Еще раз я соотнесла свое желание знать правду с усилиями, которые для этого потребуются.

Как обычно, победило мое фундаментальное любопытство. Я знала, что без особенного поощрения на меня сходит дух охоты, и я откладываю в сторону все остальное, пока не одержу победу. Возможно, это форма психической болезни, но годами это срабатывало успешно.

Перый шанс, который у меня был — сбегать в Монтебелло Банк и Траст. Может, я смогу уговорить Уокера дать мне информацию в память о добрых старых днях.

Джон Корсо

ноябрь 1962 - сентябрь 1966

Когда Джону было тринадцать, умерла его мать. У нее с детства была астма, и позже в жизни она страдала от бесконечных легочных заболеваний. Джон знал, что его мама часто чувствовала себя плохо. У нее всегда был кашель, простуда и разные другие инфекции дыхательных путей — пневмония, бронхит, плеврит. Она не жаловалась, и всегда казалось, что она быстро выздоравливает, что он считал доказательством того, что у нее не было ничего серьезного.

В ноябре она заболела гриппом, и симптомы, казалось, становились все хуже. В пятницу утром, когда ей не стало лучше, Джон спросил не позвонить ли кому-нибудь, но она сказала, что все будет в порядке. Его отца не было в городе. Джон не помнил, куда он поехал, и Лайонел не оставил телефона. Отец Джона был профессором английского языка, находившимся в творческом отпуске от Калифорнийского университета в Санта-Терезе.

Он недавно опубликовал биографию важного ирландского поэта, имя которого Джон забыл.

Лайонел уехал читать серию лекций о нем, вот почему Джон с матерью оказались одни.

Джон предложил не пойти в школу и остаться дома, но мама не хотела, чтобы он пропускал занятия, так что в 7.30 он отправился три километра на велосипеде до Академии Климпинг.

Он был неуклюжим пареньком, невысоким для своего возраста и весившим килограммов на двадцать больше, чем нужно. Этот факт и еще скобы на зубах не добавляли ему особой привлекательности. Он случайно услышал, как отец сделал замечание о его превращении в лебедя - «Пожалуйста, господи», так он выразился. Джон пропустил начало фразы, но не требовалось многого, чтобы понять, что отец считал его гадким утенком. Это был первый раз, когда Джон столкнулся с фактом, что у других есть мнение о нем, и оно не всегда доброе. Мама обещала ему, что он быстро начнет расти, когда достигнет половой зрелости, но пока что не было никаких признаков этого. Отец купил ему велосипед, чтобы поощрять движение на свежем воздухе. Джон гораздо больше предпочитал, чтобы в школу его отвозила мама, что она делала, когда чувствовала себя хорошо.

В тот день Джон вернулся из школы в 3.30 и обнаружил все в доме в том же состоянии, как он оставил. Он удивился, почему мама не встала и не ждет его. Обычно, даже будучи больной, она успевала принять душ и одеться к середине дня, когда заканчивались уроки.

Он находил ее на кухне, с сигаретой, по крайней мере, делающей вид, что все в порядке.

Иногда она даже пекла ему кекс из готовой смеси. Сейчас комнаты казались холодными и темными, хотя свет был включен, и он слышал, как шумит воздух в воздушном обогревателе.

Он постучал в спальню, потом открыл дверь.

- Мама?

Ее кашель был влажным и тяжелым. Она поманила его в комнату, постучала себя по груди и приложила ко рту платок, выплюнув какой-то комок.

Джон стоял в дверях, глядя на нее.

- Разве не надо позвонить врачу?

Она отмахнулась, снова закашлялась, этот приступ оставил ее вспотевшей и бессильной.

- У меня остались таблетки с прошлого раза. Поищи в медицинском шкафчике. И, пожалуйста, принеси стакан воды.

Он сделал, как она сказала. Там было три пузырька с лекарствами. Он принес их все, и она выбрала те, что считала лучшими. Приняла две таблетки, запила водой и откинулась на подушки, которые она поставила почти вертикально, чтобы легче дышать.

