Собака-волк теперь уже не сидела, а встала и, бегая по большему кругу вокруг ведьмы против часовой стрелки, изредка подпрыгивала и смотрела на неё таким взглядом, как на жертву, будто бы собиралась броситься на неё и только выжидала удобного для этого момента.

По стенам конюшни, по стоявшим в ней лошадям вдруг заплясали красные, неизвестно откуда вдруг взявшиеся всполохи, похожие на отблески огня. Сначала они были едва различимыми и слабыми, и можно было подумать, что это галлюцинация. Но потом, чем дольше танцевала ведьма, тем они становились явственнее, наливались пунцовыми красками всё гуще и гуще, и вскоре уже можно было подумать, что конюшня внутри вся горит, и женщина в, сразу почерневшем до смоляного, одеянии танцует в пламени этого пожара.

Между тем собака-волк, бегавшая вокруг неё, стала видеться мне временами и то очень плохо, будто бы исчезать время от времени за этими всполохами, и, в конце концов, исчезла куда-то вовсе.

Наблюдая за всем этим, Алёна вдруг слабо вскрикнула. Меня самого охватило такое оцепенение, какого я не испытывал в своей жизни никогда прежде. Кровь будто бы отхлынула от всех моих органов и частей тела и перестала циркулировать по мне. Как немеют долго и сильно согнутые в суставе рука или нога, так и всего меня, с ног до головы, охватило подобное онемение. И я не в силах был не то чтобы пошевелиться – сказать что-нибудь, произнести хотя бы слово.

Мне вдруг показалось, что ещё мгновение, и пламя, уже не всполохами, а сплошной багровой стеной гудевшее в конюшне, вырвется из окна нам прямо в лицо, охватит стены конюшни, запляшет, загудит по ним, затрещит пожираемым деревом. Я даже отшатнулся, насколько мне позволило оцепеневшее от ужаса тело.

Но ничего не произошло, хотя красная непроницаемая как пламя стена продолжала танцевать внутри, у самого окошка.

Вдруг разом всё прекратилось. И вместо красного пламени в конюшне возникло какое-то зеленовато-синее свечение, ровное и призрачное. В нём почти ничего не было видно. Всё внутри погрузилось в какое-то фиолетово-чёрное переливающееся марево.

В одном стойле была заметна какая-то возня и движение. Не сразу стало понятно, что там происходит. Но вскоре зрелище, которое я рассмотрел, повергло меня в шок: ведьма была под конём и, задрав на спину юбку, наслаждалась его плотью…

Спутница моя вся обомлела, и в неверном свете, идущем из окна, лицо её стало молочно-бледным, как бумажное мелованное полотно, с мертвящей синевой.

– Идём отсюда, – едва слышно произнесла она.

– Идём, – ещё тише ответил я и, преодолевая оцепенение, взял её за руку, словно почувствовав, что больше здесь оставаться нельзя…

Когда мы достаточно, чтобы перевести дух, отошли от конюшни в лес, я оглянулся. Окна её продолжали светиться призрачным зеленовато-фиолетово-синим светом.

– Ты не обратил внимания, куда исчез волк? – вдруг поинтересовалась Алёна, и от этого вопроса мне закралась какая-то непонятная тревога.

– Он куда-то исчез, – только и ответил я, наконец, осознавая, что всё не привиделось мне, а было на самом деле, раз Алёна видела это тоже. – А что?

– Да нет, ничего, – девушка, видимо, приходила в себя. – Просто у меня такое ощущение, что за нами кто-то крадётся…

Я тотчас обернулся, но в непроглядной тьме, вдалеке уже, были видны лишь призрачно мерцающие окна конюшни.

– Да нет, Алёна, это тебе показалось, – поспешил я успокоить не столько девушку, сколько самого себя.

– Хорошо, если так…

Мы вышли из леса. И только сейчас, когда мы почти уже добрались до моста, пройдя по насыпи всё болото, ко мне мало-помалу стали возвращаться присутствие духа и способность адекватно воспринимать окружающее.

– Ну, и дела у вас тут творятся! – удивился я.

– Это разве дела?! – отозвалась, наконец, Алёна. – Так – делишки.

– Ну, ничего себе делишки! Да это же чертовщина какая-то!..

– Может быть, и чертовщина… Только знаешь, вши заводятся от грязи, а это, – она кивнула головой назад, – заводится от скуки, да тоски.

