С другой стороны, и слава богу, что он такой аккуратист и следит за прической – иначе никакого счастья бы не случилось. Пуля, прошившая Мону навылет, ударилась о стальной гребешок в нагрудном кармане у Эраста. Японец потом выцарапал на испорченной расческе иероглифическое изречение и поместил ее в серебряную рамку. Изречение переводилось так: «Взыскующий Красоты побеждает смерть».

Сначала Мона месяц лежала в больнице и была счастлива, потому что Эраст приходил к ней каждый день и потому что выздоравливать очень приятно.

Потом она выписалась и перебралась к Эрасту, и это было уже настоящее блаженство: жить вдвоем под одной крышей, спать в одной кровати, вместе просыпаться. Квартира, правда, была жуткая – на окраине, с жестяным рукомойником и дощатой уборной, которую Мона называла le nouzhnik, а само пристанище – le chalache, потому что с милым рай и в шалаше.

В августе открылся харьковский филиал «Лионского кредита», куда Эраст смог перевести денег со своего американского счета (да-да, благородный муж оказался еще и богат). Тогда счастливая семья переселилась в двухкомнатный люкс «Метрополя», чудесной гостиницы мирового уровня, открывшейся незадолго перед войной. А там мягкие перины, горячая вода, телефон в номере, отличный ресторан и всюду пальмы – как в Эдеме.

С этого островка нормальной жизни Мона предпочитала не отлучаться, особенно когда выяснилось, что женская задержка вызвана совсем не ранением, как предполагалось раньше. Лучший городской акушер профессор Либкинд сказал, что вследствие травматического старта беременности вплоть до двадцатой недели велика опасность выкидыша, поэтому предписывается максимальный покой. Следует всемерно «понижать тонус матки». Побольше лежать в постели, желательно на спине и хорошо бы подняв ноги кверху; правильно питаться; ни в коем случае не нервничать.

Мона понижала тонус своей матки с огромным удовольствием. Читала в кровати, задрав ноги. Устав лежать, садилась в кресло, делала маникюр и насвистывала. Пила чай с антоновкой, морщась поглядывала в окно.

Заоконный мир совсем не манил. Там царило несчастье. По улице тянулись крысино-серые колонны, провозили раненых, спешила куда-то тоскливая толпа. Война.

А Моне было наплевать. До заветной двадцатой недели оставался всего месяц. Тогда, с благословения доктора Либкинда, они уедут в Крым, сядут на пароход и уплывут далеко-далеко из страны победивших крыс. Счастье станет безоблачным.

Живот увеличивался, но не так быстро, как хотелось бы, хотя Мона ела за двоих. Живот был ее важным союзником. Всякий раз, когда благородный муж, начитавшись газет, начинал мрачно расхаживать по комнате, Мона выпячивала пузо и жаловалась на тошноту, которой ни разу не испытывала – беременность не доставляла будущей матери ни малейших неприятностей. От жалоб благородный муж сразу полошился и забывал о заоконном мире.

Еще четыре недели продержаться, а там можно и расслабиться, сказала себе Мона, садясь перед зеркалом и с удовольствием себя рассматривая. Мешки под глазами – отлично. А это что на лбу – новая морщинка? Великолепно! Когда же наконец появится хоть один седой волосок? Ей хотелось выглядеть постарее, чтобы приблизиться к Эрасту по возрасту, а то он, бедняжка, так переживает, что на тридцать лет ее старше.

Обедать еще рано. Чем бы таким заняться? Не полепить ли?

Надела рабочий халат, вышла из спальни в гостиную. Там сидел Маса, водил кисточкой по бумаге. Третьего дня купил в китайском квартале тушь, кисточки и какую-то особенную бумагу. Теперь рисовал свои каракули, на лбу и кончике носа – черные пятна.

– Поработаем? – сказала Мона.

Японец встал, почтительно поклонился.

Он появился, когда она еще лежала в больнице, то и дело уплывая в забытье. Однажды очнулась и увидела на том месте, где обычно находилось лицо Эраста, круглую физиономию с узкими глазками. Думала – сон, а оказалось, что это благородный муж вызвал телеграммой из Севастополя своего Санчо Пансу.

Японец увидел, что больная открыла глаза. Наклонил все туловище, не сгибая шеи (у них так принято). Сказал:

– Масахиро Сибата. Прошу любить и жаловать.

