– Скажи мне, милый друг, – граф взял меня за подбородок, – доколе я буду свидетелем твоих безумств?

– Можете стать соучастником, – предложил я.

– Во всяком случае, лишать голодных детей добычи – более безопасно, чем убивать мушкетеров его величества.

– Не спорю. Видите – я исправился.

Он отпустил меня и тихо сказал:

– Люсьен, я погорячился тогда. Надо ж было тебя как-то остудить.

– Да ладно. Показали мне, кто я есть.

– Я тоже был не в себе. Страшнее, чем потерять друга – только тут же потерять второго друга.

Я вовсе не обиделся на вчерашний разговор, просто было горько.

Вчера Монсеньер был крайне раздосадован. Меня поразила его реакция – он был не разгневан, не огорчен, не опечален – он выглядел как человек, испытывающий досаду на помеху своим планам.

– Поосторожнее, Рошфор, пока с вами не случилось то же, что с миледи.

– А что случилось с миледи? – мурлыкнул граф. Мы ждали ее, как жители Ветилуи ждали Юдифь, – Бэкингем был мертв. Причем убит он был своим же собственным офицером Джоном Фельтоном, протестантом и дворянином.

– Вот это работа! Это перл! Бриллиант! Фреска Буонаротти! – восхищался Рошфор, услышав благую весть, и кардинал, казалось, разделял его восторги.

– Ей отсекли голову, – проинформировал Монсеньер, насладился быстрой сменой выражения на лице Рошфора и удалился, никак более не комментируя.

Рошфор обвел нас безумным взглядом и шагнул вслед за кардиналом. Мэтр Шико, Жюссак и я молчали, подавленные ужасным известием.

Граф, конечно, быстро все разузнал.

– Смерть миледи связана с тремя мушкетерами – Атосом, Портосом и Арамисом и гвардейцем роты господина дэз Эссара Д’Артаньяном. Миледи убрала Констанцию Бонасье, камеристку королевы и возлюбленную Д’Артаньяна, и он отомстил.

– Ну а те трое?

– Его друзья.

– Он любит Констанцию Бонасье – погодите, какую Констанцию? Жену галантерейщика Бонасье с улицы Сервандони?

– Ты что, ее знаешь?

– Я знаю галантерейщика Бонасье. Он продал Шарпантье воротник.

– Да, кажется, это его жена. Была.

– Он любит Констанцию, миледи ее убивает, друзья любят Д’Артаньяна, все вместе убивают миледи. А у миледи что – нет друзей?

– Не кричи, Люсьен, криком ты ничего не исправишь.

Я обвел глазами хмурые лица людей, которых я считал командой, друзьями – своими и миледи. Рошфор придал лицу выражение тонкой грусти, Жюссак хмуро кусал свой пшеничный ус, мэтр Шико прикрыл глаза и, казалось, молился.

– И все? Ничего не будет? Никакой никому Бастилии, никакой плахи?

– Не горячись ты так, по-твоему, его высокопреосвященство может открыто заявить, что убийство первого министра Англии – дело особы, приближенной к первому министру Франции?

– Я не силен во всем этом, но так неправильно!

– Не гони волну. Это дело государственное, не простое. Монсеньер лучше знает, как и что. Скажет – я с этого Д’Артаньяна шкуру спущу, ленточками. Не скажет – ну, значит вот так вот, – подытожил Жюссак.

Я понял, что все так и будет. Рошфор тем временем откупорил бутылку и раздал всем чашки – бокалы были в сундучке под кроватью Монсеньера, и никто не горел желанием туда идти. Так что миледи мы помянули из фарфоровых чайных чашек мэтра Шико. Наверное, ей бы понравилось – она всегда любила нарушать правила.

Монсеньер ушел на военный совет, я собирал в стопки книги, сворачивал карты и составлял в серебряный стакан перья – все это валялось по всему полу – когда взгляд мой упал на рукоять пистолета, чуть высунувшуюся из-под подушки Монсеньера.

Я могу убить ее убийцу.

Что мне удастся справиться с гвардейцем, я даже не мечтал, но пистолет… Для того чтобы попасть – надо выстрелить. Вряд ли кто-то может защититься от пули с трех шагов. В спину. Даже кираса не спасет на таком расстоянии.

Я взял пистолет в руку – тяжелый. «Рука у тебя твердая, но если можно стрелять с опоры – стреляй с опоры. Пистолет не шпага, натиск не нужен, нужен холодный прицел», – ведь это миледи меня учила! И научила. Она все, за что бралась, делала превосходно.

