Он не прерывал Френки, не обжигал девушку взглядом – холодным или пламенным, не отказывался смотреть в ее сторону. Он даже не игнорировал демонессу.

Он просто не допускал ее в свой мир, и это было гораздо обиднее.

Если вы хотите узнать, в чем разница между первым и вторым, приезжайте в Кафедрал Анклава, во второй четверг месяца (тогда сэр Томас устраивает встречи с общественностью) и начните ему задавать какие-нибудь глупые вопросы.

До нашего отправления в Аспонику еще оставалось несколько часов, и Френки твердо решила провести их в бурчании. Теперь она вышагивала по улицам Церковной Столицы и негодовала.

Девушка чувствовала себя так, словно ее отхлестали по лицу мокрой дохлой рыбиной. А раз уж речь зашла об ее мордашке, надо отметить, что крупный синяк под левым глазом девушки со временем, мягко говоря, не исчез.

Несколько раз я пытался обратить на это внимание своей спутницы. Однако это оказалось столь же непростым делом, как запихнуть что-то в работающее сопло реактивного двигателя.

Френки могла только говорить, и полностью отключила свою способность слушать. Она кипела так, что своим жаром могла высушить все облака над нашими головами.

Поэтому я оставил свои попытки. А для того, чтобы не ловить на себе недоуменные взгляды прохожих, я сделал вид, будто мы с девушкой вообще незнакомы.

Я как раз задавался вопросом, не вознамерилась ли моя спутница добраться до Аспоники пешком – чтобы выпустить пар, – а если да, то какого черта я тащусь следом за ней.

В этот момент Френки остановилась и обвиняющим тоном спросила у меня:

– Майкл. Почему нигде нет сладких шишек?

Вот, значит, что она искала.

– В Столице Церкви не продают сладких шишек, – ответил я. – Это тебе не базар хобгоблинов и не троллий супермаркет.

Я мог отчетливо наблюдать, как девушка наливается злобой. Это чувство рождалось где-то возле талии, и темными клубами поднималось к голове демонессы.

– Почему? – спросила она.

– Кардиналам кажется, что сладкие шишки выглядят неприлично.

Франсуаз сглотнула.

– Давно я ангелов не общипывала, – процедила девушка и, развернувшись на месте, направилась в оказавшуюся поблизости лавку.

Вывеска над магазинчиком гласила: «Торты. Пирожные. Кремы. Слоновий сюрприз».

Круглые столики, низкий потолок, простенькая облицовка. Посетителей было немного, но ели они так быстро и жадно, словно святой отец в исповедальне велел им чревоугодничать во имя искупления других, более тяжких, грехов.

Френки промаршировала прямо к витрине и, ткнув пальцев в стекло, спросил:

– С чем этот торт?

Продавщица посмотрела на синяк под глазом девушки, потом перевела взгляд на меня, и снова вернулась к синяку. Она хихикнула.

Она решила, что это моих рук дело. Это приподняло меня в собственных глазах.

Вторая продавщица подошла к нам и тоже уставилась на синяк Френки. Она подтолкнула локтем первую пирожницу, предлагая потом вдоволь посудачить на наш счет.

– Бисквитные пышки, шоколадный крем, внутри джемовая прослойка.

Раздался звон.

Продавщица отпрянула, и стеклянная витрина обрушилась прямо на стройные ножки моей спутницы.

Не стоило ей так энергично тыкать пальцем.

Пирожница принялась задумчиво слюнить руку.

– Не знаю, захотите ли вы есть с осколками, – сказала она.

У нее явно теплилась надежда, что да.

Франсуаз отступила назад, отходя от груды стекла. Будь я пылким влюбленным или хотя бы джентльменом, я должен был обнять свою спутницу и заглушить ее огорчение нежными поцелуями.

Я поспешил занять столик.

К счастью, я получил хорошее воспитание.

– Видела, как он ей врезал? – спросила вторая пирожница первую – так громко, что слышно было, небось, по другую сторону гор Свинфнеблинов.

Могло создаться впечатление, словно сцена избиения Френки развернулась прямо на глазах у любопытных кондитерш. Не стоило сомневаться, что они еще долго будут рассказывать об этом случае, каждый раз добавляя все новые и новые подробности.

