Взглянув на лицо Гамаша, она повторила:

— Как если бы.

Гамаш посмотрел в сторону столовой, потом снова на Мирну.

— Он видел всех, — сказал Арман. — И Реала, И Этьена, и Сару.

Он произносил имена погибших, как Рут делала накануне.

Мирна кивнула.

— И Жана-Ги. И тебя. Думаю, он впервые осознал, что на самом деле значит служить в Сюртэ. Дюк, кажется, так они его звали? — Гамаш кивнул, и Мирна продолжила: — Дюк, вероятно, пичкал их историями на тему власти и славы, а любое насилие выглядело картинным, как старый фильм о войне или вестерн. Смерть там была эстетичной, и мы побеждали там чаще, чем противник. За это они его и любили. Но видео показывает, как бывает страшна смерть на самом деле. Думаю, он ужаснулся. И возненавидел тебя за эту правду.

Гамаш понял, как ошибался. Он боялся, что кадет Лорин не воспринимает всё серьезно, в то время как кадет буквально был парализован от страха.

И, конечно же, Жак задавал себе обычный для всех них вопрос — когда столкнёшься с такой реальностью лицом к лицу, бросишься ли вперёд или сбежишь?

— Пришло время узнать, на что он способен, — сказал Гамаш. — На что способен каждый из них.

Наконец он улыбнулся, легко и искренне.

— Какая правильная мысль, Мирна. Что случившееся может послужить хорошим уроком. Те смерти спасут чьи-то жизни. Может, спасут его жизнь, особенно если это убедит его уйти из полиции.

— Думаешь, он пожелает уйти?

— Думаю, это возможно.

— Но он всё равно умрёт в назначенный час, — заметила она. — В собственной кровати, в машине, или в перестрелке.

— Ты о неизбежности судьбы? Только не начинай, — попросил Гамаш. Этот разговор они вели часто, но только не сегодня.

Мужчины ушли, как и Мирна с Кларой, четверо кадетов осталось.

Хуэйфэнь отправилась мыть посуду. Амелия с неохотой вызвалась ей помогать. К ним присоединился Натэниел. Последним в кухню вошёл Жак. Забрав полотенце у Натэниела, он оттянул его по спине.

Натэниел засмеялся, понимая, что сделано это в шутку. И всё же, что-то обидное было в этом выпаде, и в жгучей боли, которую он за собой оставил.

— Это может быть он, — сказала Изабель Лакост.

Они собрались в конференц-зале Академии Сюртэ. Гамаш, профессор Шарпантье, Бовуар и Желина слушали рапорт Лакост об утренней беседе с мэром.

Сквозь панорамное окно струился свет, за окном под ярким солнцем таял снег.

— У него были мотив и возможность. Даже, может быть, навык взломать местную систему безопасности.

— Хотя мы не знаем, была ли она намеренно выведена из строя, или просто отказала, — заметил Бовуар.

— Каким тебе показался мэр Флоран? — спросил Гамаш.

— Он мне понравился. Интересный человек. Он распространяет вокруг себя добродушие. Хорошее настроение. Но он с готовностью, бодро признался, что у него была возможность покинуть дом, приехать сюда, убить ЛеДюка и вернуться, никем не замеченным.

— Но на ваш вопрос, убил ли он ЛеДюка, мэр ответил отрицательно, — уточнил Желина. — Так что, я полагаю, он не убивал.

— Ты всё ещё задаёшь этот вопрос? — спросил Гамаш у Лакост.

— И этот приём всё ещё не работает, ага? — догадался Бовуар.

Изабель покачала головой и улыбнулась:

— Однажды это сработает, и мы все сможем уйти домой пораньше.

— Однако мэр признал, что презирал ЛеДюка, — добавил Желина, с интересом и некоторой завистью наблюдая, с какой простотой общаются эти трое. И напомнил себе, что его задача следить за ними, а не вливаться в их коллектив. — Так буквально и сказал: «Презираю». И что молился о его смерти.

— Если бы все, чьей смерти мы просим, помирали, улицы были бы завалены телами, — заметил Бовуар.