Мона его сразу и полюбила, и пожаловала. Он ее ужасно забавлял, еще больше, чем Эраст.

Маса жил в номере по соседству, но почти всегда находился в гостиной – уж во время отсутствия Эраста всенепременно.

Конечно, Мона могла бы держать благородного мужа при себе безотлучно, несчастной беременной женщине слабого здоровья это было бы очень легко, но такого человека держать взаперти, в четырех стенах не стоит – начнет томиться. С Эрастом надо было вести себя иначе: постоянно придумывать для него какие-то небольшие трудные задания. Чтоб всё время был при деле и поменьше задумывался о судьбах мира.

Сначала у Моны стали жутко мерзнуть ноги, и чтобы их согреть, понадобились носки из шерсти новорожденного ягненка. Эраст отправился по окрестным деревням на поиски этого грааля, а добыть его было непросто, потому что овец на Харьковщине почти не разводят, да и летом, как известно, ягнята не родятся. Ничего, достал шерсть, а Маса связал носки. Но тут у Моны приступы озноба закончились и начались приступы нервного беспокойства, совершенно ей противопоказанные. Помочь могло только новейшее швейцарское лекарство, и Эраст неделю бегал по больницам и аптекам, собрался даже отправиться в Константинополь, но это уж было бы чересчур. Мона объявила, что ей вполне помогает настой тимьяна.

Месяц назад ей захотелось лепить – благородный муж после долгих поисков добыл приличный воск. Затем возникла задача посложней – хорошие краски, всё время новые. Сегодня, например, Эраст был командирован достать светлую охру, которой художница думала поджелтить портрет Масы.

Один раз, в августе, муж сорвался-таки с поводка. Мона очень старалась не нервничать, убеждала себя, что даже царица Омфала иногда отпускала пленного Геракла поохотиться. Слава богу, продолжалось это недолго, всего два дня. И Маса был с ним. «Выбирай: или ты берешь с собой Масу, или остаешься, – заявила Мона, когда поняла, что Эраста в номере не удержать. Я отлично обойдусь одна».

Кстати говоря, заслужила этим горячую признательность японца, а то он поначалу, кажется, ревновал. Теперь-то они стали не разлей вода, и Мона твердо знала, что при любом споре с мужем Маса будет на ее стороне. С мужчинами иметь дело легко, особенно с сильными. Будь с ними слабой, во всем спрашивай совета и проси рассказывать о былых подвигах. И еще – совсем пустяк: когда Эраст и Маса делали свое дурацкое рэнсю, молотили друг дружку кулаками или деревянными палками, она всегда болела за японца. Муж на это немножко обижался, но его она могла утешить тысячью других способов.

Готовясь позировать, Маса сел к окну, где на столике круглел большой ком воска. Придал физиономии грозное и надменное выражение.

Мона взяла объект за колкую макушку, повернула как надо.

– Вы опять хотите, чтобы я о чем-нибудь говорил? – спросил японец, пока она натирала руки тальком. Мона кивнула. Когда он говорил, лицо оживало, а то истукан истуканом.

– Я думал про нашу прошлую беседу, госпожа, и вот что я вам скажу. У вас не может родиться девочка. Посмотрите на господина. Разве у него может быть дочь? Это невообразимо. Он слишком мужчина.

У Масы была мечта, что он будет воспитателем мальчика, потому что Фандорин ничего не понимает в детях и обязательно испортит сына.

– Посмотрите на меня. – Мона пощупала пальцами его короткий нос, чтобы уловить стереометрию. – Только башкой не вертите.

Он скосил глаз.

– А у меня может быть мальчик? Разве я недостаточно женщина? Не морщить лоб!

Идея Масе не понравилась. Он засопел.

– Расскажите что-нибудь, – велела Мона, быстро вдавливая воск.

– Про что?

– Про женщин, которых любил Эраст. Сколько их было?

Она давно уже подбиралась к этой теме.

– Нет. Господин рассердится.

– Ах, как жалко, – расстроилась Мона. – Я часто об этом думаю и начинаю беспокоиться. Вот сейчас прямо сердце закололо. Я же не из ревности спрашиваю. Кто ревнует к прошлому? Просто я хочу научиться любить его как можно лучше. А для этого мне нужно знать про женщин, которых он любил. Каких, как, за что?