— Этому человеку нельзя верить, — говорил себе рабочий, стоя у машины и глядя исподлобья на рабочего за соседним станком. — Я слышал его разговоры и убедился, что он дурак.
Рабочий за станком раньше нисколько не задумывался о своем брате, труженике за соседним станком. Теперь по ночам он видел новые сны. Жажда власти заронила свое семя в его мозг. Он внезапно стал казаться самому себе частью какого-то гиганта, шагающего по лицу земли.
— Я подобен капле крови, текущей по жилам труда, — шептал он. — Я своей личностью придаю мощь сердцу и мозгу труда.
Я стал частью великого движения. Я не стану говорить, я буду только ждать. Если маршировка и есть это движение, то и я буду маршировать. Правда, я сильно устаю к концу рабочего дня, но это не может меня остановить. Я и раньше часто уставал, но тогда был совершенно одинок. Теперь же я — часть чего-то необъятного. Я в этом уверен, я знаю, что сознание мощи зародилось в моем мозгу, и, если меня будут даже преследовать, я ни за что не отдам того, что отвоевал себе.
В конторе треста земледельческих орудий происходило совещание крупных пайщиков в связи с новым движением, распространившимся среди рабочих. Движение перебросилось и на фабрики земледельческих орудий: по окончании трудового дня рабочие уже не плелись домой, как раньше, беспорядочной массой, а маршировали по улицам ротами.
Дэвид Ормсби, как всегда, был спокоен и превосходно владел собой. Когда один из директоров треста окончил свою речь, Дэвид Ормсби встал с места и, заложив руки в карманы, принялся ходить взад и вперед. Этот директор, жирный человек с реденькими волосами и изнеженными руками, был банкиром. Во время своей речи он ударял желтыми перчатками по длинному столу в такт словам. Дэвид Ормсби предложил ему успокоиться и сесть.
— Я сам пойду и повидаюсь с Мак-Грегором, — сказал он. — Возможно, что в этом движении действительно таится новая страшная угроза, хотя я лично в этом и не уверен. В течение многих тысяч лет мир шел своим путем, и я не думаю, чтобы можно было остановить его движение. Я имею счастье быть знакомым с этим Мак-Грегором, — добавил Дэвид Ормсби, с улыбкой глядя на собравшихся. — Это человек, а отнюдь не новый Иисус Навин, который сумел бы остановить солнце[44].
Дэвид Ормсби стоял перед Мак-Грегором на Ван Бюрен-стрит.
— Если вы ничего не имеете против, то я предпочел бы говорить с вами на открытом воздухе. Я бы не хотел, чтобы нам помешали.
Они сели в трамвай и направились в Джексон-парк. В течение целого часа они ходили по дорожкам и беседовали. С озера дул сильный ветер, и в парке почти никого не было.
Они дошли до озера, и здесь Дэвид Ормсби хотел было начать разговор о том, что привело его к Мак-Грегору, но подумал, что при таком сильном ветре трудно говорить, а потому решил подождать. Он не мог бы объяснить, почему он почувствовал большое облегчение при мысли, что разговор можно несколько оттянуть. Они снова вернулись в парк и сели на скамью, лицом к озеру.
В присутствии молчаливого Мак-Грегора Дэвид Ормсби внезапно почувствовал неловкость и смущение.
«Какое право имею я допрашивать его?» — спрашивал он себя и не находил ответа.
Он уже несколько раз начинал разговор, но постоянно отвлекался и заговаривал о чем-нибудь другом. Наконец он сделал над собой усилие и сказал:
— Существует много людей, с которыми вы не посчитались. Вы и ваши последователи упустили самое важное — тайну психологии сильных людей. — Дэвид Ормсби внимательно посмотрел на Мак-Грегора. — Не думаю, чтобы вы искренно верили, будто мы, деловые люди, гонимся только за наживой. Я убежден, что вы способны заглянуть дальше. У нас есть определенная цель, и мы спокойно и упорно идем к ней.
Дэвид Ормсби взглянул на неподвижную фигуру Мак-Грегора и снова заговорил, пытаясь сбросить маску с этого человека.
— Я не дурак и знаю, что рабочее движение, которое вы организовали, — дело новое. В этом движении есть сила, как и во всех великих замыслах. Возможно, что и я верю в силу, таящуюся в вас; в противном случае я не пришел бы сюда.
