Я не хочу двигаться, не хочу переставлять ноги, мышцы голеней свело от напряжения, и мне больно наступать.

— Я скоро вернусь, Кэм. Всё будет хорошо.

На фоне цвета запёкшегося бордо его светлые глаза похожи на расплавленную сталь — я всё же нахожу в себе силы посмотреть на него. Эрик небрежно стирает кровь с лица тыльной стороной ладони, передаёт меня третьему Лидеру из рук в руки и спешит следом за охраной, сопровождающей Сторма в комнату для допросов.

Кажется, я заснула. В спальне сумрачно, бледный, оранжевый закат облизывает кристально-чистое оконное стекло,  и мне кажется, что проём пустой насквозь — хочется выйти из него и лететь головой вниз хоть до самого ада, если он существует. Хотя мне всё чаще кажется, что он уже на Земле.

— Он тогда специально не сменил фильтры, чтобы отваляться в лазарете, пока идёт самая жара. Отвести от себя подозрения хотел. — Эрик шагает из кухни едва слышно, ставит передо мной чашку с чем-то горячим. В ушах звенит грохот водопада, будто я снова там, на дне пропасти, где всё начиналось между нами; череп раскалывается на куски и больно глотать — вероятно, изгойский наркотик всё-таки попал мне  в желудок.

Мощная фигура Лидера занимает собой всю ширину оконного проёма — он садится на край подоконника, сложив руки лодочкой между раздвинутых коленей. Я почти не вижу его лица, лишь смутные очертания и отблески заката в потемневших глазах.

— Почему? — сажусь на постели, поджав под себя ноги, отпиваю глоток. Обычное успокоительное из моей же аптечки. Я даже запахи чувствовать перестала.

— Прайор обещала ему место в Совете. И у него, как выяснилось, личные мотивы, — Эрик берёт паузу, очевидно, что изливать душу он не привык. После всего я имею право задавать вопросы, а он обязан терпеливо отвечать на них. Думаю, в этом Лидер со мной согласен, потому что он спокойно и медленно продолжает разъяснения. — Я у него девчонку увел. Её в живых давно нет, а он всё ещё помнит. Чисто технически моей вины тут нет, она ко мне сама пришла. Мне восемнадцать тогда было. Я брал от жизни всё. А надо было просто дверь перед ней закрыть. И вот этого вот ничего бы не было, — он кивает в мою сторону, имея в виду происшествие в медицинском крыле, где я едва не стала жертвой чужих давних счётов. Не победить, так оставить после себя как можно больше дерьма, видимо это и было целью жизни Сторма последние несколько часов.

— Что с ней случилось потом?

— Напилась в дрова. С крыши сорвалась. Случайность.

— Ты любил её?

— Не знаю. Не с чем сравнить было.

Тишина затапливает пространство между нами, меня знобит и снова тянет в сон. Плохо так, что становится всё равно, и я решаюсь задать вопрос, который мучает меня с самого начала этого тяжелого разговора.

— Почему я?!

Почему именно я стала инструментом мести? Сомневаюсь, что Лидер хотя бы неделю своей жизни в Бесстрашии прожил одиноким, как перст. Чего Сторм выжидал? Почему, в конце концов, не Лори, чтоб её?!

— Потому что сидишь в башке, как заноза. Ещё эти юбки твои… Сдуреть же можно! — он укоризненно качает головой, говорит с такой неприкрытой досадой, будто мои чёртовы юбки есть причина ядерной войны. Мне даже смешно становится. Если б не было так грустно.

— И как давно?

— Сразу, как увидел, — отвечает, не раздумывая, со всей серьёзностью, и добавляет со смехом. — Ну, может, ещё немного со школы.

Мои детские страдания были результатом внезапного интереса будущего Лидера Бесстрашия. Да уж, день воистину потрясающих новостей.

— Он знал, куда бить. Долго наблюдал за мной, мразь.

Очевидно, всё серьёзнее, чем мне казалось. Очевидно, что не Лори. Но мне всё ещё трудно поверить, затуманенный разум отказывается переваривать информацию.

— Жаль, что меня не предупредили, что быть рядом с тобой опасно для жизни, — не скрывая горечи в голосе, философски изрекаю я в пустоту перед собой, пытаюсь выдать нарастающее волнение за небрежность и гордое равнодушие, а воспоминания о нашей первой встрече мелькают перед глазами кадрами киноплёнки. Я слишком отчётливо помню, как протестовал мой разум.  Но сердце предало меня.

