— Узнать его имя для меня это дело чести. Как забыть, когда не знаешь, кто он такой, когда все друзья в курсе и судачат за спиной? Это для меня позорно и унизительно. Все, что я хочу знать, это его имя. Тогда я смогу... — он запнулся, немного наклонился к ней и произнес доверительным шепотом, — хорошо, позвольте мне быть с вами честным.

— Так и быть. Говорите все, как есть.

— Если бы я знал его имя, то мог бы притвориться, что все это время был в курсе, и просто игнорировать эту ее интрижку, как знак полного безразличного к ней отношения. И только. Я хочу... спасти хоть какую-то часть моей гордости, которая еще осталась.

— Понимаю. Да, я отлично вас понимаю. Вы богатый человек, я права?

— Очень.

— И она попытается забрать ваши деньги?

— Без сомнения.

— Брачного контракта нет?

— Я был таким молодым и наивным. О, каким же я был дураком!

Последовала длинная пауза.

— Ясно. И я хорошо понимаю, к чему вы клоните, потому что сама прошла через подобное. И знаю, что такое унижение, когда все твои друзья сплетничают за спиной, и весь мир скрывает это от тебя. И вы сами — всегда именно тот, кто узнает последним.

В ее голосе прозвучала горечь. Пендергаст поднял глаза.

— Я так рад, что вы меня понимаете. Это много значит для меня... Барбара. Он осторожно взял женщину за руку, слегка ее сжав. Она негромко рассмеялась, позволив ему на мгновение задержать руку, а затем отстранилась.

— Теперь, Алоизий, позвольте мне просто подойти к моему компьютеру и взглянуть, что у нас есть. Но предупреждаю: не подходите к нему. Держись подальше. Или вы не получите от меня его имя.

МакКормик выхватила квитанцию из его руки, села на свое место и быстро застучала по клавишам.

— Порядок, нашла.

Она вырвала лист из блокнота, лежащего на ее столе, написала на нем имя и передала Пендергасту.

На бумаге красивым почерком было написано: Моррис Крамер.

Пендергаст почувствовал на себе ее острый взгляд и выдал подходящую случаю череду эмоций: шок, оскорбление и презрение.

— Так это он? Ублюдок. Мелкое дерьмо. Мой старый сосед по комнате из Эксетера[164]. Я должен был догадаться!

Она протянула руку, и он отдал ей лист бумаги обратно. Она смяла его и выбросила в мусорную корзину, при этом продолжая пристально смотреть на Пендергаста.

— Как я уже сказала, Алоизий, мир полон женщин, которых стоит любить, — она взглянула на часы. — О, самое время для чая. За углом есть прекрасная чайная. Желаете присоединиться ко мне?

Пендергаст выдал ей еще одну ослепительную улыбку.

— С радостью, — сказал он.

Занимающий площадь в три с половиной тысячи квадратных футов, Гранд-люкс отеля «Сетаи», Майами — как размышлял Диоген — превосходил своими размерами массу стандартных жилых домов. Номер мог также похвастаться не только неописуемо прекрасным видом на Атлантику, но и домашним кинотеатром, дорогими предметами искусства, висящими на стенах подлинниками картин, написанных маслом, проходной кухней, оборудованной техникой «Sub-Zero»[165] и ванными комнатами, отделанными черным гранитом. Но в отличие от большинства пятизвездочных гостиничных номеров он был декорирован с безупречным и сдержанным вкусом: здесь присутствовал чувственный налет изысканности и роскоши. Диоген надеялся, что это все возымеет желаемый эффект, потому что объект воздействия не являлся ценителем прекрасного.

В настоящее время этот самый объект — девушка — сидела на кожаном диване в одной из двух гостиных комнат. Когда Диоген вошел, держа в каждой руке по бокалу «Лилле Бланк»[166], он одарил ее самой теплой улыбкой. Флавия Грейлинг взглянула на него. Она была одета в рванные синие джинсы, майку и вездесущую поясную сумку. Она не улыбалась. Вместо этого на ее лице застыло выражение, которое он не мог распознать: «Доля неопределенности», — подумал он, — «смешанная с надеждой, любопытством... и чем-то граничащим с гневом».

