Теперь мы вдвоем направились к телефону у туалета и выудили телефонную книгу. В Миннеаполисе оказалось три Роберта Тайлера — один с известным нам телефонным номером. Здесь было его имя, телефон и единственное, что нас интересовало, — адрес.

— Южная Харриет-авеню, — сказал я. — Все сходится. Недалеко от Колледжа живописи и дизайна и рукой подать до дома Лиз.

— Прекрасно. Поехали, пока он дома.

У нас вновь появилась цель, и мы быстренько протопали к машине, съехали по спиральному пандусу на солнечную улицу, и минут через двадцать после того, как я говорил с Робом Тайлером и он меня послал, мы были на месте.

Дом, старое дощатое строение с крыльцом, казался вымершим. Мы с Тони пересекли заросший сорняками палисадник и поднялись на крыльцо. Дом оказался странно тихим. Я ожидал услышать вопли магнитофона, мощного и оглушительного, или, может, барабаны, оглушительные и идиотские. Но ничего такого не было — никто даже не отозвался на звонок, сколько я ни нажимал на кнопку.

— Эй, посмотри-ка, — Тони показала на почтовый ящик, черную обшарпанную штуковину на другой створке двери.

На ящике была фотография, приклеенная липкой лентой, видимо не раз отодранная и вновь прилепленная. Шестеро: две женщины и четыре парня с бритыми головами. Взгромоздились на старую тахту — сплошная масса ног, рук, кожаных курток, сапог. И, как у «обезьян» в шестидесятые годы, над ними знамя с надписью: «Эй-эй, мы — бритоголовые!»

Потрясающе. Выходит, наш Роб еще и неонацист?

— Этот, — сказала Тони, тыча пальцем в снимок. — Это он.

Я взглянул поближе: тощий угловатый малый с бритой головой и оттопыренными ушами.

— Вот уж красотун!..

Разглядывая фото, я испытывал чувство, deja vu — это уже было. Впрочем, разве такие парни не на одно лицо? Панки — такие же конформисты, как домашние хозяйки из предместий; и те и другие — пленники своих забавных стереотипов, однозначно диктующих им форму одежды.

Я еще раз нажал на кнопку звонка и не отпускал. Звонил, будто пришел снять показания счетчика, и наконец мы что-то услышали. Шаги. Кто-то приближался, отнюдь не спеша. Наконец дверь отворилась. За ней была женщина под тридцать, очень бледная, с черными, как сапожный крем, волосами длиной в дюйм, не больше; в правую ноздрю вдето четыре или, может, пять сережек. Я улыбнулся и спросил:

— Роб Тайлер дома?

— Кто, Роб?

Она была в грогги, словно поднялась после глубокого сна. Обследовала нас своими маленькими глазками, пожала плечами, отвернулась и захлопнула дверь. Я взглянул на Тони, молчаливо спрашивая; что это за дама?

Тони ответила вопросом:

— Что будем делать? Ждать?

— Хоть убей, не знаю…

Мы постояли, наверное, еще минуту. Я уже собрался опять звонить, но снова услышал шаги, и дверь отворилась второй раз. Роб Тайлер. Точь-в-точь как на фото, точь-в-точь как я его себе представлял. Тощее лицо, наголо бритая голова, круглая и гладкая. Борода слегка отросла — грубая черная щетина на щеках и подбородке. На нем была мятая черная рубашка с намалеванным на правом рукаве скелетом, черные джинсы в обтяжку и черные же поношенные матерчатые башмаки. Он уставился на нас; бледная женщина появилась у него за спиной и обняла его сзади.

— Привет, Роб, — сказала Тони.

Тайлер выглядел совершенно потерянным; он полуобернулся к женщине и спросил:

— Сандра, кто эти люди?

Тони не отступила.

— Я Тони Доминго, сестра Лиз. Мы один раз виделись.

— А! Ага, так, — сказал Тайлер и взглянул на меня. — Позвольте, а вы — тот парень, который позвонил, когда я хотел вздремнуть.

— Простите, пожалуйста.

— Ну я же сказал вроде, что ничего не знаю про Лиз. — Тайлер приложил ладонь к груди. — Простите, не хочется плохо говорить о мертвой, но мы с Лиз разбежались. Она меня вроде как злила, и скучно было с ней, понимаете? Теперь у меня новая девушка, Сандра. Вот она.

Роб завел руку назад и притянул ее к себе. Ока зевнула, почесала свой черный ежик и стала целовать Роба в спину.

— Послушайте, — сказала Тони, — я знаю, что после разрыва с Лиз вы с ней говорили. Несколько раз звонили. Вы с ней виделись? Вспомните, вы видели ее последнюю неделю перед смертью?

