Аксель - тоже. И его жест, то как он поправил мне корону, был жестом понимания, нежности к самой дорогой моей вещи.

- Я как-то резко свернул с темы боя к теме экзистенциальных терзаний. Так вот, когда герой уже готовился снести злодею голову, вмешалась судьба. Меч был занесен, горло открыто, но за секунду до того, как этот тысячелетний спор был бы разрешен, в самый ответственный момент, Неблагой Король всего лишь иглой уколол своего братца. Игла, смоченная ядом, проникла под кольчугу, и усыпила его. Вообще-то, фактически нельзя сказать, по законам Аркадии, что Неблагой Король победил. Критерий один - смерть, победа это смерть. Но при этом совершенно никак нельзя убить Благого Короля, пока он спит, это тоже противоречит правилам, установленным не нами. Я бы даже так сказал: Не Нами.

Аксель неопределенно ткнул пальцем куда-то вверх.

- Нужно победить в бою, а в драке со спящим достоинства, как ты понимаешь, мало. Иными словами, почти проиграв, Отец Смерти и Пустоты, отсрочил конец боя на неопределенный срок. Он не выиграл, поэтому не может демонтировать реку. Но и вершить тут свои дела ему никто не мешает. Так что ситуация, можно сказать, повисла в воздухе. Она несколько неудобная для всех участников. Особенно для тех, кто уже сложил головы во славу своих Отцов.

Аксель вдохнул, будто впервые втянул воздух за весь свой пространный монолог, и принялся наливать себе еще чаю.

- Спасибо за внимание! - провозгласил он. - Я рассказал тебе все не только и не столько потому, что очарован твоими неземными глазами, сапфирами, украшающими твою нежную душу, сколько потому, что то, что я сейчас говорю, напрямую касается некоторых аспектов задания, которое я вам дам.

- Задания? - переспросила я. Мне не понравился тон, на который он перешел официальный и довольно отстраненный. Впрочем, еще меньше мне понравилась улыбка, в которой он расплылся:

- Впрочем, не переживай, дорогая Делия, разумеется, я буду сопровождать вас. Потому что у меня есть понятия о чести! И о хорошем времяпрепровождении.

Он улыбнулся, поправил цветок в петлице.

- Нравится? - Аксель заметил мой взгляд. - Синий, как твои очи!

- Очи? Ты что был скальдом?

- О, я так верно служил Отцу, что даже забыл из какой я эпохи! Впрочем, я появился здесь позднее ваших родителей, я их не знал, и мне было столько же, сколько и тебе, когда я впервые сюда попал. Так что считай сама! Или попросить Констанцию?

В этот момент я услышала стук.

- О! Вот и она! Констанция, скажи мне, а ты способна вычесть из нынешнего года восемнадцать лет, а из них - еще восемнадцать?

Констанция фыркнула. Она быстрым шагом прошла от двери к нам.

- Что за цирк ты здесь устроил? - спросила она. Констанции Аксель, казалось, нравился еще меньше, чем всем остальным. Иногда я думала, что это невозможно, но Констанция раз за разом доказывала мне, что Акселя можно не любить и сильнее.

- Цирк? Я полагал, это может сойти за пикник или завтрак в кофейне, или...

- Аксель, пожалуйста!

- Ах да, Констанция, какой же я невежливый. Садись, бери то, что тебе нравится! Еды еще предостаточно, как и кофе. Вот с чаем дело обстоит чуточку хуже! Признаюсь честно, я без ума от...

- Аксель, ты говорил, что в полдесятого я должна быть тут. Я бы не хотела тратить время на твои глупости. Мне нужно вернуться к работе.

Констанция в последнее время являла собой просто образец серьезности. Я не была уверена, что ей нравится здесь жить, но ей абсолютно точно нравилось заниматься тем, чем она занималась.

Аксель быстро поднялся, налил ей кофе в чистую чашечку с изогнутой ручкой. Тонкий, белоснежный фарфор, не нуждающийся ни в каких украшениях. Роза оценила бы, а она знала толк в роскоши.

- Сейчас соберутся остальные, и я с радостью изложу все. Но, поверь, это все касается работы. Видишь, я даже не злюсь на то, что ты прервала нашу с Делией интимную беседу.

