Я вышел в совсем темную ночь, но знал, что еще не опоздал. Редкие стайки детей еще колядовали, но большинство уже закончили. Я остановил девочку в костюме принцессы, ей было лет двенадцать, у нее могла быть зверушка, за которой она ухаживала. Я спросил:

- Где зоомагазин, который называется "Лесси"?

Я старался хорошо сформулировать вопрос. Девочка сделала от меня шаг назад, отдернула пышную шифоновую юбку. Я обнимал папин ботинок и выжидающе смотрел на нее.

- Там, - она указала в просвет между домами.

- Спасибо, - ответил я, но она уже унеслась, нагоняя подружек. Я пошел в ту сторону, в которую она посоветовала. Телефон заверещал, и я понял, что это мама с папой. Я сбросил звонок, хотя это было плохо. Нужно было посмотреть название улицы и позвонить в скорую. Почему в скорую нельзя написать смску? Почему у скорой нет своего мессенджера? Все эти вопросы занимали меня, пока я не понял, что на улице как-то неприятно. Я слышал далекий детский смех, похожий на звон бокалов перед Рождеством, но детей рядом не было, и окна в домах не горели долго, а потом зажглись все разом, так что меня ослепило, потом погасли снова. И почти тут же начали вспыхивать и угасать в каком-то странном порядке, так быстро, что у Маттиаса начался бы припадок. Я подумал, что мне что-то пытаются сказать. Так часто бывало с моими одноклассниками, они все говорили на разных языках, это могли быть прикосновения, вещи, цвета, рисунки. Сейчас я видел язык света и темноты, я пытался впустить в голову рисунки, которые образовывали горящие пару секунд окна, но никак не успевал. Я плелся, чуть шатаясь, вперед, и увидел вывеску зоомагазина. Многие буквы на ней не горели, и я увидел слова "За Лес". В этом дворе и должна была быть моя бездомная. Надо мной лопнул фонарь, и осколки осыпали меня, как конфетти. Я стряхнул их себя. В изменчивом свете окон, они блестели как первые снежинки. Я увидел женщину, сидящую около пожарной лестницы. Рассмотрев название улицы, я позвонил в скорую помощь. Мне ответили сразу, и я продиктовал адрес. С моей бездомной еще ничего не было, а я уже сказал, что она кашляет кровью.

- Вы могли бы посидеть с ней до нашего приезда. Мы будем через десять минут.

- Да, - сказал я. Женщина делала большие паузы, видимо думала, что я иностранец и хотела убедиться, что я успеваю говорить.

- Следите, чтобы она не захлебнулась кровью, держите ее голову так, чтобы она могла сплюнуть.

Я кивнул и запомнил на будущее. Диспетчер скорой помощи отключилась, а я почти дошел до моей бездомной. Свет вокруг снова стал успокоенный. Бездомная чуть раскачивалась, ее руки скользили к горлу и обратно, будто она не могла решиться поцарапать себя или нет.

- Фру, - начал было я, а потом подумал, что наверное она фрекен или ей было бы приятнее быть фрекен. - То есть, фрекен. Вы чем-то болеете? Будет легче, если вы мне скажете, врачи будут знать.

Она что-то проклекотала, и я совсем ничего не понял. Я не знал даже, была ли это речь. Как будто птица сидела у нее в горле. Я подошел ближе, и в этот момент кровь хлынула у нее ртом. Я вспомнил обещание, данное женщине диспетчеру. Когда я оказался рядом, я заставил ее наклонить голову и открыть рот, это было легко, она была какая-то совсем слабая, будто кукла. Ее рот открылся, и кровь хлынула вниз, и тогда я понял, что ее не фонтан, но маленький фонтанчик. Скорая, наверное, не успеет. А потом я увидел, как сквозь черный провал ее рта между гнилых зубов что-то на меня смотрит. Глазки, как бусинки и блестят. У меня даже не хватило времени, чтобы удивиться. Изо рта бездомной, которой мне так хотелось помочь, вылетела птица. Это была птица неизвестной мне породы (но я знаю немного птиц), красная от крови, с тонким клювом. Она вылетела прямо на меня, и я отмахнулся от нее, а следом увидел еще одну, такую же. Я успел заметить, что тело женщины под лохмотьями бугрится, как будто кожа сейчас взорвется. Страшно мне не было, но я был удивлен и расстроен. Птицы вылетали из ее рта, а потом две из них пробили кожу на ее шее. И я понял, что женщина давно была мертва - у нее были синие-синие губы и тусклая плоть. Неизвестные мне птички, великое множество птичек покрытых холодной кровью, как соусом, летели ко мне. Я закрыл руками лицо, а они царапали и клевали мне руки. Снова пошел дождь, и он смывал кровь с птичек прямо на меня. Я закричал в надежде на то, что скорая приедет, заметит и спасет хотя бы меня. Я едва не оступился и обернулся, чтобы посмотреть, куда я иду. И увидел, что асфальт на дороге проседает, как от огромного подземного взрыва. Птицы врезались в меня, как маленькие снаряды, их перья блестели красным в свете луны. Я не мог ни шагу больше ступить назад, потому что передо мной ничего не было. Мертвая бездомная, мне казалось, ухмылялась своим истекающим кровью ртом. Я отмахивался от птиц, и когда я попытался выскользнуть в другую сторону, оказалось, что асфальта нет больше и там. Я стоял на узкой ленте земли, как канатоходец, и с обеих сторон от меня была только темнота, а рой птиц клевал меня и царапал. Я старался отмахнуться от них с помощью папиного ботинка. Даже хорошо, что я именно его сегодня взял. Я подумал, что если лягу, буду устойчивее, а так что-нибудь, как-нибудь и образуется. Но этого я не успел. Я снова оступился, когда одна из птиц врезалась мне под коленку, острым клювом попав ровно в дырку на моих джинсах. Вот тогда я полетел вниз. То есть, сначала полетел папин ботинок, а потом уже я.

