Девушка открывает шкафчики, ныне пустые, и видит, что в них тоже нет пыли. Комната готова к заселению. И благодаря кому?

Аня чувствует, что поступила плохо, стараясь обидеть мачеху. Валентина не водила машину, у неё даже водительского удостоверения не было, а на единственном транспортном средстве в семье отец уехал в другой город. Женщина могла бы оплатить такси, но Аня её не предупреждала о приезде. Ей позвонил муж, сказал, что дочка приедет домой, когда не известно, и Валентина сделала единственное, что смогла в тот момент – подготовила комнату падчерицы к возвращению её в семью. И осталась дома ждать её, хотя тоже могла бы с подругами куда-нибудь пойти.

Девушка решает, что надо умыться и переодеться, а потом спуститься вниз и поговорить с мачехой, хотя бы извиниться и поблагодарить за чистую комнату.

Час спустя Валентина всё так же сидит на диване перед станком для вышивания. По телевизору показывают незнакомый Ане фильм, хотя актёра она смутно припоминает.

Девушка обходит диван и садится рядом с мачехой. Макияж она полностью смыла, и теперь предстала перед женщиной во всей своей избитой красе.

Валентина смотрит на Аню, видит фингал под глазом, разбитую и опухшую губу и качает головой, не проронив ни слова. Аня радуется, что мачеха не стала её утешать. Потекли бы слёзы, а рыдать перед женщиной ей совсем не хочется.

– Валентина, я хотела извиниться, – начинает девушка. – За грубость…

– Не надо, – останавливает её мачеха. – Я же вижу. У тебя всё, в прямом смысле, на лице написано.

– Спасибо, – Аня пододвигается поближе, заложив левую ногу под правую и облокотившись на спинку дивана. – Спасибо за комнату.

– Пожалуйста, – мачеха улыбается ей.

Женщина красивая и худенькая, несмотря на то, что ей уже под полтинник. Аня не помнит точного возраста мачехи и когда у неё день рождения. Про себя она называет Валентину «Снежной Королевой». У неё молочно-белая кожа, она натуральная блондинка и у неё серо-голубые глаза. Лицо правильное и аккуратное.

Аня втайне завидует внешности мачехи. Сама она смуглая, темноглазая и темноволосая, лицо у неё скуластей, а губы и нос пухлее. В ней нет такой аристократичной холодности, как у её мачехи.

– Ты хочешь кушать? – спросила Валентина.

– Не знаю, – ответила Аня. – Наверное, пока нет.

Аня чувствует, что теперь она хочет поговорить, но не знает, с чего начать.

– Что за вышивка? – спрашивает она.

– Это рыбак, – отвечает Валентина, не отрываясь от процесса. – Двойная вышивка. Смотри: с лицевой стороны лицо у рыбака доброе, и он, как будто, сложил руки в молитве, а с другой стороны рыбак больше на дьявола похож.

– Ух ты! – восторгается Аня. – Никогда бы не подумала, что можно вышивать так, чтобы на изнанке был рисунок. Дуальности человеческой природы? Добро и зло живёт в каждом?

– Да, – кивает Валентина. – Но не совсем так. Добро, как и зло, понятия условные. И добрыми намерениями вымощена дорога в ад, а зло может препятствовать большему злу. Если говорить конкретней: в каждом человеке есть свои сильные и слабые стороны. Вот это и есть настоящее добро и зло.

– Когда слабости перевешивают, с человеком становится сложнее совладать, – соглашается Аня. – Это даже не эгоизм, он становится рабом своих желаний. Он хочет ещё, ему надо больше, не смотря ни на что.

– Что ты ему сказала? – спрашивает мачеха.

Аня сначала не понимает, что женщина имеет в виду, но через секунду до неё доходит.

– Он собрался в очередной раз пойти с друзьями в бар. Караоке, выпивка, травка. Я хотела провести вечер вместе. Не сдержалась и сказала ему, что он как бездомная дворняжка: куда его пинают, туда он и бежит.

Валентина улыбается и смотрит на падчерицу, но ничего не говорит и возвращается к вышивке. Аня продолжает:

– Он разозлился и набросился на меня с кулаками. Ударил в глаз и по губе. Потом прошло помешательство, он смотрит на меня глазами кавайной девочки и говорит: «Ой, милая, прости. Тебе больно?»

