– Вот, значит, как! – раздался голос прямо позади него.
Марат обернулся.
Новоприбывшего звали Тадеуш Владек; мы несколько раз встречались в Городе Эльфов.
Он не занимался ничем особенным. Спрошенный о роде своих занятий, он обычно отвечал, что принадлежит к богеме, хотя сам довольно смутно понимал, что это означает.
Тонкие черты лица наверняка казались красивыми многим девушкам. Было в них что-то испорченное, но Тадеуш явно гордился этим и старался даже усилить подобное впечатление.
На левом лацкане Владека ярко сверкал гордый серебряный символ – полная луна и распахнутые крылья. Это означало, что перед нами вампир. Как правило, они стыдятся своей сущности и скрывают ее – но не Тадеуш.
– Ни на что более не способен, бывший поэт? – продолжал Владек. – Растерял все свои перья? Только на то и годен, что цитировать поэтов прошлого?
Марат Чис-Гирей повернулся на стуле, изогнув свое тело под таким невероятным углом, что сложно было поверить своим глазам.
Перед моим мысленным взором встала яркая картина.
Я увидел маленькое помещение, с низким потолком; люди собрались сюда, чтобы послушать знаменитого поэта своей родины, Марата Чис-Гирея. Вот и он, сидит в середине комнаты; слушатели окружили его, кто на стуле, кто на диванчике, а кто и прямо на полу.
Он читает стихи, немного сгорбившись, глядя на исписанные листы бумаги; и все внимают ему, в полном молчании, и кажется, что люди здесь не только думают, но даже и дышат вместе, в унисон.
Но вот чтение закончилось; на несколько мгновений над людьми раскрывает крылья тишина – почтительная и величественная. Отзвуки слов поэта по-прежнему звучат в сердцах его слушателей.
А потом, словно по мановению волшебной палочки, все оживает; люди начинают двигаться, что-то произносить, слышен скрип стульев. Они переговариваются между собой, обращаются к Чис-Гирею, и тот оборачивается, чтобы ответить, все еще держа в руках тексты своих стихотворений.
Это движение было так характерно для Чис-Гирея, и вся сцена ярко встала перед моими глазами. Наверное, вот почему я не смог отреагировать на то, что произошло дальше.
Асгардский поэт уже поднялся на ноги, встав во весь рост перед своим противником. Благодаря широким плечам и пышной, романтической шевелюре он выглядел едва ли не вдвое больше Тадеуша.
Однако ярость последнего оказалась так велика, что разница в весовых категориях нимало его не смущала. Да и сам Чис-Гирей, что было достаточно очевидно, не мог назвать себя человеком действия. Поэтому расклад сил оказался явно не в его пользу.
– Вы – жалкий пустозвон, – говорил молодой человек.
Он успел наградить Марата и другими эпитетами, которые я прослушал.
– Вы давно разучились писать стихи. Нет, о чем это я? Вы никогда не умели их писать! Вся ваша слава – дутая, как и вы сам!
Злость била в голову Тадеушу так сильно, что он даже покачивался. Однако руки его, красивые и не знавшие физической работы, все же не сжимались в кулаки. По всей видимости, он, как и мишень его оскорблений, привык бичевать противника только словесно.
– И вот теперь, – Тадеуш задохнулся от ярости, и ему пришлось сглотнуть, – когда даже до вас самого дошло, что как поэт вы ноль, когда вам надоело позориться, таская по журналам никому не нужные вирши – пожалуйста!
Владек сделал широкий жест рукой, как принято у декламирующих поэтов.
– Вы принялись марать свои статейки! В вашей башке давно уже мозги все высохли – и у вас хватает наглости ругать меня? Меня?
В этот момент мне следовало бы повернуться к Френки и назидательно произнести: «Видишь, Франческа, как некрасиво поддаваться гневу!»
За этот благородный поступок я бы, без сомнения, получил особенную награду от Высокого Совета Эльфов.
Но я не стал делать ничего подобного, решив проявить осмотрительность. Ведь когда на горизонте появится какой-нибудь тип, которому надо дать в челюсть – не стану же я делать это сам. Ведь так недолго и руки поранить.
Поэтому я счел, что не стоит пытаться переделывать Френки. Она вполне устраивает меня и так.