– А и нечего, – ответила ее товарка таким тоном, что сразу становилось ясно ее отношение к таким эффектным красавицам вообще и к Франсуаз в частности.

– Мог бы и помочь мне, – заметила Франсуаз, плюхаясь рядом со мной.

Девушка надулась, и из-под ее роскошных волос стали проглядывать маленькие острые рожки.

Упрек показался мне крайне несправедливым, поскольку все, чем девушка занималась в кондитерской – это заказывала пирожное и громила витрины. Вряд ли здесь ей требовалась моя помощь.

– Зачем, ежевичка, – ответил я. – Ты и одна успела достаточно натворить.

Франсуаз посмотрела на меня исподлобья, но в этот момент пирожница принесла заказ, и девушке пришлось отложить расправу надо мной.

– С вас три динара, – сообщила официантка. – Вы что-нибудь будете, сэр?

– Конечно, – ответил я. – Я буду просто сидеть.

Каламбур оказался для нее слишком тонким, и застрял где-то между ушами и мозгом. Кельнерша застыла на пару мгновений, но потом решила не насиловать свою голову и отбыла.

Пока я обменивался с ней репликами, Франсуаз озадаченно ковырялась в своей тарелке.

– Что это? – спросила девушка.

Следовало понимать – между нами наступило краткое перемирие. Теперь было крайне необходимо следить за выражением своего лица.

– Пирожное, – ответил я. – «Радость ангела». Ты же сама его заказала.

Девушка зашипела, как умеют только гадюки.

– Я не дура, – отрезала она.

Это заявление требовало серьезного обоснования. Однако я не стал заострять внимания на этом.

– Что это – сверху? – спросила Франсуаз.

Я набросил на себя легкую вуаль рассеянности.

– Слоновий сюрприз, – небрежно пояснил я. – Разве ты не чувствуешь специфический запах?

Рот девушки широко распахнулся, но не потому, что она спешила отправить туда «Радость ангела».

– То есть – это навоз? – спросила она.

Точнее, она употребила несколько другое слово, но в этих записках я счел за лучшее заменить его.

– Нет, – возразил я. – Это особая приправа. У ангелов странная диета.

Франсуаз возилась в своей тарелке, не веря ни своим глазам, ни своему обонянию.

– Многие считают, что ангелы, как языческие боги, питаются амброзией и нектаром, – продолжал я. – Но это ошибка.

Девушка недоуменно взглянула на меня.

– Но почему она, – последовал выпад ложкой в сторону продавщицы, – не сказала мне? О приправе? Я же спрашивала.

Я вспомнил, чему меня учили наставники по фехтованию, ловко отклонился в сторону – благодаря чему огромная порция «Радости ангела», свалившаяся с ложки моей партнерши, упала не на меня, а на белоснежную скатерть.

Сами виноваты – не стоит подавать такое, если не хотите потом возиться со стиркой.

– А ты бы купила? – спросил я.

Девушка поняла, что я прав, и это было последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Она медленно встала, намереваясь вернуться к прилавку – однако судьбе, видимо, не было угодно, что бы сегодня пролилась кровь (а также мозги и внутренности) двух лживых кондитерш.

Судьба эта приняла облик Марата Чис-Гирея, который появился на пороге кондитерской. Читатель уже знаком с этим героем, поэтому я не стану его снова описывать; и все же сейчас, когда асгардский поэт направился к нам, он выглядел совершенно иначе.

Это была разница между серьезным, одухотворенным портретом, какой выносят на обложку стихотворного сборника, и живым человеком. Даже поэт не может всю жизнь выглядеть строгим, воспарившим на небеса поэзии, пусть он и проводит там больше времени, чем Франсуаз в спортзале.

Поэтому Чис-Гирей меня немного разочаровал. Я стал обдумывать закон, по которому писатель не должен подходить к своим читателям ближе, чем десять-пятнадцать футов – чтобы не портить впечатление от своих произведений.

– А, вот и вы, друзья мои! – провозгласил он так громко, что вполне могла лопнуть и еще одна витрина. – Я рад, что смог найти вас.