– Может, и не замечает… Не хотят замечать, наверное.

– Но разве так можно жить?

– А почему же нет?

– Но это же всё равно, как делать вид, что не замечаешь, что тебе кладут на голову!

– Значит, так удобнее жить… Ладно, мне пора.

– Куда ты?

– Домой…

Алёна ответила это так спокойно и просто, что едва возникшие в моей душе ростки надежды на некоторое романтическое продолжение нашего знакомства тут же поникли.

– Пойдём, я тебя провожу, – всё-таки предложил я.

– Зачем? – Алёна ступила с крыльца.

– Слушай, а где волк? – изумился я, когда, проходя мимо телеги, ощупал её рукой в желании обнаружить тушу зверя.

Соломенная подстилка была пуста.

– Нет, что ли? – без удивления поинтересовалась девушка.

– Нет, – ответил я, чувствуя, как мурашки побежали по спине, потому что возникло вдруг такое ощущение, что волк где-то рядом и снова готовится к прыжку.

– Ну, и ладно.

– Как ладно? – удивился я. – А если он рядом?

– Да нет. Или убежал, или хозяйка забрала.

– Какая хозяйка?

– Вон та, – Алёна кивнула на погрузившийся в темноту ведьмин дом.

Мне стало не по себе, и даже передёрнуло всё тело от её слов. Гнетущее чувство жути крепко прилипло к сознанию.

Я проводил девушку до её дома на другой стороне деревни и всю дорогу обратно боялся и даже дрожал…

Гости у Пелагеи ещё не разошлись. Их было уже намного меньше, чем вначале. Те трое, что спасли меня, составляли теперь чуть ли не половину присутствующих.

Моё отсутствие никто и не заметил, разве что Пелагея бросила в мою сторону непонятный, полупьяный взгляд.

За столом доедали остатки угощения и допивали последний самогон. Я сел рядом с хозяйкой и тут же получил предложение выпить и полстакана зелья. Протягивал его тот самый Пётр. Он уже довольно-таки сильно накачался.

– На, пей, – произнёс он сиплым басом. – Пей со мной.

– Не хочу, – я поморщился от вонючего запаха мутного белёсого пойла.

– Пей, говорю! – Пётр слегка пристукнул кулаком по столу, и вся посуда дружно подпрыгнула.

– Не хочу, – повторил я.

– А я говорю – пей, щенок! – глаза мужика засверкали злобной искрой и стали вылазить из орбит.

– Ты, Пётр, чего это?! – затормошил его за плечо один из спутников, тот, что одёргивал его ещё в сенях. Он тоже был уже «тёпленький».

– Уйди-сь! – Пётр легко повёл локтем, и осаживавший его чуть не слетел с лавки. – Не трожь меня! Я с салажонком ентим пить буду!

– Да ты что-т, очумел, паразит?! – вмешалась, наконец, Пелагея. – Ты что-т к нему пристаёшь, медведь?! Я те щас дам – салажонка!..

Пелагея так грязно выматерилась в адрес пристававшего ко мне, что тот, обратив на неё свой залитый зелёным змием взор, но ничего не сказав, молча опрокинул стакан, потом, снова уставившись на меня с непонятной, пьяной ненавистью, вытянул далеко вперёд над столом руку с гранёным стаканом.

На лице Петра проступило усилие, исказившее его в зверской гримасе. Пальцы, толстые, поросшие на суставах грубой чёрной щетиной, побелели. И в ту же секунду раздался глухой хруст.

Стакан лопнул, рассыпался.

Пётр, широко разинув рот, засунул туда оставшиеся в руке обломки стекла и с диким хрустом принялся жевать его, продолжая по-бычьи пучить на меня глазюки, налившиеся кровью.

Видимо и раньше этот огромный мужичище проделывал за столом подобные фокусы, потому что произошедшему никто не удивился. Наоборот, сразу почувствовалось, что все присутствовавшие как-то успокоились, осунулись, уткнулись в свои тарелки.

Мне надоела вся эта дикость, окружившая меня плотным удушливым кольцом в первый же день моего пребывания в этой странной деревушке. Я поставил стакан на стол и зачем-то произнёс:

– Там волк пропал.

Пётр тут же подавился стеклом, загнулся, закашлял. Изо рта его потекла обильная слюна с кровью. Он упал лбом на край стола, продолжая страшно кашлять. Один из его спутников что было дури принялся колотить его по спине. Второй же бросился на улицу. Вскоре он появился и встал на пороге комнаты:

– Нету, нету волка!