Ощущение было приятное.

Когда мне бывало скучно, я всегда думала о звездах. Сегодня, к концу пар, телефон совсем разрядился, а планшет лежал дома, в забытой сумке, вместе с косметикой и ключами. Мне нечего было почитать в метро и возможно некуда было возвращаться. Я смотрела на лица людей, серые от усталости, и думала о том, что происходит сейчас над моей головой далеко-далеко, так далеко, что я и представить этого не могу. Сложнейшие ядерные реакции совершались в утробах газовых облаков, излучающих вечный свет. Я улыбалась, повторяя про себя астрономические координаты V2416 Стрельца, V0615 Стрельца и, конечно, моей любимой V2506 Стрельца спектрального класса Меа. Я наизусть знала координаты всех переменных типа Z Андромеды, и это была не та тема, которую можно обсудить с подружками за кофе. Иногда я чувствовала себя очень одинокой, и мне хотелось быть как все. Я читала глупые книжки, смотрела глупые мультфильмы, но не могла избавиться от цифр и букв, формул, координат и каталогов. Они следовали за мной повсюду, куда бы я ни шла. Мама и папа радовались моим бесчисленным грантам, а я мечтала о том, чтобы меня волновали только мои волосы. Мне нравилось учиться, и я могла проводить целые дни в обсерватории университета, давно ставшего музеем. Даже просто рассматривать телескопы было здорово - представлять, как я настраиваю оптику, чтобы взглянуть туда, в вечность, в холод, в колодец бесконечного человеческого удивления.

И все-таки я никогда не была уверена в том, что не променяю это на возможность прожить ту же жизнь, что и мои одноклассники. Цифры окружали меня, как рой навязчивых насекомых, и я никак не могла отмахнуться от них, чтобы посмотреть, что еще есть в мире, кроме них.

Я пребывала в меланхолическом настроении. Все учебники за первый семестр были прочитаны мной еще две недели назад, но мне не хотелось об этом говорить.

Я ведь и так заучка Констанция, зануда Констанция. И без того преподаватели бесконечно ставили меня в пример и называли юным дарованием. И я казалась самой себе обманщицей, потому что больше всего мне хотелось говорить о косметике и уходовых средствах для волос. И всегда получалось что-то вроде:

- Ты та самая Констанция, которая решила олимпиаду по физике для первокурсников в восьмом классе? И каково это быть тобой?

- Ну, я люблю запах кокоса и Лану дель Рэй.

Каждый раз мне нечего было сказать, мне хотелось встряхнуть того, кто спрашивает меня, сказать, что я такая же как он, ничем не отличаюсь. У меня те же проблемы и те же мечты, я люблю мороженое и не люблю красить ногти на ногах. Я так расстроилась от этих мыслей, что когда случайно увидела свое лицо, тут же отвела взгляд. Я обрадовалась, когда объявили мою станцию. Холод должен был меня взбодрить, от снижения температуры повысится тонус сосудов и мышц. Для легкомысленных платьев, которые я носила все лето и раннюю осень, было совсем не время, но я не могла с ними расстаться, даже если это означало, что придется кутаться в зимнюю куртку. Летнее платье, зимняя куртка. Поднимаясь по лестнице, я без радости обнаружила, что дождь зарядил снова. Я представила, как тепло дома, как вкусно пахнет пиццей, как играет музыка из комнаты родителей, и как я смогу, наконец, скинуть сапоги на каблуках и посмотреть телевизор. Эти образы придали мне сил, и я зашагала смелее. Все не так уж плохо, подумала я. Мне восемнадцать, мне не нужно красить волосы, я и так блондинка, я учусь на первом курсе Стокгольмского университета, и у меня повышенная стипендия. Я смогу смотреть на звезды, заниматься любимым делом и, может быть, однажды получу Нобелевскую премию. Мне не придется расставаться со школьными подружками, они ведь остаются в Стокгольме, а новые друзья в университете обязательно появятся. Моя жизнь вдруг засияла красками, и даже звездное небо, укрытое почти прозрачной пленкой облаков, казалось, ободряюще подмигнуло мне сотнями своих звездных глаз. Я напевала песенку, работая сама себе плеером, грела в карманах замерзшие руки, на которых блестели серебряные колечки. Наконец, показался мой дом. Одна из многих пятиэтажных коробочек, похожих на блоки в тетрисе смыкающиеся друг с другом. Фонарь рядом со скамейкой у дома не горел. Я этому не удивилась, лампочка снова, наверняка, перекочевала на кухню к соседям. Я жила на первом этаже, и это было здорово, иначе мама или папа давным-давно разбились бы, выпав из окна. Папа все равно пытался. Я поднялась по лестнице, смазывая носком ботинка следы мела, который раскрошил здесь какой-то малыш. Но как только я дошла до двери квартиры, от моего хорошего настроения не осталось и следа. Дверь была заперта.