На этом этаже отделения интенсивной терапии в отдельном крыле располагался операционный отдел. Лейланд знал, что любого незнакомого врача, направляющегося в ОИТ, наверняка заметят и, возможно, его даже остановит медсестра, хотя и с дружелюбным вопросом: «Здравствуйте, доктор, могу я вам чем-либо помочь?». Чтобы уменьшить вероятность этого, перед тем, как войти в отделение интенсивной терапии, Диоген направился в операционное крыло и использовал свой пропуск для входа в раздевалку врачей. Там, напротив рядов шкафчиков он нашел то, что искал: аппарат для выдачи униформы, габаритами напоминающий гигантский шкаф. Он снова извлек свой пропуск, и машина, как и положено, разблокировала передние стеклянные панели, что позволило ему выбрать отсек, где лежала стерильная униформа его размера. Он быстро надел ее. Теперь возможность быть кем-то замеченным значительно снизилась.
Оттуда он направился по коридорам в предварительно выбранную подсобку. Диоген заранее тщательно спланировал каждый свой шаг. Снова вытащив пропуск, он вошел внутрь. В этой комнате и в прилегающем к ней коридоре не было камер видеонаблюдения — это было весьма важно для осуществления его плана.
Вынув из своей сумки только футляр с хирургическими инструментами, он положил ее на дальнюю часть полки, и, в качестве меры предосторожности, заставил коробками. Футляр он засунул за пояс и прикрыл его униформой. Затем он вышел и направился в отделение интенсивной терапии, где ему снова пришлось использовать пропуск. Он должен был признать, что меры безопасности в госпитале оказались всеобъемлющими — из-за размеров больницы и из-за того, что она располагалась в районе с высоким уровнем преступности — но в данном случае все эти меры были ему на руку. Конечно, предполагая, что все будет идти строго по плану. Лишь одна вещь имела решающее значение для осуществления его плана: ему обычно приходилось проникать в охраняемую зону, но никогда не приходилось из нее выбираться.
Продвигаясь к намеченной цели, он взглянул на свои часы. Его все больше охватывало возрастающее нездоровое волнение, но у него не было времени, чтобы его полностью подавить. «Если, так или иначе, нечто должно быть сделано, лучше всего это сделать как можно быстрее...»
В ОИТ не наличествовало камер видеонаблюдения, потому что соотношение числа медсестер к числу пациентов там было очень высоким — а именно на трех пациентов приходилась одна медсестра. Поэтому Диоген не хотел рисковать и просто входить в палату к пациенту, потому что дежурная медсестра обязательно последует за ним, заинтересовавшись, кто он и что он здесь делает. Но хвала Господу за профсоюзные перерывы! Медсестра, которую ему необходимо было миновать, только что отправилась на отдых — хотя Диоген и так знал, что рано или поздно ей придется отлучиться со своего рабочего места.
Он быстро миновал пост медсестер и направился в палату, в которой лежала восьмидесятидвухлетняя пациентка, Фредерика Монтойя, находящаяся на последних стадиях деменции и застойной сердечной недостаточности. На ее карте было указано распоряжение «Не реанимировать». Это значило, что когда у нее остановится сердце, персонал не будет торопиться, хотя, конечно, рано или поздно кто-то из них явится, и из-за этого ему придется работать очень быстро.
Старуха уже находилась на пороге смерти. Констанс, даже если она когда-нибудь узнает, что он сделал ради нее, вряд ли будет сильно протестовать против его действий.
Диоген вошел в палату и закрыл за собой дверь. Пациентка лежала на кровати без сознания, подключенная к системе искусственной вентиляции легких. Она явно умирала, хотя и продолжала тянуть волынку. Ее жизненные показатели, отображаемые на настенном мониторе, расположенном за спинкой кровати, были слабыми, но устойчивыми.
