Теперь эта радость проходит испытание. Вдовство – горькая доля и для всех непростое время. Каждому дана часть этой ноши. Все Соколовы, не только матушка Галина, дети, но и сестры, отец Николай, мама их Наталия Николаевна и чада духовные отца Феодора несут это бремя. Конечно, матушке тяжелей всех, и отношение к ней сейчас – это выражение чувства к отцу Феодору, поэтому она не остается и не останется одна.

При жизни отца Феодора как-то не было нужды выражать ему свои чувства, а сейчас можно молиться о нем, сколько хочешь, по возможности детям его помогать. Память о нем осталась самая светлая.

Я был прихожанином храма Успения Божией Матери в Гончарном переулке на Таганке – первом месте служения отца Феодора в священном сане. По благословению Святейшего Патриарха Пимена после хиротонии он был направлен сюда под руководство к опытному священнику отцу Валентину Радугину. Для меня наша встреча с отцом Феодором оказалась в полном смысле слова судьбоносной, повлияла на мой выбор жизненного пути. Сам того не зная, он приготовил меня к служению Богу в монашеском чине.

Крестился я в двадцать лет, еще студентом. С обретенной верой в моей душе в те годы прекрасно уживалось увлечение наукой, и по окончании МФТИ[2] я занялся проблемами иммунологии в НИИ «Генетика». График работы у меня был достаточно свободным, что давало возможность с утра быть в храме, а потом ехать в институт. Со временем стал за собой замечать, что, если по какой-то причине пропускал утреннюю службу, весь тот день мне казался пустым, прожитым напрасно. Постепенно богослужение стало вытеснять из моей жизни остальные интересы.

Первое же церковное послушание (старший священник[3] храма отец Валентин Радугин иногда благословлял меня читать на клиросе) ввело меня в число церковных служителей и сблизило с отцом Феодором.

Очень я ценил его дружеское ко мне расположение. Познакомился с его семьей, матушкой Галиной, мамой Наталией Николаевной, застал в живых его папу – отца Владимира. Общение с ними отзывалось в моей душе теплом и учило жизни во Христе. Сам я из семьи нецерковной и в новую для меня жизнь входил постепенно. Я впитывал атмосферу дома Соколовых, на себе ощущал простоту и сердечное радушие в обращении друг с другом. Там жили не по букве закона, запретов, строгости, но в духе любви, радости, свободы, которые сообщаются истинно верующему человеку.

Мне было хорошо с ними, но и собственный дом оставался для меня родным. Правда, возвращаясь в него, я переживал некую раздвоенность: вновь становился молодым ученым, садился за письменный стол и принимался за оставленное дело. Так бы оно шло и дальше: утром – церковь, вечером – наука, но когда пришла пора браться за диссертацию, я вдруг засомневался в необходимости карьеры ученого. Нужно ли мне вообще заниматься наукой, если я хочу служить в церкви? Свои сомнения я разрешил с духовником. Он благословил меня перейти в школу на преподавательскую работу и продолжать прислуживать в храме.

«Я впитывал атмосферу дома Соколовых».

Скоро я узнал, что отец Феодор получил новое послушание – его назначили настоятелем храма Преображения Господня в Тушине, и он приглашает всех желающих потрудиться на восстановительных работах. Для меня это был, пожалуй, первый ясный сигнал, знак о моем попечении свыше. Я почувствовал себя на пороге анфилады событий, открывающихся передо мной по воле Божией, и получил приглашение войти, сделать первый шаг…

Отец Феодор просил меня помогать в храме во время школьных каникул, а я выразил готовность оставить все и перейти к нему. Но переходить было некуда. Были стены и дырявая крыша в помещении склада строительных материалов; на месте алтаря стояли токарные станки. Каким-то образом о начале восстановления храма узнали жители окрестных домов, и сюда потянулась молодежь. Пришли и пожилые люди. Среди них были те, кто помнил последнего настоятеля храма до его закрытия, протоиерея Александра Соколова, и иерея Александра Буравцева, ныне прославленных в лике новомучеников. Наверное, пришли и те, кто в свое время ложился под стены храма, не допуская его разрушения.