— Кстати, я тебя вот зачем искал… — Эрик поднимается, садиться рядом и разворачивает планшет экраном ко мне. — Что за хрень тут происходит?

Вижу запись моего допроса, своё белое, мокрое лицо, искажённое гримасой боли, и Лори, стоящую надо мной, как надзиратель с кнутом.

— Она думала, что вырубила все камеры, но Марс установил дополнительные за два дня до теста, в том числе и в медкрыле. О них знали только он и я. Говори, Кэм! — он не просит, а требует, и тупо молчать дальше не имеет смысла. Этот эпизод отпустил меня, нервная горячка утихла, а боль и унижение, через которые Лори заставила меня пройти, уже не кажутся мне такими чудовищными, особенно в сравнении с попыткой нанесения мне тяжкого вреда. Расскажи я всё сразу, не осталась бы одна в том наглухо закрытом помещении наедине с неадекватным врагом фракции.

— Она угрожала мне.

— Почему не сказала?

— А смысл?! Она же твоя девушка или как там у вас это называется.

— Она не моя девушка, — Эрик возвращается на место, замолкает, торопливо, со злостью дробит пальцем по экрану. — Больше она тебя не побеспокоит.

— Что ты делаешь?

— Оформляю ей перевод. В Дружелюбие, в охрану периметра. Навечно.

Я больше не имею вопросов. Ситуация исчерпана. Осталось только свыкнуться с этой мыслью.

Эрик откладывает аппарат, стаскивает футболку и, не глядя, швыряет её залитый вязкой тьмой угол спальни, где едва проступают очертания кресла или стула — совсем стемнело, я плохо различаю предметы.

— Такой ценный в наше смутное время медицинский персонал нужно любить, беречь и уважать. Думаю, там идеальные условия для перевоспитания излишне агрессивных кадров. — Слышу, как звенит пряжка ремня, чувствую, как под его весом проминается матрас, Эрик тянет меня за талию к себе, заставляет лечь, двигает ближе. Через тонкую ткань свежей майки мои острые лопатки вонзаются в его твёрдую грудь, словно голые. Широкое, мускулистое предплечье накрывает мою худую руку; в большую, сильную ладонь заворачивается мой маленький кулачок.

— Спи. День завтра непростой.

Терпкий запах табачной горечи и <i>его</i>, родной, с примесью уличной пыли, бензина и оружейной смазки царапает мне глотку до слёз. Мне так спокойно, словно меня спрятали в нагрудный карман за бронежилетом, и сегодняшний изуверский день просто симуляция страха кого-то из неофитов, по ошибке внедренная мне в голову. Эрик не настаивает на близости, понимает, что сейчас, после пережитого шока, никаких реакций, кроме истерики он от меня не получит. Я впервые просто засыпаю в его объятиях тяжелым сном без сновидений.

13. Единственная

Просыпаюсь резко, буквально вскидываюсь с постели с ощущением давления в грудине, словно во сне  кто-то пытался меня задушить. Смотрю в побледневшие сумерки за окном; тёмно-синее покрывало неба, перебитое мертвыми шпилями высоток, светлеет у горизонта, с переходом в алый у верхнего края далёкой Стены. Я медленно осматриваю помещение, вспоминаю, где я и что было вчера. Меня всё ещё мутит, руки прибиты к постели свинцовой тяжестью, разбитая губа саднит — дотрагиваюсь языком до едва застывшей корочки, громко вздыхаю от боли.

Замечаю тень за матовой перегородкой, будто сквозь толщу воды слышу чужие, спешные движение и звон металла. Тень бесшумно движется на звук, материализуясь в молодого Лидера, упакованного в штурмовое обмундирование под самый подбородок. На левой стороне его лица расцветают все оттенки фиолетового, над проколотой бровью белеет наспех приклеенный кусок пластыря. Осмотреть бы его по-человечески. Вчерашний день мне, увы, не приснился.

 — В общем, поступим так, — заметно, что он торопится. Вместо доброго утра Эрик даёт мне последние наставления перед уходом; мой едва работающий мозг воспринимает их с трудом, будто запись с жеванной магнитной плёнки. —  Чтобы больше без эксцессов сегодня же собираешь вещи и ко мне. Ключ сдашь в канцелярию и оформишься у меня официально.