Валентина отодвигает вышивальный станок от себя и поворачивается к Ане, копируя её позу.

– Но я не упала, не расплакалась и не дала себя в обиду, – продолжает Анна. – Я ему ногтями разорвала кожу на щеке. А потом сломала ему нос. На этом его поход в бар и закончился. И начался мой поход домой. Вот, собственно, и всё.

– Помнишь, когда тебе было шестнадцать лет, какой-то мальчишка к тебе начал приставать, и ты его отправила в травмпункт? – Валентина испытывает непонятную гордость за падчерицу.

– Он хотел меня изнасиловать, – кивает Анна. – За что и получил деревяшкой по морде, а потом ещё и ногой.

– Ты всегда была боевой девчонкой. Не давала себя обидеть. Но мне, всё же, интересно, что ты собираешься делать дальше?

– Подам на развод.

Валентина кивает, принимая ответ, но сомневается:

– Это окончательное решение? Я спрашиваю лишь потому, что сплошь и рядом возникают случаи, когда проходит несколько дней после побоев, и женщина начинает прощать мужчину, жалеть его и даже заступаться за него.

Анна хочет возразить, но мачеха поднимает палец, останавливая её:

– Я знаю, что ты хочешь мне ответить, но напомню тебе одну истину: если мужчина поднял один раз руку на свою женщину, то он продолжит делать это снова и снова. Потому что он чувствует свою безнаказанность и женскую безответность.

– Это не мой случай. Думаю, Яшик сейчас тоже в травме. И, уверена, он сейчас плачет.

– Тогда нам завтра тоже надо будет съездить в травму и снять побои, если вдруг твой Яшик решит написать заявление на избившую его жену. Господи, ещё лет двадцать назад это было бы немыслимо.

Валентина качает головой.

– Когда я жила и работала в Южной Америке, мы изучали ныне вымершее племя индейцев Тототеки. Мужчины этого племени жестоко поступали с женщинами, которые им изменяли. Они разрезали им лицо от уха до уха. Сейчас это называют улыбкой Челси или улыбкой Глазго, когда разрезают рот. Но у индейцев эта процедура имела другое значение. Женщины с таким лицом никому не могли понравиться. Могли им разрезать и нос вдоль, делая его похожим на вагину, чтобы соплеменники видели, какой орган навлёк на женщину беду.

Но вот что интересно: любовника этой женщины не наказывали никак. А ведь он тоже был чей-то муж. В этом племени считалось табу не иметь семью и, так называемых бардашей – это мужчины, которые делают женскую работу или наоборот, среди этого племени не было.

Понимаешь, что я хочу сказать? Когда женщина не права – её наказывают; когда не прав мужчина – его прощают. Побои нельзя прощать. Я никогда не была борцом за права женщин, униженных или обездоленных, но считаю, что надо уметь постоять за себя.

– А мой отец?

– А что твой отец? Он тебя когда-нибудь обижал?

Анна качает головой.

– Вот и у меня с ним никогда проблем не было. Твой отец – настоящий мужчина. Не без греха, конечно, но кто из нас безгрешен?

– Философский вопрос.

– Возвращаясь к началу нашего разговора: нельзя поощрять человеческие слабости. Можно их направлять в нужное для тебя русло. Я не знаю, как ты относишься к своему мужу сейчас, но могу предположить, что ты его любила, иначе не вышла бы за него замуж. Ибо я не вижу других причин, ради чего стоило терять голову. Так вот: ты можешь мне возразить, но сейчас твой муж это твоя слабость. Слабость, которой вымощена дорога в ад. И этот ад – это продолжение твоей семейной жизни с этим молодым человеком. Хочешь защититься от его притязаний – дерзай. Хочешь отомстить – мсти. Хочешь уйти – уходи. Но ни в коем случае не позволяй поступать с тобой так, как ты этого не заслужила.

Аня заворожена словами мачехи. Женщина как будто взяла Анину собственную мысль и возвела её в абсолют. Это правильно. Делай что хочешь, но не позволяй поступать с собой так, как ты этого не заслуживаешь. Направляй слабости в нужное русло, и взращивай сильные качества.

И Анна принимает решение.

Двухэтажный дом, огороженный забором, без гаража, но с парковочным местом на два автомобиля, находился в самом начале Сиреневой улицы, но по прихоти управления архитектуры и градостроительства был под номером двадцать семь.