— Ты вчера упала в обморок на дежурстве, — он пытается меня отчитывать.

— Выключи, умоляю, — киваю на волноприёмник, где светится и вещает голограмма Джанин, в тайне надеясь, что Юджин «выключится» сам и не будет создавать мне лишних звуковых помех. И без него тошно.

— Я просил тебя относиться к себе снисходительнее. Ты не машина, — он касается сенсорной кнопки,  и голубое, дрожащее изображение сворачивается в крохотную точку. — У каждого есть предел возможностей…

— Пожалуйста, — я выставляю вперёд ладонь, жестом прошу его замолчать. Он в чём-то прав, я иногда не знаю меры, но разве преданность делу не одно из главных достоинств Эрудита? Да и куда мне ещё тратить себя? — Сколько времени?

— Почти десять.

— Чёрт! — я провалялась всю смену, а обещание-угроза Лидера лихачей не рассеется, как мой больной, лекарственный сон. Ходят слухи, что своих проштрафившихся членов они скидывают в пропасть, и те, кто не разбился насмерть, стонут там сутками, пока не замолкают навечно. Я уверена, это фантазии напуганных неофитов, не более, но по спине ползёт мерзкий холодок, заставляя меня обжигать босые ноги о голый каменный пол.

Хватаю планшет; отчёт о состоянии вчерашних раненых не обновлялся пять с половиной часов, и я понятия не имею, что с этим чёртовым изгоем. Устраивать разносы бесполезно, ребята уже забыли, что такое нормальный график. Вооруженные столкновения идут без остановок уже две недели. Пропавшие, раненые, убитые — бесконечный конвейер; мне некогда остановиться и подумать о том, что происходит. Мы боялись, что война, превратившая планету в ядерную пустыню, вернётся. Мы — люди, которые отчаянно хотят прожить свою жизнь в тепле и покое, это нормальное человеческое желание, стыдиться здесь нечего, и я не понимаю это Восстание. Система имеет свои недостатки, но многим из нас гораздо страшнее сталкиваться с неизвестностью.

— И куда ты? — Я скидываю на пол больничную рубашку, ничуть не стесняясь своей наготы, хлопаю дверцами полок, ищу свою одежду.

— В интенсивную терапию, — отвечаю, будто не понимая истинной подоплёки его вопроса. Отлынивать от работы положенные трое суток я не собираюсь. У нас технологии, стратегия, профессиональные бойцы, когда-нибудь мы переломим ситуацию, и всё это, наконец, закончится, но пока нужно работать, и работать много.

Не слышу, что бормочет мне вслед Юджин. Что бы ни происходило, его голос всегда единой интонации, ровный, чуть высокий, чёткий, как из динамика. Идеальный Эрудит, идеальный продукт с высшими тестовыми баллами, робот с задавленными эмоциями, я не понимаю, почему он всё ещё не теряет надежды на нас. Наверное, тоже привык.

Я несусь по коридору, застегивая на ходу медицинский халат, в ногах безуспешно путается пояс, и я не сразу поднимаю глаза. Прямо по курсу — свора лихачей, шесть человек, среди которых я вижу того, вчерашнего Лидера с широким, злым лицом. Он рычит что-то в закрепленное на запястье средство связи, а я выуживаю из кармана маску и быстро цепляю на лицо. Иду мимо, жмусь к стене, прячу глаза в пол, надеясь, он меня не узнает. Справлюсь о состоянии пленного и вышлю к нему с отчётом кого-нибудь из сестёр.

Он меня пугает. Я взрослый человек, но мне хочется втянуть голову в плечи и съёжится в комочек, как нашкодившая пятилетка. Прикладываю карту доступа к электронному замку, бросаю на него быстрый взгляд. Он не выше и не крупнее своих людей, но его необъяснимая внутренняя мощь заставляет окружающих склонять перед ним головы на уровне инстинкта. Альфа стаи, а так же самоуверенный грубиян и солдафон, я не привыкла общаться с такими. Я избегаю лихачей из отрядов, охраняющих периметр фракции; каждый из них считает своим долгом навязать своё бесценное общество, разумеется, в неформальной обстановке. Никто не контролирует их поведение, Джанин занята более глобальными вопросами, а больше повлиять здесь на них некому. Боюсь, что такими темпами порядки Бесстрашия всецело установятся и у нас.

