Поль Желина кивнул и бросил взгляд на Гамаша, тот не пошевелился. Просто продолжал смотреть на Бребёфа пристально и понимающе.

— Я ходил к нему, потому что был одинок, — сказал Бребёф. — Здесь я повсюду окружён людьми, но никто не хочет иметь со мной никаких дел. И я их не виню. Я сам во всём виноват, а сюда пришёл, чтобы попытаться хоть что-то исправить. Я знал, как тяжело будет изо дня в день рассказывать старшим кадетам о коррупции и моей собственной искушенности. Обо всём, что может пойти не так, когда тебе дана власть и пистолет, и нет никаких ограничений, кроме тех, которые установишь ты сам. Одно дело, сообщить, что власть развращает, — он повернулся к Гамашу, — но ты прав. Больший эффект производит наглядный пример. Я рассказывал им о том, как поступал, как это началось, с какой мелочи. И во что выросло. Я рассказал им об опасности связей не с теми людьми. Я прочитал всему курсу лекцию о паршивой овце. И признался, что это как раз я. В первый же день занятий я вывел на доске Матфея 10:36, и больше не стирал. Это унизительно, но необходимо.

Говорил он тихо, обращаясь в основном к Арману.

— Я полагал, что самым тяжёлым станут занятия в классе. Но я ошибся. Самым страшным было одинокими вечерами слышать смех и музыку. Когда я знал, что ты тут рядом, вниз по коридору, беседуешь со своими кадетами. А я сижу там один, в надежде, что кто-то появится рядом.

Поль Желина почувствовал, как его накрывает с головой, и он исчезает, как альпинист, под сошедшей лавиной. Лавина отношений между этими двумя.

— Я посещал ЛеДюка при каждом удобном случае, потому что он был единственным, кто улыбался мне при встрече.

— Ты убил его, Мишель? — тихо спросил Арман.

— Ты бы пробил пулей дырку в спасательном плоту? — спросил в ответ Бребёф. — Нет, я его не убивал. Я не любил его и не уважал. Ну, так, я и себя не люблю и не уважаю. Я в него не стрелял.

— Может быть, у вас есть соображения, кто мог бы это сделать? — спросил Желина, стараясь вернуть инициативу допроса себе.

— Хотел бы я заверить вас, что убил его преподаватель, а не студент. Но не могу, — сказал Бребёф. — Нынешние кадеты совсем не такие, какими были мы. Они жесткие и грубые. Взять хотя бы эту новенькую, всю в тату и пирсинге. А уж какие словечки мне от неё приходилось слышать! В адрес преподавателей. Вызывающе. Что она здесь делает? Без сомнения, одна из новобранцев ЛеДюка.

— Вообще-то она мой новобранец, — сообщил Гамаш. — Амелия Шоке первая по успеваемости в классе. Она читает на древнегреческом и латыни. А ругается она как один из преступников, которых ей предстоит ловить в будущем. В то время как ты, Мишель, сам по себе аристократ, нарушил большинство законов, которые клялся защищать.

Бребёф сделал глубокий вдох, то ли в попытке смирить себя, то ли приготовившись ответить на вызов. Тонкий лёд, на котором они стояли, дал трещину. Гамаш лично нанёс удар.

В подобные моменты кажется, что планета перестает вращаться.

И тут Мишель Бребёф улыбнулся.

— Я был выше тебя по званию, Арман, но ты всегда был лучше меня, не так ли? Какое для тебя облегчение знать эту правду. И всё время напоминать мне о ней, — он склонил своё худое тело над столом. — Поэтому иди ты на хер.

Сказано это было со странной смесью удовольствия и гнева. Он дурачится, подумал Желина, или искренне желает оскорбить?

Желина скосил глаза на Гамаша, тот удивлённо поднял брови, но тоже улыбался. Стало ясно, насколько хорошо эти двое друг друга знают. Между ними присутствовала злоба. Но была здесь и близость. И даже некоторая интимность.

Их связывали узы, которые могут сформироваться только за много лет. Но ненависть связывает крепче и надёжнее, чем любовь.

Поль Желина мысленно сделал заметку заглянуть в их прошлое. Он изучил их профессиональное досье, но на их приватную жизнь у него не хватило времени.

— Убийство Сержа ЛеДюка не было случайностью, — продолжил Бребёф. — Если бы так, вы бы уже поймали убийцу. Нет. Убийство подготовили. ЛеДюк получал удовольствие, мучая людей. Особенно тех, кто не мог ему противостоять. Но тут он, очевидно, неверно выбрал мишень.