- Она не была интимной, Аксель, - сказала я. Запавшая тишина даже мне показалась неловкой. Я посмотрела на Констанцию. На ней было легкое платье с черным узором, настолько тонким и частым, что платье можно было назвать как белым так и черным. Она тесно сцепила нервные пальцы, сложила руки на коленках. Констанция была вечно взвинченная, раздраженная и в этом даже очаровательная девушка. Я относилась к ней хорошо, она всегда старалась помочь, и у нее были убеждения, против которых она не шла. Констанцию много за что можно было уважать, но одного она делать совершенно точно не умела.

Она не умела разряжать обстановку. Герхард умел, но его рядом не было. Впрочем, были люди, которых сейчас я хотела видеть рядом еще меньше, чем Констанцию. Адриан от неловких ситуаций, кажется, забавлялся, а Астрид было настолько чуждо само понятие неловкости, что она, задавала самые дурацкие и неподходящие вопросы, чтобы уточнить, чего это все замолчали.

Именно в тот момент, когда я подумала об Астрид, услышала я и ее голос.

- В смысле должна была быть интимной, но не была? - спросила Астрид. Я подумала: как точно мой мозг иллюстрирует эту ее привычку и воспроизводит интонации.

А потом Астрид опустила руки мне на плечи, как будто собиралась то ли сделать мне массаж, то ли кости переломать, и я поняла, что вовсе не мой разум так точен, а Астрид и Адриан необычно для себя пунктуальны.

- Продолжайте, продолжайте, - сказал Адриан. - У нас не было намерения мешать беседам любой степени интимности.

- Что ж, - хлопнул в ладоши Аксель. - Как говорится, семеро, или в нашем случае пятеро, одного не ждут, м?

Я все еще ощущал жар, неприятное чувство, когда тебе очень стыдно или почему-то плохо и неловко. Мне хотелось умыться холодной водой, а потом заснуть, но я должен был идти к Акселю. Аксель - он тоже хороший, ему хочется, чтобы его любили, а его не любят, и это всегда страшно. Плохо быть тем, кого никогда не любят. Плохо не любить.

Я часто видел тех, кого никто не любил, особенно в последнее время. И каждый раз мне было больно, стыдно, и щеки заливал этот жар. Они просили избавления, и я ничего не мог им дать, кроме смерти. Они не слышали меня, я не мог повлиять на них. Я мог убить их или оставить в живых. Наверное, я плохо делал свою работу.

Часто я ждал, смотрел на страдания этих людей. Мне казалось, еще секунда и все, как в книжках изменится. Я до последнего ждал, даже когда точно уже решил, что передо мной именно тот случай.

Люди, которые могли только выть от боли.

Люди, которые заперты в своем теле, как в клетке, не могут ни двигаться, ни говорить (потому что для этого тоже надо двигаться).

Люди, которые живы только благодаря аппаратам в больнице, таким большим, белым или железным штукам, которые могут жить вместо них, кое-как задерживая их на этом свете.

Я не мог исполнять просьбы тех, кто здоров. У них еще все могло перемениться, им могли встретиться другие люди, другие места. У них был шанс стать счастливыми, даже если им казалось, что каждый новый день только раздирает бесконечные раны у них внутри. Я верил, что однажды им станет лучше.

Я верил, что однажды нам всем станет лучше.

Но были другие люди. Сейчас был солдат. Автоматная очередь вспорола ему живот, и его кишки разметало по развороченной земле. Он говорил на незнакомом мне языке, молодой смуглый парень, мой ровесник. Война это страшно, никому не хочется уйти из дома и знать, что может быть туда не вернешься. Может и дома не будет. А этого мальчика, наверное, кто-то ждал. Он тоже от жизни чего-то ждал. Мне было его так жаль. Так несправедливо, что все эти пули оказались в нем. Они могли попасть в то место, где от них никто бы не погиб. Почему так случается? Констанция говорила, что дело в теории вероятности. Все рассчитывается, есть детальки, укладывающиеся в формулы.

А я не понимал, как так. Я много чего не понимаю. В общем, я смотрел на него, он запрокинул голову и раскрывал рот, как будто с неба шел дождь, а ему очень хотелось пить. Его рот был окровавлен, и кровь все прибывала. Он был таким уже четыре часа, а отряд его ушел без него, оставив умирающего в умирающем городе, посреди уже мертвых.