Я подумал, что гвардейцы из полка дэз Эссара – завсегдатаи трактира «Нечестивец», и незаметно узнать, кто из них Д’Артаньян, не составит большого труда. Путь в харчевню проходит мимо множества руин – что может быть лучше для засады? Я проверил, заряжен ли пистолет – хотя что проверять, зачем Монсеньеру под подушкой незаряженный – и сунул за пояс, прикрыв плащом.

Вошел Рошфор, ядовито улыбаясь.

– Что задумал?

– Ничего.

– А тут у нас что? – спросил Рошфор, откидывая плащ. – Ого! Не такой уж ты олух – я боялся, что ты изберешь орудием мести шпагу. Как ты собрался его убить?

– Выстрелить в спину. Когда из «Нечестивца» пойдет обратно в лагерь.

– Очень хорошо. А теперь смотри сюда! – тон его изменился, он подволок меня к столу, к шахматной доске с незаконченной партией. – Смотри! Что это за фигура? – он показал мне коня.

– Конь.

– А это?

– Король?

– А это?

– Пешка…

– А это?

– Я не знаю.

– Это ферзь. Он ходит как хочет и куда хочет. И ест всех. Кого захочет.

Я молчал, догадываясь, куда он клонит.

– А ты, мой друг, думаешь, что ты пешка? Пешка, которая, пройдя все поле, может стать кем-то более сильным? Так вот, ты – не пешка! – глаза его сверкнули непонятной мне яростью. – Ты, – он взял ферзя и надорвал суконный кружочек, приклеенный к основанию. – Ты – вот что!

Он оторвал сукно и выбросил в жаровню. Кругляшок вспыхнул не сразу – за время долгой службы он пропитался воском, которым я натирал шахматную доску, но наконец занялся и сгорел, оставив сильный запах паленой шерсти.

Я молча забрал у графа обездоленного ферзя и вернул на доску. Фигурка стукнула деревом о дерево, а мсье Арман любит играть в тишине – я решил, что приделаю новый кругляшок, только где взять клей? Схожу к полковому сапожнику, заодно заберу серые ботфорты Монсеньера – отворот зацепило осколком, и сапожник уверял, что залатает совсем незаметно.

– Я все понял. Я не буду пытаться кого-то убить из-за миледи.

Пока я вспоминал вчерашние события, мы почти пришли. Рошфор со мной еще не закончил, оказывается. Опять про давешние дела:

– Люсьен, когда Монсеньер рассказывает его величеству Людовику, как он возьмет Ла-Рошель, демонстрирует гениальный замысел, достойный Александра Македонского, а потом пушка стреляет где-то у бастиона Сен-Жерве, и у Монсеньера так набухают жилы на висках, что того гляди лопнут – я невольно задаюсь вопросом: что, тысяча чертей, происходит?

– Вас там не было! Откуда вы это все взяли?

– Начальник личной охраны присутствует на всех совещаниях Монсеньера.

– Жюссак все придумал.

– Жюссак? Придумал?

– Ну да, это вряд ли. Но вам-то что?

Я смотрел на Рошфора, такого красивого, такого ловкого, умного, верного, увидел, как бьется в его глазах вопрос – другой, не тот, который он задал – и ответил:

– Я не знаю, почему я. Я не знаю, почему не вы…

К счастью моему и кота, мэтр Шико был у себя.

– Кто тут у нас?

Кот припал к куртке и вытаращился на медика, который бесцеремонно производил осмотр.

– На боку ожог, левая нога – закрытый перелом, правая – тоже перелом, но старый и неправильно сросшийся. В общем, ничего страшного я не вижу, животное молодое, сильное, хоть и истощено. Я обработаю бок и наложу шину на ногу. Кормить и убирать за ним будешь сам.

– Спасибо, мэтр Шико! Не знаю, как вас и благодарить.

– Я знаю – перемоешь мне все пузырьки.

Зверь оказался терпеливым: не кусался, не царапался и не бился, пока мэтр Шико накладывал лубки и перевязывал ему бок. Рошфор предложил свою помощь, но держать кота особо не требовалось, и граф покинул лазарет.

Обмотанный поперек туловища несколькими слоями полотна, кот стал напоминать епископа в черной сутане, не хватало только пилеолуса. Я подобрал комочек корпии, расплющил в лепешку и положил коту на голову, прыснув – сходство стало полным.