Сандра сделала кислую мину, шлепнула Тайлера тыльной стороной ладони и сказала:

— Ох, Роб, ты меня опять обманываешь?

Роб повернулся, потерся щетинистым подбородком о ее щетинистую голову.

— Нет, конечно, детка. Понятия не имею, о чем эти люди говорят. Ступай в комнату. Я сейчас приду. — Он развернул ее и подтолкнул: — Ну иди, иди!

Я сказал:

— Роб, мы просто хотим…

— Стоп, — он уставил на меня палец, набрал воздуха в грудь и сказал: — Сандра и я, мы кое-чего добились. Мы вместе делаем хорошие вещи. Я — скульптор, она скульптор. Работаем с металлом, понимаете, со сваркой. Я не желаю это терять. Усек?

— Разумеется.

— И я вам еще раз скажу. Я взаправду ничего не знаю о Лиз. Без дураков. Точно, мы говорили после разрыва, но звонил не я, нет. Она меня доставала, звонила и звонила, звала пойти с ней, выпить кофе.

Тони мгновенно спросила:

— Зачем? Что она хотела? Какой у нее был голос по телефону?

— Ну и ну! — Тайлер затряс головой, шагнул назад, взялся за дверь. — Мне это ни к чему. Дошло? Мне не нужно неприятностей, с меня дерьма хватило, когда Лиз всюду совала свой нос.

Тони взглянула на меня, потом на Тайлера.

— Черт побери, что это значит?

— Ничего, совсем ничего.

Я видел, что Тони сцепила руки, видел, что она пытается говорить спокойно.

— Роб, я никого не обвиняю, я просто стараюсь понять. Лиз умерла, и я хочу выяснить, почему это случилось. Сейчас вам неудобно разговаривать — ладно, но если что вспомните, позвоните мне. Будьте так добры. Я остановилась в «Холидей инн», у Семи углов.

— Да, правильно, может, пообедаем. — Он осклабился, шагнул назад, захлопнул дверь и прокричал оттуда: — Будьте здоровы!

— Эй, стой! — Я бросился вперед, чтобы распахнуть дверь, но Тони схватила меня за руку.

— Уходим отсюда.

— Но…

— Он не хочет говорить. Идем!

Тони побежала с крыльца, прочь от этого гнусного дома. Я поспешил за ней, уже не замечая теплого воздуха и сияющего неба. Тони стояла у машины, потирала ладонью лоб и явственно хотела поскорее убраться отсюда.

— Тони, почему…

— Алекс, пожалуйста. Открой скорее машину.

Я помнил этот ее тон так же хорошо, как щербатый зубик. Это была декларация: «НЕ ДАВИ НА МЕНЯ». Не значило ли это сегодня «Не хочу, чтобы ты был рядом»? Я впадал в паранойю, ясное дело. Чтобы не дразнить гусей, заткнулся, молча отпер ее дверцу, обошел машину и сел за руль. Не торопясь устроился, вставил ключ в замок зажигания, все еще ожидая, что Тони остановит меня. Не тут-то было. И несколько секунд спустя я тронул машину.

— Вот кретин, — сказал я о Робе Тайлере.

— Настоящий.

Медленно подъехали к знаку «стоп», я посмотрел налево, направо и поехал дальше по улице; на ней спиливали больные вязы и высаживали на их место тоненькие молодые деревца. Лиз не могла наложить на себя руки из-за идиота вроде Тайлера. Не могла она впасть в отчаяние из-за разрыва с этим индюком. Облегчение — вот что она должна была ощущать.

За этим стояло что-то еще. Это «что-то» копошилось у меня в голове. Что это? Что хотят девять десятых моего мозга сообщить одной десятой?

— Сделай глубокий вдох, и пусть это всплывет из подсознания в сознание. Представь себе, что ворота открылись и информация вытекает наружу.

Легкие полны, легкие пусты — что я теперь вижу? Роб Тайлер стоит в дверном проеме. «Эй, эй, я — бритоголовый!» Чернота. Черный цвет — вот что скреблось в моем мозгу. Черное — что? Волосы? Рубашка? Джинсы? Да, вся одежда на Тайлере черная, вплоть до башмаков.

Башмаки.

Я сбросил газ и свернул к обочине.

— В чем дело? — спросила Тони.

— Я сейчас думал о Тайлере, о том, как он выглядит.

— И что?

— То, что башмаки его точь-в-точь как на парне, который вломился в квартиру Лиз. Черные, высокие, брезентовые.