– Хорошо. Я с ним поезжу, поспрашиваю.

– Зачем тебе? Дело простое, техническое. Пошлю Спирина. Ты лучше иди, досыпай. Ночью, наверно, не доведется… Слышно что-нибудь от Седого по тому взрыву?

– Пока ничего… Ты прав. Пойду-ка я спать, пока начальство доброе.

Ясное дело, было не до сна.

Двадцать минут спустя Романов постучал в дверь зуевской квартиры. Открыла Надежда. Замигала.

– Вы? Почему не через читальню?

– Некогда. Отец дома? Зовите.

Но девушка никуда не пошла.

– Зачем вы мне давеча поцеловали руку? – спросила она враждебно.

– Что? – удивился он, не сразу вспомнив.

– Если как ребенку, это в конце концов невыносимо! Я вам не девочка! А если… – Надя сбилась. – А если… не как ребенку, это оскорбительно.

Вместо ответа Алексей приобнял ее и поцеловал еще раз, в горячую щеку, быстро. Взял за плечи, отодвинул в сторонку, вошел.

– Некогда, Надя, некогда. Аврал. Ведите скорей отца.

Она покраснела, но больше отношений не выясняла, побежала вглубь квартиры.

Иван Максимович выслушал рассказ спокойно.

– Я уже говорил вам: пускай проблему Заенко решат за нас белые. Все равно от чекистов один вред. Сначала не смогли убить главкома, только настроили против нас весь Харьков. Теперь не справились с бронепоездом, и сейчас Козловский начнет шерстить железнодорожников, а у меня там очень хорошая ячейка. Если ее разгромят, мы останемся без сведений о переброске войск. Так пусть контрразведка лучше заберет тех, других, а наших оставит в покое.

– Заенко – кретин, но брать будут наших товарищей, таких же большевиков, как мы с вами. Если бы вы посмотрели на того, который сейчас под арестом, вы бы так не говорили. Я к вам пришел, потому что есть идея. Мне нужен помощник. Дело простое, справится кто угодно, лишь бы был четок и не трус. Всё основное я исполню сам.

– Никого не дам, – отрезал Зуев. – Для дела целесообразнее, чтобы второе подполье прекратило существование. Тогда беляки решат, что красная организация разгромлена, и мы будем вести свою работу спокойно, без помех.

Алексей разозлился:

– Нельзя всё сводить к целесообразности! Люди не щепки!

– Диалектика, Романов, большевистская диалектика. Вбейте себе в голову: люди не бывают хорошими или плохими, они делятся на своих и чужих. Свои – те, кто полезен. Чужие – те, кто вреден. И своими ради чужих, полезными ради вредных я рисковать не намерен. Всё. Кончен разговор.

– Когда-нибудь партия решит, что вы тоже перестали быть полезным, и выкинет вас на свалку!

Но Зуева было не прошибить.

– Значит, туда мне будет и дорога.

– А, ну вас!

Алексей вышел, хлопнув дверью. Попытался сообразить, нельзя ли провернуть задуманное в одиночку – нет, не получится.

Во дворе его догнала Надя. Во время спора она стояла за спиной у Ивана Максимовича, не раскрывая рта, зато сейчас затараторила:

– Папа не прав. Вы сказали: справится кто угодно. Значит, и я. Я четкая и не трусиха. И вы не смотрите, что я маленького роста. Я очень сильная.

Она показала сжатый кулачок. Губы тоже были сжаты.

Романову вдруг вспомнились барышни из женского батальона смерти. Они были точь-в-точь такие же, хоть сражались совсем за другое.

– Большой силы и не понадобится, – сказал он, кашлянув, – боялся, что дрогнет голос.

Подпоручик Спирин был скотина, каратель, такого грохнуть не жалко. Второго сопровождающего, фельдфебеля Кононенко, – тоже. Этот вообще палач, за деньги нанимался вешать приговоренных. Вопрос был по третьему, шоферу, которого Алексей не знал и потому убивать не хотел. Затем и понадобился платок.

Романов стоял в подворотне, на тихой улице, куда машина контрразведки должна была свернуть по дороге в железнодорожное депо. Был Алексей в пиджаке и поддевке, на лоб сдвинута кепка. Когда из-за угла вырулил знакомый «форд», повязал платок на лицо.

Улица была пуста, только на тротуаре стояла тележка с бутылями постного масла. Мальчишка-торговец звонко покрикивал: «А вот кому маслица очистного! А вот кому маслица очистного!»

