Аня вышла из машины, не глуша двигатель, и встала босыми ногами на тёплую землю. Камешки впивались в кожу, но девушка от удовольствия аж прикрыла глаза. Для полного счастья ей требовались горячая ванна и любимая кровать, на которой она сможет задрать ноги вверх.

Не обуваясь, она прошла до двери в заборе. Вечер тёмно-синим бархатом опустился на Ахинмай. На детской площадке уже никто не шумел, ДК тоже был закрыт. Слышны были только сверчки, да рокот двигателя «Кейси». Аня зашла на участок дома, в котором жила и открыла ворота изнутри, чтобы завести машину во двор.

Отец построил хороший и современный дом, но ни о какой сложной автоматике речи не было. Вот и ворота открывались исключительно вручную. Аня не возражала, она считала, что слишком упрощать себе жизнь ни к чему. В «Кейси» тоже было множество функций, которые, по идее, должны были облегчить водителю жизнь, но Аня ими не то что не пользовалась, а даже не сразу узнала, зачем они нужны. Например, функция мультируля вначале представлялась ей автомобильной версией автопилота, и только позже она выяснила, что кнопки на руле могут управлять магнитолой, например.

Аня завела машину внутрь двора, на левое парковочное место. Справа двора место пустовало больше двух лет – «Тойота Хайс», стоявшая доселе там, была разбита и восстановлению не подлежала. Девушка глубоко вздохнула, заглушила двигатель «Кейси» и вышла из машины. В дом ей требовалось забрать только вышивку, сандалии, фотоаппарат и сумочку. Она уже не стала обуваться, повесив обувь на указательный палец левой руки.

Её отец, купивший участок земли почти в четыреста квадратных метров, не предполагал растить сельскохозяйственные культуры. Ему нужен был дом для комфортной жизни и участок земли для семейного шашлыка. Аня, хоть и хотела жить в городе, любила этот дом всем сердцем. И пускай это был не дворец калифа или императора, но те были задуманы тиранами и выстроенными рабами, а этот двухэтажный домик был построен для любви и тихого семейного уюта.

Всё, что росло на их участке – это декоративный кустарник. Анино парковочное место от дома отделяли кусты спиреи и несколько метров подстриженной травы. За соседним парковочным местом густо росла калина, а её от дома отделял ряд кустов шиповника, который в конце весны цвёл красивыми розовыми цветами. Позади дома росла сирень, дающая одурманивающий запах, который особенно опьянял ночами. А справа от дома росло деревце боярышника.

Анна не разбиралась в растениях, и лишь помогала мачехе ухаживать за ними, но вот Валентина, казалось, знала каждый листочек каждого кустика и чуть ли не по имени к ним обращалась. Постоянно их подрезала, собирала то цветы, то ягоды, что-то из них готовила. Ане больше всего нравился чай из шиповника.

Девушка заперла дверь в заборе и направилась по дорожке к дому, неся картину подмышкой, а сандалии на пальце. Сумочка с фотоаппаратом висели на шее. Ни одно окно в доме не светилось, что не удивляло Анну: мачеха, скорее всего, была в гостиной, окна которой выходили на задний двор, и слушала телевизор. Да и не требовался ей свет, по большому счёту.

Аня зашла домой, закрыла за собой дверь и включила свет в коридоре, который был оформлен под узенькую европейскую улочку: фотообои во всю стену изображали дворик с фонтаном и буками, отражаясь с другой стороны от большого платяного шкафа-купе с зеркальными дверцами, а линолеум на полу был выполнен в виде кирпичной дорожки.

Из кухни-гостиной доносился звук работающего телевизора:

– Прекрасно, я оставлю тебя в покое, если ты этого хочешь. Я готов на всё ради тебя. Только не обращайся больше ко мне со своими просьбами, – вещал какой-то персонаж с экрана.

Девушка, ступая босыми ногами по линолеуму, прошла в большую гостиную комнату, которая служила одновременно и кухней, и обеденной зоной, и залом, и комнатой отдыха. Мачеха сидела на диване, там же, где она когда-то вышивала, и слушала телесериал Коломбо.

– Привет, Анечка, – сказала женщина, не повернувшись. Только взяла пульт, поставить сериал на паузу.

– Привет, – Аня осталась стоять в дверном проёме.

Женщина повернула голову в сторону падчерицы, уставившись пустыми глазами в пол.