Энтузиазму юности было под стать ревностное служение Богу старушек. Господь давал силы с виду немощным, пожилым женщинам, и они наравне с молодыми таскали тяжеленные носилки с битым кирпичом, а в конце рабочего дня еще мыли полы! Им говорили, что завтра в этом месте опять будут долбить стену и все вокруг будет засыпано мусором, поберегите силы, не мойте ничего. Совет они выслушивали, но делали по-своему: для них здесь был уже не бывший склад, а храм.

Это был образец отношения к труду – тихо и скромно отдавали они все свои силы. Многие из них потом так и остались в храме убирать у подсвечников.

Первая зима на приходе была достаточно сложной. Отопления в храме еще не было, очень мерзли руки, но в то же время душа пела. Вокруг разруха, а внутри ощущение небольшого подвига и радость, что Господь дает нам что-то потерпеть. Трудности напоминали первохристианские времена и очень сплачивали братию и первых прихожан. Жизнь в общине потихонечку готовила меня к монашеству, потому что в храме тоже требуется послушание: приходилось делать не то, что хочется, а что нужно.

Общение с батюшкой, его семьей помогало мне видеть, насколько глубоко порабощен я собственными страстями, грехом. Но Господь давал не только горькое лекарство. Я почти ежедневно наблюдал служение отца Феодора, видел, как он молится, разговаривает с людьми. Душа моя запечатлевала эти образы и взращивала на них понимание того, к чему нужно стремиться, каким может стать человек, если живет по воле Божией.

Пожалуй, именно участие вместе с ним в литургии воспитало во мне стремление к служению в священном сане.

Я был всего лишь алтарником, и в мои обязанности входило обычное прислуживание в алтаре. Как известно, слово «литургия» в переводе с греческого обозначает «общее дело». То есть все мы: священник, алтарники, народ Божий, собравшийся в храме, – участвовали в одном деле, в таинстве, которое совершал Сам Бог. Я разжигал кадило, подавал ладан, выходил со свечой, а отец Феодор, облеченный властью и правом священнодействовать, обращался к Богу вместе со всеми и от имени всех, и Бог откликался на его молитву.

Литургия была для него главным делом жизни. Особенно глубоко я это понял потом, когда сам стал священником. Теперь я знаю, что чувствовал отец Феодор, когда просил Бога сотворить тайну, не подвластную никому из людей, когда по слову его Господь давал людям приобщиться Своей Плоти и Крови. Во время его священнодействия я вместе со всеми переживал реальность чуда – Бог входил в нашу жизнь!

В проповедях, беседах отец Феодор делился с паствой личным знанием Бога, полученным им с благодатью священства. Это знание не было начетническим, книжным, приобретенным только в стенах семинарии, академии. Встреча с Богом очень сокровенна. В такие минуты не хочется, чтобы тебя кто-то видел. Понимаешь, что любое слово, об этом сказанное, тут же все разрушит. А отец Феодор именно с этим шел на проповедь. Связанный неразрывной нитью Предания в таинстве Рукоположения с Церковью Апостольской, первохристианскими временами, он приобщался к сонму учеников Христа, видевших Его своими глазами, слышавших Его и следовавших за Ним повсюду. Как и они, очевидцы, посещавшие первые общины христиан и рассказывавшие им о Христе, он нес огонек веры, поэтому его слово всегда было словом о живом Боге.

Его способность поделиться самым сокровенным – редкий дар. Священники по большей части говорят очень умные, прочувствованные слова, но зажечь ими другого, сделать их достоянием сотен и тысяч удается далеко не каждому. Отец Феодор умел согреть словом, утешить, открыть чужие души и дать возможность Богу Самому действовать в них.