Автомобиль, понемногу разгоняясь, проехал мимо подворотни. Вдруг тележка резко накренилась, склянки с грохотом посыпались на булыжную мостовую, растеклась желтая жидкость. Машина резко затормозила.

Умница девочка. Секунда в секунду!

В «форде» было четыре человека. Впереди, за рулем, какой-то усатый, рядом с ним Спирин, сзади арестант и Кононенко – этот, согласно инструкции, держал револьвер наготове. С фельдфебеля Романов и начал. Положил ствол на согнутый локоть левой руки, прицелился в жирный затылок. Выстрел был нетрудный, с двадцати метров по неподвижной мишени.

Лопнуло стекло, Кононенко ткнулся лбом в спинку переднего сиденья. Голова арестанта исчезла. Молодец, пригнулся.

Подпоручик успел только обернуться. Вторая пуля попала ему в середину лица.

Не опуская «наган», Алексей быстро шел к автомобилю. Хриплым, измененным голосом крикнул водителю:

– А ну из машины!

В ответ – выстрел. И что хуже всего – не по нападающему.

Шофер действовал по инструкции, а она предписывала конвою при всякой попытке освобождения первым делом стрелять в арестованного.

Проклиная себя за вечные мерехлюндии – ах, как это я буду убивать неизвестного человека! – Романов высадил весь барабан. Окно разлетелось на куски, еще раз пальнуть водитель не успел.

Арестант лежал на полу скрючившись, шумно дышал.

– Куда тебя, товарищ?

– В живот…

Первое слово, которое от него слышу, подумал Романов.

– Сейчас. Потерпи.

Выволок на мостовую тяжелого шофера, сел за руль, но справа навалился мертвый Спирин. Сидя его было не выпихнуть.

С той стороны распахнулась дверца. Надя: горящие глаза под мальчишеским картузом, в распахнутом вороте тоненькая шея. Молча схватила покойника за плечо, стала тянуть.

– Я же приказал: толкнула тележку и улепетывай! – рявкнул на нее Романов.

Она не ответила, дергая труп. Руки у нее действительно были неожиданно сильные. Подпоручик наконец рухнул на мостовую.

Из окон высовывались, кричали. Неподалеку раздался свисток.

Алексей отрывисто сказал:

– Втиснись как-нибудь сзади. Попробуй остановить кровь. Просто заткни чем-нибудь рану. И тормоши его, тормоши, чтобы не потерял сознание.

Он сделал резкий разворот, чтоб не порезать шины об осколки и избежать заноса на масляном булыжнике. Руль был скользким от крови.

Выжал газ, дал скорость, локтем выбил остатки ветрового стекла – лучше вовсе без него, чем с дырками от пуль.

Риск, отчаянный риск, но куда деваться? Не бросать же раненого.

Боковыми улицами, переулками выехал на Большую Панасовскую. До зуевской квартиры оттуда было, конечно, не очень близко, зато можно пройти дворами.

– Идти сможешь, товарищ? Надо, – обернулся назад Алексей. – Тебя как звать?

– Смогу, – сквозь зубы ответил раненый. – Терентий я… Назаров.

– Мы тебя с двух сторон подхватим, как будто ты пьяный. Если кого встретим – пой или матерись.

Раненый немедленно выматерился и потом хрипло ругался уже не переставая. Надя сочувственно морщилась, гладила его по плечу.

Умолк он только после того, как врач (свой, из зуевского подполья) сделал укол морфия. Тогда Назаров обмяк, повесил голову.

Иван Максимович тем временем свирепым шепотом отчитывал Романова:

– Вы что натворили? Завалили явку! Из-за слюнтяйства! Теперь придется отсюда уходить. Предупредить всех наших, что читальня засвечена, быстро не получится! С вами, Романов, я никаких дел впредь не имею. Наши дороги расходятся.

– Значит, со мной твои дороги тоже расходятся, – сказала Надя, бледнея. – Алексей поступил по-товарищески, по-большевистски. Никогда не думала, что мне за тебя будет… стыдно.

Старик вздрогнул, и Романов подумал: не такой уж он железный.

– Поглядите на Назарова, Иван Максимович. Этот человек никого никому не выдаст. И отбил я его не из-за слюнтяйства, а для пользы дела. Через него выйду на Заенко и попробую с ним договориться. Хватит нам действовать поврозь.