Дэвид Ормсби смущенно рассмеялся.
— Отчасти я вам сочувствую, — сказал он. — Хотя я всю свою жизнь и служил деньгам, я тем не менее не стал их рабом. Вы не должны думать, что люди вроде меня живут, не имея перед собой никакой другой цели, кроме наживы.
Старый фабрикант взглянул на деревья, стонавшие под напором ветра.
— На свете были крупные люди и вожди, понимавшие психологию молчаливых компетентных служителей капитала. Я хочу, чтобы вы поняли этих людей. Хотелось бы, чтобы вы стали одним из них не ради богатства, которое это принесло бы вам, а потому, что это дало бы вам возможность послужить всему человечеству. Вы таким образом добрались бы до истины, и сила, таящаяся в вас, сохранялась бы и действовала с большей пользой. Правда, история почти или совершенно не упоминает о тех лицах, которых я имею в виду. Они прошли через жизнь, никем не замеченные, без шума, творя великое дело.
Мак-Грегор ничего не отвечал, а Дэвид Ормсби чувствовал, что беседа протекает не так, как следовало бы.
— Я бы хотел знать, что у вас на уме, чего вы и ваши люди предполагаете достигнуть, — сказал он довольно резко. — Я не вижу, почему бы нам не говорить друг с другом прямо, вместо того чтобы идти окольными путями.
Мак-Грегор все еще не отвечал. Когда он встал со скамьи, Дэвид Ормсби последовал его примеру, и они молча пошли по парку.
— Истинно великие люди не попадают на страницы истории, — с горечью продолжал Дэвид Ормсби. — Они никогда не стремятся к этому. Великие люди жили и в Риме, во времена Нерона, и в Германии, в эпоху Лютера[45], но о них в истории не упоминается. Я не думаю, чтобы это их очень трогало, но они несомненно хотели бы, чтобы другие сильные духом их поняли. Вращение земного шара имеет большее значение, чем пыль, вздымаемая ногами нескольких десятков рабочих, которые тем не менее могут быть ответственны за ход событий. Вы совершаете крупную ошибку, и я предлагаю вам объединиться с нами. Задумав встряхнуть мир, вы, возможно, и попадете в историю, но едва ли это будет так уж существенно. У вас ничего не выйдет. Вы плохо кончите.
Когда они вышли из парка, Дэвид Ормсби снова подумал, что этот разговор вряд ли можно признать успешным. Это было очень обидно. В тот вечер фабрикант потерпел поражение, а он давно уже отвык от поражений.
«Я стою перед непреодолимой стеной», — подумал он.
Они молча шли по аллее вдоль опушки парка. Казалось, что Мак-Грегор не слышит слов, обращенных к нему. Достигнув пустыря, он остановился и, опершись о дерево, глубоко задумался.
Дэвид Ормсби тоже хранил молчание. Ему вспомнилась юность, прошедшая в маленькой деревне, тяжелая борьба за жизненный успех, долгие вечера, проведенные за чтением книг в целях самообразования.
— Неужели вы предполагаете, что юность таит в себе нечто такое, чего люди вроде меня не понимают или не замечают? — снова начал он. — Неужели все усилия безвестных, но упорных работников мысли должны остаться безрезультатными? Неужели вы ждете, что наступит новая жизнь, которая внезапно перевернет все наши планы? Неужели такие люди, как я, кажутся вам ничтожной частицей необъятного целого? Неужели вы отрицаете за нами индивидуальность, право занимать передовые места, решать собственные проблемы и контролировать свою жизнь?
Фабрикант уставился на огромную фигуру, стоявшую неподвижно под деревом. Его раздражал этот человек, а потому он закуривал одну сигару за другой и, затянувшись два-три раза, бросал ее. В траве, где-то за скамьей, застрекотали кузнечики. Ветер, налетавший теперь мягкими порывами, медленно раскачивал ветви у них над головой.
— Или вы думаете, что в мире существует вечная юность, которую люди теряют, сами того не сознавая? Юность, которая не перестает разрушать, уничтожая созданное? Неужели примеры из жизни сильных людей не идут в счет? Какое право имеете вы хранить молчание в присутствии людей мыслящих и пытающихся воплотить свои мысли в дела?