– В общем-то, феерично! – вдруг неожиданно для самого себя сделал я оценку. – Похлеще всякого шоу будет. Но ты же такой ерундой не занимаешься, хотя тебе тоже скучно и тоскливо!

– А что? – возмутилась Алёна. – Вполне могла бы. Просто, наверное, я ещё до такого не доросла…

Она вдруг замялась и потом сделала наблюдение:

– А этого волка я прежде не видела…

– А всё остальное?

– Всё остальное видела.., может быть, только не так. И зарева такого никогда не было. Да и одной мне страшно было ходить смотреть. Я так, изредка, одним глазком, когда уже совсем невмоготу. … Тихо!

Алёна вдруг стала прислушиваться, даже перестав дышать.

Я тоже затаил дыхание, напряженно вслушиваясь в непроглядную темень.

Где-то позади послышались едва уловимые звуки. Будто бы кто-то подушкой хлопал по пыльной дороге.

«Волк!» – почему-то подумал я и в ужасе закричал:

– Бежим!

Я схватил девушку за руку и понёсся вперёд, к деревне, что было мочи, не помня себя от страха и волоча её за собой. Мне казалось, что я несусь словно ветер, а Алёна тяжёлым грузом, телепаясь где-то сзади, мешает моему бегу и даже упирается, пытаясь меня остановить.

Мы выскочили на мосток, и только здесь я позволил себе остановиться, чтобы перевести дух, и обернулся.

Сердце моё, бешено колотившееся в груди, заглушало все звуки, и потому я не услышал, а словно почувствовал это едва уловимое содрогание земли от четырёх касающихся её мощных лап и понял, что нам не убежать.

Надо было защищаться, но чем?..

Я нащупал и попробовал оторвать сначала жердь поручней, потом доску с настила моста. Она поддалась, и я едва успел выпрямиться с ней в руках, как что-то навалилось на меня, ударив лапами в грудь, сбив с ног и обдав теплым зловонным дыханием.

Падая на спину под тяжестью навалившейся на меня туши, – а сомнений у меня теперь не было, что это огромный волк, – я услышал, будто бы издалека, испуганный вскрик Алёны и прохрипел ей из последних сил:

– Беги!..

Доска, оторванная с мостка, ещё была у меня в руке, и я в падении впихнул её каким-то чудом в пасть хищнику, напирая на неё что было силы. Но зверь наседал, и я чувствовал, что силы мои быстро таят, и продержусь так недолго.

– Беги, Алёна, беги! – кричал я, или мне так казалось, чувствуя, вскоре моё сопротивление будет сломлено: лёгкие мои сдавило навалившейся массой так, что нельзя было сделать и вздоха.

Но Алёна не убегала. Она металась где-то рядом в темноте, и сквозь рычание и сипение зверюги, сквозь звуки борьбы, в темноте я слышал шорох её шагов где-то рядом с моей годовой.

Я боролся, как мог. Из пасти волка на меня дышало тёплое и смрадное дыхание, и я всё сильнее и сильнее ощущал, как последние силы покидают меня. В сознании отчётливо нарастала единственная мысль, что это конец…

Вдруг волк как-то осел на задние лапы, словно бы немного освободив меня. Раздался глухой удар, которому, видимо, предшествовал ещё один. Потом удары, такие же глухие и гулкие посыпались один за другим откуда-то сверху до тех пор, пока туша зверя не повалилась с меня куда-то набок.

То ли от большого нервного напряжения, то ли ещё от чего, я вдруг почувствовал, что теряю сознание, и только успел со сладкой радостью подумать: «Спасён!..»

Гладышев возился подо мной. Я тоже пытался подняться, задыхаясь в дыму. Но мы всё мешали друг другу до тех пор, пока, наконец, не раскатились в стороны.

Поднявшись, я нащупал стену, и стал пробираться по ней, чувствуя сквозь едкую пелену дыма жаркое пламя. Вскоре мои пальцы наткнулись на косяк. Я выбрался за порог и захлопнул её за собой двери.

В комнате, куда я попал, тоже стоял ещё не густой дым. Я окинул её взглядом, представив, что вот-вот и она будет объята пламенем. «Но что же Гладышев?!» – пронзила вдруг меня тревожная мысль. Я вдруг с ужасом представил себе, что он уже объят пламенем, и распахнул дверь снова, чтобы позвать его.