— Мне нужно, чтобы эта тварь заговорила, — слышу у себя за спиной и снова вздрагиваю. Лидер Бесстрашных вошёл следом за мной, видимо, замок не успел сработать, либо Метьюс открыла ему полный доступ ко всем отделениям фракции.

Я смотрю на безжизненно-бледное, с синюшными следами побоев лицо афракционера, оцениваю показатели приборов и сомневаюсь, что при прочих равных он вообще очнётся, тем более, сегодня.

— Не думаю, что это возможно, — о самых негуманных способах я стараюсь не думать. Юджин сделал бы это, не глядя, а я чувствую, как мерзко колет совесть, ведь передо мной лежит живой человек. Матери давно нет, но её Отречение во мне еще живо.

— Жаль бедняжку-изгоя? — этот вкрадчивый, полный яда голос обжигает мне затылок, я чувствую оголённой шеей, на которой ослабленной удавкой болтаются веревочки от маски, жар чужого присутствия в моём личном пространстве. — Не мне объяснять вам, милочка, что лояльность к предателям карается законам Объединённых фракций.

Им ничего не стоит устроить охоту на ведьм. Во всех фракциях регулярно проводится тотальная зачистка и тестирование на дивергентность, а то, что этот Бесстрашный — бывший эрудит, я почти не сомневаюсь. Он достаточно осведомлён, иначе стал бы он настаивать на своём, если бы не знал о наших несанкционированных разработках?

— Я могу ввести ему дозу адреналиновой сыворотки, он включится максимум минут на двадцать, а в совокупности с сывороткой правды он протянет минут десять-двенадцать не больше. Вы его до Искренности не довезёте… — в дальнейшем его ждёт мучительная смерть от асфиксии, и на эти корчи мне смотреть не хочется. Мне кажется, с начала Объединенного восстания я повидала достаточно, вид крови и вывороченных внутренностей меня не пугает, но я до сих пор не могу спокойно смотреть на последнюю агонию, зная, что больше ничего не могу сделать.

— Мне не нужна Искренность. Я допрошу его прямо здесь.

— Но ваши полномочия не позволяют…

— У меня достаточно высокие полномочия.

Я рискую обернуться. Жаль, что крохотная палата не позволяет мне отбежать на безопасное расстояние или выставить перед собой щитом тяжеленную приборную панель, выдранную с кишками из бетонной стены. Безотчётная тревожность, порыв немедленно уйти и тупое желание подчиняться без лишних разговоров —  этот бредовый коктейль туманит мне разум, когда я смотрю ему в глаза. Едкая, холодная ртуть и расплавленная оружейная сталь, и я не знаю, чего в них больше. Мой внутренний барометр сломался, атмосферное давление готово расплющить мне череп, я переключаю внимание на следы крови у его виска.

— Я должна вас осмотреть. Изгой уже никуда не убежит, — боевые действия идут без перерыва уже шестые сутки, и Лидер фракции принимает в них непосредственное участие, это видно невооруженным глазом.

— Я в порядке,  — рявкают мне в ответ, но въевшееся в подкорку чувство долга не даёт мне отступить.

— Десять минут. Вы на территории медицинского корпуса Эрудиции, и я не имею права выпустить отсюда раненого бойца.

Несколько секунд, что он размышлял над моей настойчивой просьбой, стоили мне пары седых волос. Казалось, он раздумывает под каким соусом меня лучше сожрать, а я успеваю за это время тысячу раз проклясть ту чёртову смену, когда я так неудачно попалась ему на глаза. Но Лидер лишь хмыкает, снисходительный взгляд скользит по мне от макушки до коленок, он нарочито послушно усаживается на кушетку, и ножки её жалобно скрипят по кафелю под его весом. Теперь я могу смотреть на него, не задирая головы.

Вижу рассечение кожи и гематому, а чувствую, что под ребрами начинает жечь. Он смотрит на меня неотрывно; кажется, ему доставляет удовольствие моё волнение, которое выдаёт лёгкий тремор в кончиках пальцев. Самоуверенный и тщеславный, готова спорить, что он наслаждается своим положением во фракции, своей властью и отлично отдаёт себе отчёт в том, какое впечатление производит на людей. За свою практику я перевидала сотни голых мужских задниц и не только их, но вынужденная близость к конкретно этому пробитому пирсингом лицу выводит меня из колеи.