– Не стой в коридоре. Присядь рядом, расскажи мне, как всё прошло.

– У меня ноги грязные. Я босиком шла. Итак, наследила в коридоре. Надо сходить в ванную.

– Ничего страшного. У меня есть супер-нано-швабра, которой я всё вымою, – улыбнулась мачеха.

Женщина встала с дивана и повернулась в сторону Ани:

– Садись. Сделать тебе горячий шоколад? Есть ещё меренги.

– Меренги буду. Только мне не шоколад, а кофе. Попробую написать обзор выставки, прежде чем лягу спать. Хотя уже чувствую, что сон победит обзор.

Аня протопала до дивана, стараясь ступать так, чтобы не пачкать пол сильнее, чем нужно.

Мачеха прошла через всю гостиную на кухню, не задев ни один предмет мебели. Сделала Ане кофе и, прихватив с собой тарелку с меренгами и полотенце, вернулась обратно к дивану.

– Держи, – протянула она полотенце Ане, поставив тарелку с лакомствами и чашку с кофе на столик. – Вытри ноги полотенцем. Бросишь его в стирку, когда купаться пойдёшь.

– Оно же кухонное.

– Оно уже старое, – женщина села рядом с Аней, полу боком, подогнув правую ногу, лицом к девушке. – Его пора пустить на тряпки.

Анна посмотрела на мачеху. Женщина постарела лет на пять после аварии, в которой погиб её супруг и Анин отец, и в которой она потеряла зрение. За прошедшие два года она потолстела, а лицо, из-за слепоты, стало каким-то безвольным.

Сейчас она всё ещё была блондинкой, с тонкими чертами лица, которое избороздили морщины – эта сетка времени. Но некогда серо-голубые глаза стали пугающе бесцветными с оттенком зелёного. Аня теперь не любила смотреть в эти глаза и радовалась про себя, что во время их разговоров, мачеха смотрела куда-то в сторону.

Валентина сейчас часто встречалась с людьми, со своими клиентами, в недрах их дома, и всегда надевала очки, но оставаясь дома с Аней, она очки не носила.

Анна наклонилась протереть ноги от грязи полотенцем.

– Ну, рассказывай, как всё прошло, – попросила мачеха.

– Замечательно, – Аня скомкала полотенце и оставила его на полу. – Народу было много. Я продала все картины, кроме одной.

Мачеха еле заметно вздрогнула:

– Какой?

– Кроме Рыбака. Того самого, который с двумя лицами. И фрегат попал в нужные руки.

Мачеха улыбнулась, и улыбка эта не делала лицо женщины милым и приятным. Аня теперь не любила и эту улыбку, так же как не любила пустоту бесцветных глаз. Эта улыбка делала лицо женщины жёстким.

– Этот фрегат начал плаванье в хорошую погоду, но теперь его подгоняет сильный ветер, который принесёт бурю, – она замолчала, о чём-то думая. – Ты договаривалась с ним о встрече? – вдруг спросила мачеха.

Аня почувствовала себя пятнадцатилетней девчонкой, которая покурила, после чего долго гуляла, но родители всё равно почувствовали запах табачного дыма. Дурная привычка, в итоге, не прижилась, отчасти благодаря уроку, полученному от отца. Но ощущение «пойманности» Аня запомнила.

– Нет. Но он мне оставил визитку и попросил перезвонить, если захочу с ним встретиться, – Аня знала, что глупо было врать мачехе. Та чувствовала враньё когда была зрячей, а после потери зрения, её чувства обострились.

– И ты захочешь с ним встретиться? – с потерей зрения, лицо человека теряет подвижность, превращаясь в маску, но интонации голоса никуда не деваются, и Аня услышала усмешку в вопросе мачехи.

– Он симпатичный, если ты об этом, – улыбнулась девушка. – Но я теперь не влюбляюсь с первого взгляда. Мне хватило неудачного выбора, чтобы выучить этот урок.

– И, правильно, – мачеха протянула к ней руки, ладонями вверх, и девушка взяла её руки в свои. – Внешность часто бывает обманчивой. Этот молодой человек как абрикос, давно уже свалившийся с дерева и гниющий под солнцем. Его душа изъедена червями вдоль и поперёк. Ему скучно, но и что-то делать для других он не хочет. Такая загустевшая энергия может быть направлена либо на самоуничтожение, либо на уничтожение других.