На лице его было удивление.

– Спёр, видать кто-то, – раздалось из-за стола, – на шубу!

Шутка, однако, не возымела действия и утонула в омуте наступившего вдруг молчания, среди которого страшно бухал, харкая кровью, Пётр.

– Бери его! – бросил стоявшему у порога хлопавший его по спине. – Ему чего-то совсем худо.

Петра взяли под руки и повели из дома.

На улице послышался скрип колёс телеги.

После ухода этой троицы гости один за другим, попарно и группами, потянулись на выход, прощаясь с Пелагеей и благодаря за угощение.

Когда последние покинули дом, Пантелеевна заперла дверь, положив на железные крючья в приколотке внушительный брус, а потом повернулась ко мне:

– Ну-ка, рассказывай, пострелок, что произошло-т. Я ж видела, что ты-т уходил. Какой-т волк?! Всё говори сейчас же-т! Что ты-т натворил?!

Я вкратце рассказал бабке, что случилось, опустив подробности о колесе, летающей по небу соседке и колдовстве в конюшне, потому что уже и сам в это не верил, точно всё это мне привиделось или приснилось.

– Смотри! – пригрозила мне кривым узловатым пальцем Пелагея. – Никуда не суйся! Ты тут полмесяца побудешь, а дров наломаешь – в полгода не расхлебаем. Не тебе здесь жить. Веди себя тише воды, ниже травы… Понятно?!

– Понятно! – ответил я, повергнутый в полное смятение…

Прошло два дня.

Случившееся в первый вечер как-то потускнело в памяти. Я даже стал склонен думать об этом, как о чём-то нереальном, какой-то небылице, которую мне кто-то рассказал, а я воспринял её слишком образно.

Вокруг меня текла обыкновенная жизнь вымирающей деревни, обречённой на гибель покинувшим её молодым поколением. Меня это мало волновало, потому что я во всём чувствовал себя сторонним наблюдателем, случайным человеком, волею каприза судьбы оказавшимся в этом богом покинутом месте.

Намотав себе на ус слова Пелагеи, я решил заняться чем-нибудь безобидным. Сходил на рыбалку пару раз, днём, чтобы не встретиться в вечерних сумерках с какой-нибудь нечистью, не без опаски, правда, прогулялся по окрест лежащим лесам, обнаружив выше по течению реки за небольшим перелеском кладбище, которое, по всей вероятности, питало её отравленными соками, и потому не удивительно было, что рыба клевала плохо. Зато, поставив раколовку, я среди бела дня за какой-то час в этом почти ручейке наловил с дюжину раков. Этим же занималась и немногочисленная детвора, плескавшаяся на реке. Правда, до того, как я увидел способ, которым они это делали, мне и предположить было невозможно, что таким образом можно что-нибудь поймать.

Деревенская пацанва с дикими визгами раскручивала над головой привязанную к верёвке за хвост дохлую кошку и забрасывала её на середину реки. Минут через тридцать, когда всё это извлекалось обратно на берег, тухлая тушка животного оказывалась обвешанной несколькими раками, которых складывали в оцинкованное ведро.

Бабка Пелагея попыталась заслать меня на болото за ягодой, сказав, что сейчас самое время сбора урожая, но я отказался, с детских лет испытывая необъяснимый ужас перед трясинами и всплывающими то тут, то там из чёрной воды огромными «бульбами» болотных газов, утробно булькающими в заводях меж болотных травянистых кочек.

Несколько дней пребывания в деревне дали мне понять, что она предельно пуста. Всё мужское трудоспособное население трудилось на хлебных полях. Молодёжь же послешкольного возраста исчезала сразу же после окончания школы в Большой Василихе. А школьники тоже разъехались кто куда. В конце концов, я ощутил прилив той жуткой знойной тоски, на которую мне жаловалась несколько раз Алёна.

Девушка также куда-то запропастилась. Впрочем, я сам избегал встречи с ней, поскольку заметил, что вся чертовщина закрутилась вокруг меня, как только она оказалась рядом. Была ли здесь какая-то связь или нет – я не собирался выяснять.

Хотя пребывание в деревне потеряло для меня к этому времени всякий интерес и смысл, я всё же решил дотянуть оставшуюся дюжину дней без приключений и мирно покинуть пределы этих краёв.