В то лето владыка Антоний в Москву не приехал, не было его и на следующий год, но приехал архиепископ Керченский Анатолий (Кузнецов), викарий Сурожской епархии. С отцом Феодором он был в очень теплых отношениях, был давним другом их семьи, знал его еще ребенком, и батюшка пообещал поговорить с ним. Итог их разговора был какой-то половинчатый, поэтому мне захотелось поговорить с владыкой лично. Увидеться с ним удалось лишь в последний день его пребывания в Москве. Я вызвался проводить его в аэропорт, и по дороге в машине мы коротко побеседовали: «Да, да, я помню, – сказал он, – отец Феодор рассказывал мне о вас. С вашим вопросом езжайте к отцу Кириллу. Как он благословит».
Незадолго до этой беседы я прочитал книгу «Старец Силуан», и в сознании моем крепко засела оттуда фраза об испытании воли Божией. Когда спрашиваешь о чем-либо для тебя важном, помолись и лови первое слово: оно от Бога. А если начнешь переспрашивать – там начнется человеческое.
…Весь оставшийся путь в аэропорт владыка молчал и, лишь прощаясь, повторил: «К отцу Кириллу». И вновь я пережил чувство, уже мне знакомое: будто Господь открывает передо мной следующую дверь.
Отец Кирилл, к которому я попал лишь с третьей попытки, благословил меня в Донской монастырь под покров святителя Тихона. Про себя я тогда отметил, что и отец Феодор советовал мне идти туда же.
Одним из первых послушников вновь открытого монастыря я скоро был пострижен в монашество, рукоположен в сан иеродиакона, затем иеромонаха. Уйдя в монастырь, я не прервал своего общения с батюшкой, бывал в ставшем родным Преображенском храме.
Уже будучи послушником, я присутствовал на освящении Сергиева придела. Обычно я был занят в алтаре практическими делами, а тут ничто меня не отвлекало, и я получил возможность вслушаться в слова молитв, открывших мне, что храм – не просто здание, построенное человеческими руками для своих нужд и будто бы подвластное «творцу». С момента его освящения здесь поселяется Сам Господь. Теперь Он здесь Господин, а мы лишь служим Хозяину этого дома. Мне, участнику восстановления храма, свидетелю его второго рождения, таинство освящения Сергиева придела оказало бесценную услугу: я ясно осознал, что мы не являемся хозяевами восстановленных нами стен.
Храм я по-прежнему люблю, мне дороги воспоминания молодости, но дорога и наука, полученная от отца Феодора: ни к чему земному не прилепляться сердцем, в любой момент быть готовым оставить все без сожаления. Он учил меня этому своим примером.
Скажем, было бы естественно, имея такую семью, стремиться быть поближе к домашним. Или храм – спокойно служи, радуйся любви, которой ты окружен, а отец Феодор никогда не искал душевного комфорта и всецело отдавал себя еще служению армии, заключенным.
Его сознательное принесение себя в жертву Богу для служения по Его воле людям особенно ярко проявлялось в отношении к требам. С первых шагов в служении священником помнил он завет отца Валентина: «Если тебя просят пособоровать, причастить больного, крестить кого-то – никогда не отказывай. Как бы далеко это ни было, как бы ни было это тебе неудобно – не отказывай. Господь во всем поможет». Отец Феодор слова эти принял всем сердцем, учил этому и меня.
Для очень многих церковь, священник были явлением другого мира, а отец Феодор располагал таких людей к себе, преодолевал пропасть и вводил их в этот мир. Словно добрый самарянин, готовый оказать помощь человеку вне зависимости от вероисповедания в явлении духа и силы, он общался с ними, широко распахнув свое сердце. И в ответ сердца людей раскрывались навстречу ему. Общаясь с ним, они как бы авансом вкушали плоды от подвига веры: любовь, радость, мир, долготерпение, кротость.
