По мне пробежал холодок, и через несколько секунд как будто кто-то щелкнул выключателем и все погрузилось в темноту. Если Солнце в космосе излучает самый чистейший свет, который тебе только приходилось видеть, то ночь — чернее черного. Это полное отсутствие света. В грузовом отсеке есть несколько источников света, на шлеме есть фонари, чтобы освещать рабочую зону, но стоит только оглянуться вокруг, и увидишь, что того белого света, который все заливал своей чистотой, больше нет. Вокруг — ничто. Конечно, ты видишь звезды. Ты можешь увидеть всю Вселенную. Ночью, когда нет Солнца, космос становится волшебным местом. Звезды не мерцают. Поскольку нет атмосферы, которая искажает их вид, звезды сияют, как великолепные искры света. У них разные цвета, они не только белые, они голубые, красные, пурпурные, зеленые, желтые. Их миллиарды. Созвездия выглядят как созвездия. Ты можешь узнать их форму и увидеть, что имели в виду древние астрономы, давая свои описания. Мое любимое созвездие — Южный Крест. И Луна выглядит здесь как надо. Она больше не похожа на плоский белый диск, а, скорее, напоминает мяч, серую планету. На ней отчетливо видны горы и кратеры, и она кажется ближе, чем на самом деле. Можно увидеть газовые облака Млечного Пути. Ты словно попал в самый грандиозный планетарий на свете.

Используя фонари на наших шлемах, мы приступили к выполнению первой главной задачи — демонтировать солнечную батарею по левому борту и убрать ее, чтобы установить новую. Фотоэлектрические панели и металлические рамки, на которых панели держались, уже были сложены и свернуты, и нам осталась только трехметровая мачта, торчащая из телескопа. Мы должны были повернуть ее вплотную к корпусу телескопа. Затем Ньюман отсоединит электросоединители старой батареи от диодного блока — прибора, находящегося внутри телескопа и преобразующего солнечную энергию в электрическую. Потом мы уберем батарею. При этом каждый из нас будет держать ее с одного из концов: Ньюман — снизу, а я — сверху.

Чтобы это сделать, Нэнси должна была подвести меня на платформе на конце руки-манипулятора к верху телескопа, находящемуся в задней части грузового отсека. По двум причинам это был хитрый трюк. Когда используешь роботизированную «руку», чем дальше ты ее вытягиваешь, тем сильнее она вибрирует и колеблется на дальнем конце. То же самое происходит и с руками во время работы. Когда локоть согнут и рука находится близко к груди, легко удерживать что-нибудь на одном месте. Когда рука вытянута и локоть выпрямлен, гораздо труднее держать вещь твердо, так, чтобы она не вибрировала, а я был той самой вещью, которая вибрировала на конце вытянутой руки. Чем выше я поднимался, тем сильнее становилась амплитуда вибрации и тем больше трясло. Я даже испугался, что фиксаторы стоп не выдержат и я с них улечу. Это было невозможно, но мой страх был вполне реален. Я вдавливал пятки в платформу так сильно, как только мог. Думал я буквально следующее: «Ноги, только не подведите меня сейчас!»

Вторая проблема состоит в том, что «Хаббл» имеет высоту 13 м, значит, теперь я находился на высоте пятиэтажного здания. Тут проснулся мой страх высоты. Я знаю, что для астронавта это звучит, мягко говоря, странно. Обычно, когда ты паришь над Землей, расстояние так велико, что ты теряешь всякое ощущение высоты, поэтому упасть не боишься. Но, взглянув вниз на грузовой отсек, я вдруг по-настоящему ощутил всю эту высоту, как будто стою на узкой планке на крыше пятиэтажного здания, а планка колеблется так, что я теряю равновесие и стремительно лечу вниз, к своей смерти.

Разумом я понимал, что это полный абсурд. Даже если сломается фиксатор стоп (а я знал, что он не сломается), худшее, что со мной случится, — это то, что я буду парить на месте. Рациональная часть моего мозга говорила: «Майк, ты в невесомости. Ты не можешь упасть». Но напуганная первобытная часть мозга вопила: «Слишком высоко! Ты умрешь!» А в человеческом сознании рациональному голосу далеко не всегда удается одержать вверх. Я дотянулся и ухватился за поручень на платформе руки-манипулятора. Я сжимал его мертвой хваткой. Теперь я был «в безопасности» и мог вздохнуть свободно. Я знал, что в этом не было никакого смысла. Я знал, что веду себя как идиот, но то, что у меня что-то в руке, заставило меня ощущать себя в большей безопасности. Я почувствовал себя куда лучше, когда после возвращения другие астронавты рассказали мне, что делали в точности то же самое.

