© 1992 by R. D. Zimmerman

All rights reserved

© WILLIAM MORROW AND COMPANY, INC. NEW YORK, 1992

© Перевод. М. Литвинова, 1995

© Издание на русском языке «Текст», 1995

Я стоял на берегу озера Кэлхаун, прячась в густом кустарнике, и моя первая мысль была, что я никогда в жизни не видел, как убивают человека — да еще знакомого человека, как Тони, моя подружка с университетских времен. Был вечер, весь Миннеаполис тихо сидел по домам, а она была здесь, на краю пляжа, и разговаривала с этим ублюдком, и тут раздался первый выстрел. И я подумал — кто бы мог предположить, что наши трудные отношения закончатся через двадцать лег именно так. Не заключительной ссорой. Не последним любовным свиданием. Смертью.

Хотя они не кончились. В тот момент еще не кончились.

Некогда ее мать считала свою Антуанет тихой, рассудительной девочкой, но теперешняя Тони — среднего роста, с длинными темными волосами — была совсем другой. Врач, фотограф-любитель, участница несчетных марафонов. Да, красивая. Да, изящная. Но при этом — мускулистая и решительная.

Парень уцелел — он скрючился и пополз, пытаясь укрыться.

— Тони! — вскрикнул я. Дыхание вырывалось паром в холодную апрельскую ночь. — Тони! Берегись!

Я закричал, потому что увидел: кто-то мчался к ним сквозь ночь по краю озера, с пистолетом в вытянутой руке, — несся, чтобы убивать. Я бросил все — фотоаппарат с инфракрасной пленкой, радиотелефон, — все, что должно было охранить ее, уберечь от несчастья. Побежал к ней, не думая, что сделать, как помочь. И сейчас же этот парень — с которым у нее была здесь встреча — рванул к кустам. Почему? Мы были уверены, что предусмотрели все, — почему тогда он мчался, словно спасая свою жизнь? Или он обманул нас и его банда решила убить нас обоих меня и Тони — здесь и сейчас?

— Тони!

Не надо было кричать. Второй раз уж точно — она резко обернулась, посмотрела в мою сторону — и не заметила подбегавшего к ней человека, я не разглядел, мужчина это или женщина. Господи, нет, нет! Она еще могла укрыться за скамьей, за деревом, но тут ударило второй раз. Я мчался по парку со всех ног — по траве, гравию, песку — когда красноватым огнем пыхнул этот роковой выстрел. В нее попали — я понял это мгновенно.

— Нет! — закричал я.

Ответь мне, думал я: «Не волнуйся, Алекс. Я в порядке!» Но она не откликнулась. Пошатнулась, упала. Нет, рухнула, и я понял, что случилось худшее, и я помчался еще быстрее, пересек пляж, упал на колени, проехал по траве и оказался рядом с ней.

— Тони, что с тобой? — взмолился я, боясь прикоснуться к ней. — Тони, ты слышишь меня? Тони!

Ничего. Ни слова, ни стона. Ни малейшего движения. Я дотронулся до нее и мгновенно все понял — будто меня током ударило. Кровь, темная и густая, текла из ее головы, заливая землю. И меня.

Я вскинулся, я искал помощи, но увидел только его, этого мерзавца, убегающего в кустарник к жизни и свободе. Повернулся в другую сторону, увидел черное озеро, распростертое в ночи. И еще одного человека — убившего Тони, теперь он искал меня. Это было ясно. Я хорошо видел пистолет.

Стоя на коленях, обхватив тело моей бывшей подружки, я думал: Тони, если я останусь в живых, если меня сейчас не убьют, я разберусь с ними. Я отомщу. И за смерть твоей сестры, и за твою.

Ее руки поднялись с кресла-качалки к моему лицу, испытующе коснулись его и затем уверенно пробежали по щекам, векам, сдвинутым бровям. Удивительно, как много могли прочесть ее пальцы. Я никогда не мог ничего скрыть от нее, великой ведуньи.

— Алекс, давно пора было приехать, сказала Мадлен, моя сестра. Она — вылитая Одри Хепберн.

Мы стояли на длинном причале. Вернее, стоял я, а сестра — красивая, мудрая, любящая, удивительная — сидела в кресле-каталке. На коленях — светло-коричневый плед, половину лица скрывали большие темные очки. Она сидела в кресле, потому что была парализована, ощупывала мое лицо и волосы длинными нежными пальцами, потому что была слепа.