— Думаешь, ЛеДюк довёл кого-то до такой степени, что ему отомстили? — задал вопрос Гамаш.

Да, я так думаю. И ты думаешь так же. А вы, заместитель комиссара?

— Я повременю с вынесением приговора. У вас двоих больше опыта в убийствах, чем у меня.

— Как ты думаешь, Арман, он имеет в виду убийства? Или расследование убийств? — поинтересовался Бребёф, когда все поднялись на ноги.

— Я думаю, месье Желина сказал ровно то, что имел в виду, — ответил Гамаш.

— Тогда, полагаю, у тебя проблемы, — сказал Бребёф и засмеялся. С явным удовольствием.

Шагая по коридору, Поль Желина испытывал тошноту. Его мутило от дикого вихря сменяющихся эмоций Мишеля Бребёфа.

Позади них никого не было, но они ощущали взгляд Бребёфа, сверлящий им затылки. А потом расслышали тихий щелчок закрывшейся двери.

— Вы были друзьями? — спросил Желина.

— Лучшими друзьями, — ответил Гамаш. — Когда-то он был отличным парнем.

— И что случилось?

— Не знаю.

— Думаете, он всё еще хороший? — спросил Желина, когда они добрались до лестницы.

На верхней ступеньке Гамаш остановился. Лестницу заливал свет из трехстворчатых окон, за которыми простирались равнины талого снега.

Выкрики кадетов, просивших друг другу поторопиться, эхом отскакивали от стен, снизу по мраморным ступеням топали торопливые ноги.

И Арман вспомнил, как они с Мишелем когда-то мчались по ступеням этой тогда ещё старой лестницы красного дерева, перепрыгивая через ступеньку. Опаздывали на занятия. Не впервые. Всему виной неожиданное открытие, сделанное молодыми людьми — потайной люк на чердак. И найденная там кость, даже может быть человеческая. А может быть куриная.

Несчастный профессор-паталогоанатом, доктор Надо. Арман улыбнулся, вспоминая измученного человека, которого снова одолели два юных кадета с очередной костью, или клочком волос, может быть человеческим. А может мышиным.

Каждый раз все заканчивалось вердиктом — «не человеческое».

Но у Мишеля с Арманом была любимая теория — их находки суть все принадлежали бедным жертвам, а доктор Надо — убийца. И теперь он всё скрывает. В свою теорию они, естественно, не верили, зато та превратилась в главную шутку. Как и их, становящиеся всё более смехотворными, находки, которые они неизменно тащили доктору на анализ.

— Гамаш? — прервал его воспоминания офицер КККП. — Думаете ли вы, что Бребёф глубоко в душе всё еще хороший человек?

— Я бы не пригласил его сюда, если бы не думал, что он хороший, — ответил Гамаш.

Вдалеке слышался весёлый смех, отзвуки которого отражались от окон и стен.

— Вы не сожалеете о принятом решении? Думаете, это он убил ЛеДюка? — спросил Желина.

— Не так давно вы обвиняли меня. Теперь его, — заметил Гамаш, и стал спускаться, опираясь рукой о перила. На лестничной площадке он остановился, пропуская опаздывавших в класс кадетов. Те притормозили для приветствия, и помчались дальше, перепрыгивая через ступеньку.

— Я считаю, что при расследовании убийства естественно, и даже необходимо, подозревать каждого, — ответил Желина, когда лестница опустела, — Но вслух об этом лучше не говорить, дабы не подрывать ваш авторитет.

— Спасибо за совет. По счастью, на ниве убийств у меня нет никакого авторитета, — усмехнулся Гамаш.

— Вообще-то я думал, вы действовали как соучастники, — сказал Желина, когда они продолжили спускаться.

— Убили его вдвоём? Зачем, скажите на милость, это нам понадобилось?

— Вы избавлялись от проблемы. Вы хотели смерти ЛеДюка, чтобы защитить кадетов. Но в одиночку действовать не решались. Зато вы знакомы с тем, кто решится. К тому же этот кто-то вам должен. Что к тому же объясняет присутствие Бребёфа в Академии. Как наглядный урок студентам, вполне возможно. Но в основном он стал орудием в ваших руках. Чтобы избавиться от того, кого вы даже не посмели уволить. Итак, вы всё придумали и спланировали, а Бребёф воплотил в жизнь. Это была эффектная компенсация вам за то, как он когда-то поступил с вами.