Конечно, отец Феодор в этом смысле оставался далекой звездой, камертоном, по которому нужно было настраивать собственную духовную жизнь. Но стоило встретиться с ним взглядом или вспомнить его слово, как расстояние до этой звезды исчезало и звучал камертон его оптимизма. Он искренне и глубоко верил в то, что Господь нас не оставит, всегда нам поможет. А наше дело – не жалея себя, потрудиться, не унывать, не падать духом, не опускать рук. Даже если перед тобой вдруг выросли неожиданные препятствия или тебя предали те, в ком ты был абсолютно уверен. Есть Бог! Господь нам посылает те испытания, те скорби, которые нам надлежит понести, причем так, чтобы лицо наше не огорчалось.
Скорее всего, скорби были и в жизни отца Феодора, но мы о них не знали, потому что он всегда был настроен радостно. Его совершенно искренняя радость и надежда сообщались всем окружающим.
Благословляя меня в монастырь, отец Феодор подарил мне Тихвинскую икону Божией Матери с надписью на обороте: «Димитрию Локтаеву благословение на подвиг монашества». Я часто вспоминаю эту надпись – «благословение на подвиг» – и как бы слышу голос батюшки: «Не унывай, терпи».
После гибели батюшки мое общение с ним не пресеклось. Во время службы я поминаю и чувствую присутствие священников, с которыми единодушен. Большая часть их живы; я просто не могу к ним приехать и вместе с ними послужить, но теоретически это возможно. А отца Феодора нет на земле, он ушел. Тем не менее его присутствие, как говорят, «чувство локтя», так же как и с другими, ныне здравствующими, меня не покидает. Особенно острым это чувство бывает в алтаре во время службы.
Как это ни парадоксально звучит, но человек, завершивший земной путь, становится нам ближе. Когда знаешь, что на земле мы больше не увидимся, молитвенное общение становится более интенсивным, и через него совершается то, что раньше происходило непосредственно. Я благодарен отцу Феодору за утверждение меня в этой истине, за опытное знание ее.
Упокой, Господи, душу раба Твоего протоиерея Феодора и святыми его молитвами помилуй меня, грешного.
Иеромонах Иероним (Крюков)
Никогда я всерьез не задумывался о месте отца Феодора в моей жизни. К сожалению, подлинное значение близких людей обнаруживаем мы, как правило, только после их смерти. Поэтому, лишь расставшись с отцом Феодором до встречи в иной жизни, понял я, как много он для меня значил. Это он ввел меня в алтарь храма, просто как своего друга, как мальчик мальчика. Через него, друга детства Федю, произошло мое обращение к вере и подготовка к служению Богу. Избрал меня в служители Себе Господь, но приобрести это достоинство помог мне именно Федя.
Познакомились мы с ним в Гребневе, когда мне было семь лет. В первый день нашего переезда сюда вышел я на улицу и увидел большую группу ребят. Это были Соколовы с двоюродными братьями и гостями. Мне очень захотелось с ними познакомиться. В детстве все просто; очень скоро Федя стал моим другом, и наша дружба продолжалась всю жизнь, а теперь продлилась навечно.
Возрастом он был чуть младше меня, но всегда вызывал во мне чувство скрытого желания подражать ему. Такая немножко драматическая основа наших отношений вызывала ежедневные и даже по нескольку раз в день сцены ссор и примирений. «Все, больше не буду с тобой дружить!» – говорил я ему или он мне. А через часок какой-нибудь, зареванные, шли навстречу друг другу: он от своего дома, я от храма. И плакали и мирились так трогательно со словами: «Я без тебя жить не могу».
Действительно, так оно и было, только, я думаю, в большей степени для меня, чем для него. Федя рос в такой чистой, церковной, священнической семье, и ему вполне бы хватило общения дома, а я был обыкновенным московским школьником. Дурные влияния через меня на него очень сильно распространялись, но он их всегда нейтрализовал, воцерковляя меня всей своей жизнью. Его умение всегда всех радовать, всех утешать, такое природное, врожденное свойство натуры, видимо, действительно шло из духовных семейных корней.
В подражании ему естественно происходило мое воцерковление: и исповедь, и чтение духовной литературы, и беседы с его дедушкой. Рядом с Федей нельзя было быть другим, не таким, как он. Те, кто бывал в семье Соколовых, так или иначе становились впоследствии либо священниками, либо просто служили Церкви, но в любом случае оставались глубоко верующими людьми.