— Вот твой напиток, — сказал Диоген, ставя бокалы на столик, расположенный перед диваном. — Итак, это был последний пункт твоего плана действий?

Флавия оставила напиток нетронутым.

— Да. Я отправила тебе эту записку через службу переадресации, затем покинула Намибию и пробралась на борт парохода, идущего в Сьерра-Леоне, а потом спряталась в местном убежище. Твои инструкции и билет на самолет до Майами доставили только вчера.

— Прекрасно.

Диоген сделал глоток «Лилле». На время его визита в «Сетаи» он находился в образе личности Петру Люпея с его очаровательными европейскими манерами, чисто выбритым и гладким лицом — без единого шрама — изысканным костюмом, сшитым на заказ, слабым следом неидентифицируемого акцента и одной контактной линзой, скрывающей его молочно-голубой глаз.

— Но я должен спросить: тебе действительно было необходимо настолько жестоко разбираться с владельцем того автосалона, мистером...

— Керондой.

— Керондой. Да. Неужели надо было действовать настолько… хм… радикально? Учитывая обстоятельства, я имею в виду.

— Абсолютно. Он отклонился от сценария. Твоего сценария. Вместо того чтобы вести бизнес как обычно, он покинул автосалон, оставив после себя кровавый беспорядок. Это заинтересовало полицию, что, как ты сказал, было последним, чего бы ты хотел.

— Ты права, так и было.

— Ты говорил, что мы не оставляем после себя следов. Керонда оставался единственной ниточкой. Он запаниковал. Рано или поздно он бы сболтнул лишнего. Я подумала, тебе бы этого не хотелось. Неужели я ошиблась?

Во время своей тирады она неотрывно смотрела на него, и выражение ее лица внезапно стало пронзительным. Диоген невольно почувствовал беспокойство. У Флавии была одна странная особенность: она могла так посмотреть на человека, что он начинал ощущать ее взгляд, как физический удар одним из ее многочисленных клинков. Диоген видел, как она часто использовала этот взгляд на других, и обратил внимание на эффект, который он производил. И ему совсем не понравилось, что она использовала этот прием на нем.

— Нет, конечно, нет, — быстро ответил он, — ты сделала именно то, что нужно.

Диоген подумал, что это еще одна причина в пользу того, чтобы избавиться от этой девушки раз и навсегда. На его взгляд, в ней слишком явно читалось удовольствие, получаемое от убийств.

— Я выражаю тебе свою благодарность, — сказал он с самой теплой интонацией, на которую только был способен, — а также свою глубочайшую и самую искреннюю признательность.

Выражение лица Флавии немного смягчилось. И только сейчас она сделала глоток своего «Лилле», после чего отставила бокал и подогнула под себя ноги, что, по ее мнению, являлось типично женским жестом.

— И что дальше? Знаешь, мне очень понравился Эксмут. Это не было сродни другим заданиям, которые ты мне давал — там у нас было много свободного времени. Свободного времени для того, чтобы лучше узнать друг друга. Ты не похож на остальных людей, которых я встречала раньше. И я думаю, ты понимаешь меня, понимаешь, почему я вынуждена поступать так, а не иначе. Думаю, ты меня не боишься.

— Ни в коем случае, моя дорогая Флавия. И это правда — мы очень хорошо понимаем друг друга.

Она покраснела.

— Ты не представляешь, насколько это важно для меня! Потому что я думаю, это значит... что ты, похож на меня, Питер. То, как ты думаешь… то, что тебе нравится — как то, что случилось в Брюсселе в прошлом году с тем мальчиком на побегушках! Помнишь, как он пытался шантажировать тебя? Тебя… он явно не на того нарвался!

Она вдруг раскатисто рассмеялась и сделала еще один глоток своего напитка.

Диоген тоже вспомнил того слугу из Брюсселя, но не с таким явным удовольствием, как Флавия. Он замаскировал свой дискомфорт снисходительной улыбкой.