– Да что вы понимаете в жизни великих вампиров? – Тадеуш уже кричал. – Вы даже слова этого грамотно не напишете! Мухомор поганый. Чучело облезлое.
В его руках появился журнал, раскрытый на середине и сложенный вдвое, как дубинка. Именно там, очевидно, и было опубликовано злополучное эссе.
Одна из строчек попалась на глаза Тадеушу, и ярость молодого человека всклокотала вновь.
– Назвать меня… Назвать меня…
Бешенство перехватило Тадеушу горло, заставив замолчать. Чис-Гирей воспользовался этим обстоятельством, чтобы промолвить:
– Любой поэт…
И здесь Тадеуш его ударил.
Пощечина прозвучала резко, громко, и звук этот был еще более оскорбителен, чем сам удар.
Голова Марата дернулась – скорее от неожиданности, а не от силы оплеухи. Он стоял, с распахнутым ртом, не способный ни говорить, ни защищаться.
Пару мгновений молодой человек стоял перед своим противником – молча, глядя ему в глаза с ненавистью победителя. Мало кто в такой ситуации удержался бы от едкой фразы или торжествующего замечания. Но Тадеуш понял, что любые слова испортили бы эффектную сцену.
Он развернулся и вышел вон, полный достоинства.
– Вам надо быть осторожнее со своими эссе, господин Чис-Гирей, – заметил я. – Вижу, от них у вас больше врагов, чем от поэм о свободе.
– Майкл, – спросила моя партнерша, когда мы вышли на улицу и направились обратно, к Собору. – А почему Тадеуш называл Чис-Гирея на «вы»? Вроде бы хотел смешать его с грязью, откуда ж вдруг такая вежливость?
Девушка взяла меня под руку.
– Это чисто мужское отношение к жизни, – объяснил я. – Слишком вычурное для женщин. Для Владека Марат – мэтр. Обитатель Парнаса. Вот почему эссе так его задело. К мэтру нельзя обращаться на «ты», даже если собираешься дать ему в рожу. Иначе он уже не будет мэтром, и пощечина потеряет свое значение.
– То есть, он называл поэта сушеным мухомором из уважения? Ты прав, для меня это слишком сложно.
– Гораздо интересней другое, – заметил я. – Марат Чис-Гирей прекрасно знает, кто на него напал и почему. И у него есть веские причины скрывать правду.
– С чего ты взял? – удивилась девушка.
– Видишь ли, Френки – когда ты спросила его об этом, он дал слишком подробный ответ. Перечислил своих врагов едва ли не по пунктам, а потом заглянцевал все напыщенной цитатой. Он подготовил это объяснение заранее, отшлифовал, как поэму перед выступлением – а почему? Он знал, что придется лгать.
Я глубоко погрузился в свои мысли.
– Слава богам, это не наше с тобой дело. А когда вернемся из Аспоники – сможем все выяснить. Если захотим.
Девушка заглянула мне в глаза. Это движение более пристало влюбленной школьнице, и у прекрасной демонессы оно вышло довольно забавно.
– Но тебя беспокоит что-то еще, Майкл? – спросила она.
– Да, Френки, – ответил я, не совсем охотно.
Приятно, когда рядом с тобой прекрасная девушка, которая знает и понимает тебя.
Но если она знает тебя слишком хорошо, это уже не так приятно.
– Меня терзают угрызения совести, – сказал я. – Что ты мне посоветуешь?
– А в чем дело?
Мне было неприятно говорить о своей оплошности, и мое лицо непроизвольно нахмурилось.
– Только что я мог помочь человеку, но не сделал этого. Френки. Все моя проклятая эльфийская осторожность. Я не люблю ни во что вмешиваться. Теперь так неудобно.
– Ты про эту пощечину? Если бы Владек не дал Чис-Гирею плюху – я бы его сама угостила. Нечего писать на всех пасквили. Эссеист нашелся.
– Я говорю не про Марата, – досадливо ответил я. – А про Тадеуша. Он хотел публично унизить своего врага. Они в кондитерской. Вокруг столько тортов. К тому же, вспомни, чем они украшены. Только представь, как можно опозорить человека. Я должен был предложить это Тадеушу – но нет же, промолчал. А какой шанс упущен.