Он спросил: - Ты обедала?

- Еще нет. Я возьму что-нибудь скоро.

- Я могу сделать тебе жареный сэндвич с сыром, как ты меня учила.

Он хотел помочь. Он хотел быть полезным, потому что, когда она вновь будет на ногах, мир будет правильным сам по себе. Он чувствовал ответственность, потому что оставался единственным ребенком в доме. Его брат, Грант, на пять лет старше, недавно уехал в Вандербилт и не вернется до рождественских каникул.

Ее улыбка была бледной.

- Жареный сэндвич, это хорошо, Джон. Ты такой милый.

Он пошел на кухню и сложил сэндвич, убедившись, что кусочки хлеба смазаны маслом с обеих сторон, так что они подрумянятся равномерно. Когда он снова постучал в ее дверь, с тарелкой в руках, она сказала, что немного поспит перед едой. Он поставил тарелку на столик у кровати, пошел в свою комнату и включил телевизор.

Когда он заглянул к ней через час, она выглядела плохо. Он подошел к кровати и положил руку ей на лоб, так, как делала она, когда думала, что у него температура. Ее лоб был горячим, а дыхание частым и неглубоким. Ее трясло, и когда она открыла глаза, он спросил:

- С тобой все в порядке?

- Я замерзла, только и всего. Принеси мне одеяло из шкафа, пожалуйста.

- Конечно.

Он принес несколько одеял и укрыл ее, переживая, что делает недостаточно.

- Я думаю, что должен позвонить в скорую или еще куда-нибудь. Ладно?

Когда мать не ответила, Джон вызвал скорую помощь, которая приехала через пятнадцать минут. Он впустил врачей, с облегчением, что кто-то другой теперь отвечает за нее.

Один из двоих мужчин задавал вопросы, в то время как другой измерил температуру и давление и послушал грудь. После короткого совещания и телефонного звонка он положили ее на носилки и отнесли в машину. Из взгляда, которым они обменялись, Джон понял, что мама больна серьезней, чем он думал.

Когда Джону предложили следовать за ними в больницу Санта-Терезы, он едва не рассмеялся.

- Я — ребенок. Я не могу вести машину. Моего папы нет дома. Его даже нет в городе.

В конце концов ему разрешили ехать в передней части машины скорой помощи, что, как он понял, было нарушением правил.

В больнице он сидел у стойки регистрации, пока врач осматривал его маму. Медсестра сказала, что он должен позвонить кому-нибудь, но это только сбивало его с толку. Он не знал, как дозвониться до брата в Нэшвиле, а кому еще? У него не было домашнего телефона учительницы. Школа была в это время уже закрыта. Не было никаких родственников, о которых он бы знал. Его родители не ходили в церковь, так что не было даже священника, которому можно было бы позвонить.

Медсестра ушла куда-то по коридору, и вскоре появилась женщина-социальный работник и поговорила с ним. Она не особенно помогла, задавая те же вопросы, на которые он не мог ответить. В конце концов она позвонила соседям, паре, которую его родители едва знали.

Джон провел эту и следующую ночь у них. Он оставил записки на передней и задней двери, чтобы отец мог его найти.

Мама прожила еще полтора дня, а потом ее не стало. Последний раз, когда он ее видел — вечером, когда отец наконец-то появился — у нее стояли капельницы в обеих лодыжках.

На одной руке был манжет для измерения давления, на другом запястье — артериальный катетер и кислородная маска на лице. Джон запомнил тот момент, когда ее грудь перестала подниматься и опускаться, но он все равно смотрел, думая, что все еще может видеть движение. В конце концов, отец сказал ему, что пора уходить.

Лайонел отвез сына домой и провел следующие два часа на телефоне, уведомляя друзей, родственников, страховую компанию, и Джон не был уверен, кого еще.

Пока отец был занят, Джон пошел в мамину комнату. Папина сторона кровати была нетронута и аккуратно застелена, а на маминой стороне простыни были смяты, а подушки до сих пор прислонены к спинке кровати. На полу валялся грязный носовой платок.