось по ней расплавленным воском. От этого мне захотелось вдруг зарыдать. Но в горле стоял сухой ком, и слёз не было.

Меня охватило мучительное и напрасное желание. Захотелось вдруг вернуться в прошлое, такое знакомое и от того уютное, из этого неуютного настоящего. Оно вдруг вырвалось из меня сухим, приглушённым стоном и стало засасывать в себя, овладевать мною.

Я не знал, как мне избавиться от этого наваждения. Я даже попытался наперекор одолевающей меня сладости вспомнить всё плохое, что было связано с ней в моей жизни. Но от этого почему-то имя её, как белое пятно на тёмном фоне, стало ещё ярче и притягательнее, сделалось вдруг ещё роднее, словно став частью меня самого. Жестокая и холодная тоска навалилась на меня. И было только одно средство, чтобы заглушить её. Оно гарантировало если и не полное выздоровление от моей любовной хандры, то хотя бы временное забвение. Надо было срочно в кого-нибудь влюбиться. Но в кого?..

Тут в голову мне пришла мысль об Алёне. Она была недурна собой, и при некотором старании с моей стороны я мог бы заставить себя загореться к ней страстью. Другое дело, что она была-то ещё совсем ребёнком. Так мне показалось при встрече…

К вечеру Пелагея Пантелеевна занялась стряпнёй. Проворно, прямо на глазах у меня она быстро приготовила ужин на целую ораву. Я немного помог ей: растопил печь, достал из ледника мясо.

К десяти вечера, когда стали подходить первые гости, нехитрая крестьянская снедь была уже на столе, который собрали из нескольких полотен, что стояли в сарае.

Бабка спустилась в погреб и минут через пять крикнула мне оттуда:

– На, держи! – подавая на лестницу большой бутыль с белесоватым, мутным, полным сивухи самогоном.

К ней я добавил ещё свою бутылку водки, прихваченную из дома, но бабка всё равно покачала досадливо головой:

– Ой, маловато штой-то ль!..

Гостей собралось довольно много, но, в основном, старики, да старухи. Было несколько пар лет по тридцать пять-сорок, и никого моложе. Я с грустью подумал, что вечер не обещает ничего интересного.

Все заходившие здоровались с Пелагеей так, будто бы не видели её очень давно. Не видь я их сегодня утром, у меня сложилось бы впечатление, что они прибыли издалека на какой-то большой и важный для них праздник.

Вскоре я устал стоять у порога и словно дурак здороваться с каждым входящим, будто бы знаю его лет триста. Почти всем мне приходилось к тому же ещё представляться, а особо любопытным, – отвечать на докучливые вопросы, к примеру, кем я прихожусь Пелагее Пантелеевне. Но я продолжал встречать в сенях гостей, втайне надеясь, что среди них будет и Алёна, и уж тогда вечер не будет потерян для меня окончательно. Но она не пришла.

Наконец гости расселись и без обиняков быстро приняли по первой: «за здоровье хозяйки дома», а потом безо всякой паузы и по второй: «за её гостя». Я поинтересовался у Пантелеихи:

– А что это у нас гости все такие старые?

– А кому ж моложе-т бысть? – ответила с удивлением Пелагея.

– Да я тут девчонку одну видал: Алёну…

– А-а-а, – лукаво сощурилась Пантелеиха, – так что ей тут делать со взрослыми? Мала она ещё.

– Ну, вот! А мне-то скучно. Одни старики кругом. И поговорить-то не с кем. Тут вообще-то есть молодёжь?

– Да девчонок с пяток есть. Пацанов два-три, да те – кто уехал, кого в армию забрали.

– Так, а где те, кто есть? – удивился я.

– Да почём же я знаю-т, милок! Вот… Кто пришёл – тот и пришёл.

Гости меж тем всё больше пьянели, всё меньше задавали мне вопросы, и всё сильнее их тянуло выпить ещё. Я удивился, что люди в возрасте так сильно пьют. Для меня это было непривычно. Сам-то я едва выпил стакан, да и тот водки. Деревенские водку не признавали, и налегали на самогон Пелагеи. К тому же многие принесли ещё и с собой к столу по бутылке «мутного лунного света».

На улице уже стемнело. Я сказал Пелагеи, что хочу прогуляться, и вышел из переполненной народом избы. На душе было тоскливо. Теперь уже твёрдо я осознал, что попал в захолустье и вместо того, чтобы убежать от одолевавшей меня в городе тоски, нашёл ещё большую.

На улице было прохладно. Деревенская улица была непривычно темна после города. Здесь ведь не было уличных фонарей на столбах, и прямо над головой во всей своей красе раскинулось безбрежное звёздное небо. Оно было таким близким и осязаемым, что у меня захватило дух. Я вдруг ощутил какую-то нереальную его близость. Казалось, стоит протянуть руку вверх, и она погрузится в безбрежный океан межгалактической бездонной пустоты, такой близкой, что мне вдруг стало не хватать воздуха, который улетучился весь разом в космос.

Звёзд было бесчисленное множество, они были не там наверху, а здесь рядом со мной, на захолустной деревенской улице. Небо упало на землю, всё посыпанное мельчайшей серебристой звёздной пылью.

Едва справившись с внезапно охватившим меня странным переживанием, я сделал с опаской шаг, будто в пустоту, потом ещё шаг и так прошёл до ограды.

Здесь неожиданно для себя я увидел Алёну, едва различив её в кромешной тьме опустившегося на улицу космоса.

Она стояла, опершись на невысокий заборчик, и наблюдала за окнами дома Пантелеихи, откуда уже неслось недружное пение изрядно подвыпивших гостей. По всему было видно, что ей скучно.

– Ты тут чего делаешь? – спросил я её.

Она вздрогнула от испуга, потому что не заметила моего приближения, и ответила, пожав плечами:

– Стою.

– А чего?

– Да так, смотрю, как веселятся.

– Так тебе ж не видно ничего!

– Ну, значит, слушаю. Отстань! – она махнула на меня рукой.

Я подошёл ещё ближе и встал по другую сторону ограды напротив неё.

– Скучно тут у вас! – пожаловался я девушке, чтобы завязать разговор.

– А я тебе о чём сегодня утром говорила? – словно обрадовалась она моему наблюдению. – Тут со скуки под быка полезешь!

– Чего-чего? – изумился я такому выражению.

– Да так, ничего… Скучно, в общем.

– Слушай, Алёнка, а ты здесь чего, одна что ли? Ну, я имею в виду, – из молодых. А то все гости, как на подбор, – старики да старухи!

– Да-к это ж деревня такая! Она уже брошенная. Тут с молодёжи вообще никого не осталось. Как только восемнадцать исполняется – как ветром сдувает! Самое ближнее – в Большую Василиху. Ну, это, в основном, девки туда замуж выходят. А парни, так те дальше подаются: кто в райцентр, в рай-город по-нашему, а кто и в область…

– Весёлую картину ты нарисовала! – я перепрыгнул через ограду и оказался рядом с девушкой. – Пойдём, погуляем.

– Пойдём, – согласилась она, и мы побрели рядом, осторожно ступая в почти непроглядной темноте.

Дома деревушки едва выделялись своими крышами на фоне призрачно-серебристой дымки небес, паутиной из мириадов пылинок заполнившей пустоту космоса. И он, космос, был рядом, здесь, с нами, на этой улице, в этой богом забытой деревеньке.