Он быстро извлек свой хирургический набор, обнажил иглу и ввел в капельницу тщательно выверенную смертельную дозу морфина. Эффект от обезболивающего агента должен был наступить практически мгновенно, и он тут же приступил к работе, не дожидаясь, пока у нее остановится сердце. Первым делом он снял прикрывающую ее простыню, после чего проворно перекатил женщину набок, распахнул ее больничную рубашку и сделал быстрый вертикальный надрез в нижнем отделе позвоночника. Он работал с особой осторожностью и оперативностью. Ее жизненные показатели стали неустойчивыми уже в начале его работы; примерно в тот же самый момент, когда он извлек «конский хвост», она умерла, и тут же зазвучала целая какофония сигналов тревоги. Он быстро поместил изъятый пучок нервов в стерильную пробирку, запечатал ее и положил в свой хирургический футляр.
Но еще до того, как он смог приступить ко второй фазе своего плана, открылась дверь — черт возьми, и почему их нельзя было запирать изнутри?! — и кто-то вошел. Это оказался врач, а не медсестра, как ожидал Диоген. Мужчина остановился, застыв на пару мгновений и попытавшись охватить всю сцену целиком — мертвая женщина, лежащая на боку, кровоточащий надрез… а затем до Лейланда донесся его крик с нотками инстинктивного ужаса:
— Доктор, что во имя всего святого…?
Крик врача оборвался из-за длинного скальпеля, воткнувшегося в верхнюю часть его шеи. Разрезая врачу горло, Лейланд в то же самое время отскочил назад и одновременно отступил в сторону, тем самым успешно избежав брызг крови. Захлебывающийся собственной кровью врач, бесшумно упал на пол. Не теряя ни минуты, Лейланд мельком взглянул на бедж с именем врача, подошел к открытой двери и выглянул наружу. По направлению к нему по коридору спешила медсестра, отвечая на сигнал тревоги.
— Доктор Грабен и я уже работаем здесь, сестра — конечно, если вы не против, — обратился он к ней. — Здесь DNR[169], и уже почти все закончилось. Пожалуйста, позвольте нам обеспечить пациентке достойный уход.
Не дождавшись ее ответа, он просто захлопнул дверь.
Теперь появилась удачная возможность, которую он не мог упустить. Действуя быстро и решительно, Лейланд перевернул доктора на живот. Схватив заднюю часть его белого халата, он воткнул скальпель в материал и разрезал его, затем проделал то же самое с рубашкой, обнажив спину мужчины. Для Диогена в этой нетронутой белизне плоти было нечто завораживающее, а осознание того, что он собирается разрезать ее, безмерно возбудило его. Он пальпировал позвоночник, тем самым определяя, откуда ему лучше начать разрез, воткнул скальпель в плоть и протянул его вдоль только одной стороны позвоночника — только подобным образом можно было добраться до cauda equina.
Из разреза потекла кровь, хоть и не сильно. Это облегчило ситуацию. Обнажив самую нижнюю часть спинного мозга, он извлек cauda equina — «конский хвост», получивший такое название из-за того, что массивный пучок нервных волокон выглядел как тысячи седых волос. Этот неожиданный второй образец оказался для Диогена ценным приобретением. Он не собирался убивать молодого здорового мужчину, но этого никак нельзя было избежать. Теперь у него был избыток рабочего материала, и это не только сделает формулу более надежной, но и позволит достичь желаемого эффекта за гораздо меньшее время.
Поместив второй полученный образец в пробирку вместе с первым, Лейланд теперь приступил к работе над местом убийства. Вооружившись парой скальпелей, он сначала еще несколько раз ударил доктора по горлу и по лицу, сильно его изуродовав, затем он исполосовал всю его спину, тем самым маскируя разрез.
«Даже самому не верится, однако я уже успел забыть, что во взрослом человеке столько крови...» — с удивлением думал он.
Диоген продолжал терзать тела своих жертв, нанося им мелкие насечки и глубокие раны во всевозможных направлениях, в то же время, стараясь, чтобы их кровь не попадала на него самого. Помимо этого, он пытался проводить разрезы так, чтобы они выглядели максимально похожими на результат действий кровожадного безумца. Ощущение проникновения скальпеля в плоть, усилия, которые ему необходимо было приложить, чтобы преодолеть ее натужное сопротивление, и следовавшее за этим внезапное чувство того, что плоть поддается и уступает его силе, а также брызги крови, которые быстро иссякали — все это вкупе породило в Диогене чувство сожаления из-за того, что он не мог задержаться здесь подольше и насладиться этим действом. Он работал в условиях цейтнота, и на удовольствия у него не было времени.