— Дай мне руку, — приказала она.

Еще стоял август, но ветер был холодный — он дул с озера Мичиган, несся над нами и вокруг нас. Я поддернул рукав своей выпендрежной черной водолазки, выглядевшей как надо в Нью-Йорке или Миннеаполисе, но не здесь — на острове, в добрых десяти милях от моста Маккинак. Яркая зелень, аквамариновая вода, белый песок. По виду не отличишь от Карибских островов, только без соли в воздухе, зато здесь смолистый запах сосен. И конечно, длится это недолго, всего несколько месяцев, но следующим летом снова будет так, и следующим — и так далее. Преходящая благодать. Награда за суровую зиму.

Мэдди взяла мое запястье, погладила густые волосы на руке, словно мы были любовниками. Мы с ней не виделись с прошлой весны

— А ты поправился, — сказала она.

— Я совсем забросил велосипед этим летом.

Я вообще ничего не делал эти пять месяцев после того, как Тони умерла. Ее смерть меня пришибла; это был то ли поворотный момент в моей жизни, то ли волчья яма — что-то держало меня за глотку, и я никак не мог освободиться.

— Ну, двинули. — Мэдди отпустила меня и сложила руки на коленях. — Поедем и дом. Все получится, вот увидишь. Доверься мне.

— Да, доктор Нет.

— Перестань. — Она рассмеялась.

Так я ее дразнил — доктором Нет из знаменитого романа о Джеймсе Бонде. Она жила такой же невероятной жизнью и тоже на собственном острове. Но в моей Мэдди нет ни капли зла. Она — просто чудо, а не «доктор Нет» и, может быть, даже не доктор Мадлен Филлипс, клинический психолог и биржевой игрок, — а доктор Да. Я улыбнулся во весь рот.

— Помоги мне съехать с пирса, пожалуйста. Подтолкни кресло. Вещи можешь оставить здесь, Альфред принесет.

— Что у меня с собой? — спросил я, чтобы ее проверить.

— Большой твердый чемодан. Ты закряхтел, когда поднимал его из лодки, и он грохнулся на пирс. И еще что-то маленькое, ты поставил это бесшумно. Что-то хрупкое, наверное, твой портативный компьютер. — Мэдди помедлила. — И…

— И?..

— Черный кожаный портфель. Он висит у тебя на плече. Я чувствую его запах.

— А откуда ты знаешь, что он черный?

— Оттуда же, откуда знаю, что ты в черной рубахе. Ты всегда старался быть изысканным парнем.

— Ты неисправима, — сказал я и взялся за кресло.

— Вся в тебя, Маленький Братец.

Я смеялся, выкатывая кресло — дощечка за дощечкой — с длинного причала. Вода и Огонь — две опасности, которые Мэдди не смогла бы увидеть и избежать, — больше она ничего не боялась. Не сомневаюсь, я бы тоже их боялся, если бы в юности ослеп из-за врожденного дефекта сетчатки retinitis pigmentosa, а в тридцать пять меня бы сшиб огромный дизельный автобус компании «Чикаго транзит», въехавший среди бела дня на тротуар. Так-то. Я выкатил ее с пристани на асфальтовую дорожку, ведущую к дому.

Ее пристань. Ее дорожка. Ее дом. И ее катер — огромная штуковина фаллическом формы из стеклопластика. На нем Альфред, слуга Мэдди — родом с Ямайки, — примчал меня с семерного побережья Мичигана на этот остров. Ее остров. Целиком. «Чикаго транзит» выплатил ей восемь с половиной миллионов долларов в компенсацию за увечье, а Мэдди увеличила эту сумму во много раз. Такая она умница. Наняла лучшего финансового советника, но вела дело своим умом — вторглась на фондовую биржу перед Большим Бумом и поплыла на гребнях ее волн, как чемпион серфинга. Слепая, парализованная женщина побеждала раз за разом — купила акции «Тайм» по двадцать долларов на три миллиона, а продала по сто сорок. Затем еще сто пятьдесят тысяч акций — эта операция принесла на каждые пятнадцать долларов сто двадцать пять. Последнее, что я слышал, — Мэдди пятикратно умножила то, что ей заплатили за перебитый спинной мозг. Водитель автобуса был пьян, до того его трижды предупреждали. Эта ужасная трагедия обернулась для нее выигрышем — хотя бы финансовым. В этом была вся Мэдди.