— Non, — возразил Желина. — Мы можем желать кому-то смерти, но для верующего человека сидеть в церкви, перед лицом Господа, и молиться, чтобы кто-то умер? Не любимый, близкий, страдающий от боли, смертельного недуга, чьи страдания мы хотели бы прекратить, но здоровый человек, который мог бы жить и должен жить, может быть, еще лет сорок? Это не молитва, это что-то совершенно иное. Подобная ненависть подавляет мораль, этику, убеждения. Такая ненависть гнездится в душе и разрушает её.

Гамаш слушал Желину и задавался вопросом — насколько тот сам верующий.

— Итак, вы полагаете, что мэр Флоран религиозный фанатик, а Бог — его сообщник? — спросил Бовуар.

— В ваших устах это звучит глупо, — ответил Желина с грустной улыбкой и покачал головой. — Он может быть верующим, но я думаю, если он убил ЛеДюка, то двигала им ненависть, а не любовь к Богу. Меня учили, что не нужно недооценивать ненависть. Об руку с ненавистью ходит безумие.

— Пришло заключение судмедэксперта, — сообщил Бовуар, тыча в экран своего планшета.

Какое облегчение — расследовать убийство там, где имеется высокоскоростной интернет. Отчёт судмедэкспертизы появился на всех экранах одновременно — ещё одно утешение, потому что теперь они будут иметь дело с фактами, а не с домыслами.

— Извлеченная из стены пуля та самая, что убила жертву. Она из револьвера, обнаруженного на месте преступления. МаДермот 45 калибра. Здесь никаких сюрпризов.

— Вообще-то есть кое-что, — вклинился Желина. — Я не следователь по убийствам, но всегда считал, что большинство убийц забирают орудие убийства с собой. Чтобы избавиться от него. Нет оружия — следователю не с чем работать.

— Это если преступник — дилетант, — сказал Шарпантье. До сих пор он оставался сухим и молчаливым, но как только заговорил, тут же стал покрываться потом. — Профессионалы знают, что как только убийство задумано, оружие перестаёт быть просто пистолетом, или ножом, или дубинкой, а превращается в веревку для петли на его шею, — продолжил он. — Отныне оно связано с убийцей. Дилетанту кажется, что он поступает мудро, забирая оружие с места преступления, но от орудия убийства отделаться не так просто, как некоторые думают. Чем дольше он его хранит, тем крепче делается петля, и тем ближе виселица.

Шарпантье изобразил кусок веревки, а потом резко дернул её с такой внезапной силой и таким удовольствием, что остальные на некоторое время остались просто зрителями. Этот тихий человек был повергнут в какой-то экстаз, и теперь сверкал каплями пота на утреннем солнце и толковал о казни.

Гамаш склонился к Шарпантье, задумчивые глаза его стали жесткими. Бывший ученик напоминал ему своим тонким жилистым телом ту саму веревку, а крупная голова напомнила петлю.

Если Гамаш был исследователем, а Бовуар охотником, то Шарпантье был прирожденным палачом.

А Желина? Гамаш переместил взгляд на старшего офицера КККП. Что же он такое?

— Дилетант паникует и берет оружие с собой, — подтвердил Бовуар. — ЛеДюк убит тем, кто знал, что делает, или, по крайней мере, думал, что знает.

— Но почему револьвер? — спросил Желина. — Зачем он был ЛеДюку, и почему убийца использовал именно его вместо того, чтобы стрелять из автоматического пистолета?

— Ну, у револьвера было преимущество — он был под рукой, — заметил Гамаш. — И поэтому нет связи между оружием и убийцей. Но тут есть ещё один полезный для убийцы момент.

— Какой? — спросила Лакост.

Тут Бовуар улыбнулся и склонился вперед:

— А такой, что мы сейчас о нём говорим. Тратим время, чтобы обсудить, почему выбрали именно его. Револьвер — это странность. А странности съедают время и силы следователей.

— Предполагаешь, что револьвер это одновременно и орудие убийства, и красная селедка[5], — догадалась Лакост.

— Не просто красная селедка, а красный кит! — сказал Бовуар. — Нечто настолько странное, что завладело всем нашим вниманием, и при этом мы что-то явно упускаем.

— Это требует обсуждения, — сказал Гамаш.

— Слишком много предположений, — сказала Лакост. — Поехали дальше. Вижу, есть предварительный отчёт о следах ДНК на месте преступления.