Во время этого первого ночного и второго дневного проходов мы работали медленно и осторожно. Мы демонтировали старую батарею, переместили ее внутрь грузового отсека и поместили в контейнер для отправки на Землю. Когда мы перешли к извлечению новой батареи из ее контейнера, начался второй ночной проход. Теперь мне предстояло не просто выполнить самую трудную задачу всей ВКД, перевернув батарею в правильное положение.

Я должен был сделать это в кромешной ночной темноте. Я освободил защелки, удерживающие батарею внутри контейнера. Затем развернул стойку и завинтил два болта, удерживающих ее в этом положении. Пока я работал, Нэнси держала меня параллельно полу грузового отсека, так, будто я парю на животе в метре от поверхности. Когда настало время вынимать батарею, я держал ее за рамку, а Нэнси поднимала меня вверх, за пределы грузового отсека. Когда вокруг не осталось никаких препятствий, она развернула меня на 90° и я принял вертикальное положение.

Я посмотрел вниз, и в иллюминаторах полетной палубы увидел лица друзей. Они не отрываясь молча смотрели на меня, переживая за мой успех. Это был момент истины. Я был в 6 м над грузовым отсеком, на трясущемся конце руки-манипулятора. Нашлемные фонари освещали только пару метров около меня, а вокруг была полная темнота. Кроме треска радио я мог слышать только свое дыхание внутри скафандра.

Я начал поворачивать батарею, эту массивную штуку размером с матрас кинг-сайз. Правая рука двигается на сантиметр. Левая рука двигается на сантиметр. Правая рука двигается на сантиметр. Левая рука двигается на сантиметр. В течение 15 минут я занимался только этим. Правая рука двигается на сантиметр. Левая рука двигается на сантиметр. Правая рука двигается на сантиметр. Левая рука двигается на сантиметр. Каждая клеточка моего организма была сосредоточена на этой батарее. Через минуту или две я почувствовал легчайшее подрагивание. Я остановился, ухватился изо всех сил и замер в ожидании. Я осмеливался только осторожно дышать: вдох, выдох. Наконец я снова мог контролировать батарею. Тогда я вновь начал: правая рука двигается на сантиметр. Левая рука двигается на сантиметр. Правая рука двигается на сантиметр. Левая рука двигается на сантиметр. Снова дрожание, снова пауза, снова вращение.

Я поворачивал батарею сантиметр за сантиметром, пока она наконец не оказалась в правильном положении. Удача! В этот момент я почувствовал самое приятное облегчение. Я знал, что мне еще предстоит поработать, но я прошел через самую большую проблему всей миссии и справился с ней! Я посмотрел вниз, на иллюминаторы грузового отсека, и все внутри шаттла показывали мне большие пальцы. Я оглянулся на телескоп, Ньюман улыбался, показывал на меня, словно говоря: «Вот это мужик!». Я был полностью истощен психически. Никогда в жизни мне бы не хотелось повторить то, что я только что сделал. Нэнси подвезла меня к телескопу, и мы с Ньюманом подключили мачту батареи к диодному блоку. Затем проверили, не закрепляя полностью. Потом мы раскрыли новую батарею, как книгу, и поместили ее на место. С ней у «Хаббла» появился новый источник энергии, который добавил к сроку работы телескопа большой запас.

Оставшаяся часть выхода в космос прошла гладко. Более того, мы работали так хорошо, что сделали больше, чем было запланировано. В какой-то момент мы столкнулись с проблемой, на которую нам потребовался отклик Центра управления полетом: хотят они или не хотят, чтобы мы проверили запор одной из дверец телескопа. Как бы неправдоподобно это ни звучало, но я провел в открытом космосе почти шесть часов и улучил всего несколько моментов, чтобы посмотреть на Землю. Я прилагал все усилия, чтобы не обращать на нее внимания и сосредоточиться. Теперь, пока мы с Ньюманом ждали ответа, я остановился и все рассмотрел как следует.