— Мне идти надо, — выставляю вперёд руки, силюсь высвободиться.

— Десять минут. И я тебя отпущу.

Всё равно, что пытаться сдвинуть гору. Мне больше ничего не остаётся, как подчиниться.

6. Поверженная

В который раз убеждаюсь, что мозг у Бесстрашных, как у динозавров, создан лишь для двигательной активности. Нарушение техники безопасности, неявка на осмотры и вакцинацию, пьянство и галдеж в лазарете. Я зла, как чёрт.

Сторм не сменил фильтры респиратора и хватил дозу облучения, теперь лежит на койке бледный, с синюшными кругами под глазами, ждёт, когда последние разработки нашей лаборатории почистят его организм от этой дряни. С учётом времени восстановления Объединённые фракции потеряли бойца на шесть дней. И где их хвалёная дисциплина, чтоб её? Надо задать вопрос Лидерам. Моя задача — поддерживать боеспособность солдат, и я не могу выполнять её качественно, когда бойцы расползаются по громадной территории в порядке хаоса, как жуки, случайно выпущенные из банки.

Фамилия Колтер слишком часто мозолит мне глаза в списках выходящих в зону потенциальной опасности — напротив неё белеет пустой квадрат. Он не явился в медчасть ни разу за прошедшую после бури неделю, будто сознательно избегает меня. Это лишь подстёгивает моё раздражение — вешаться ему на шею и намекать на какое бы то ни было продолжение я не собиралась. У меня слишком много работы, чтобы забивать голову подобными вещами. Пусть девчонки из Дружелюбия маются романтическим бредом, им это свойственно, не мне. Не в это время, не при таких обстоятельствах.

— Док, не гони на меня, а? Может выпьем? — «Уже выпила недавно» — чуть не вываливаю я, но вовремя прикусываю язык. Сторм хороший боец, но липкий мужик. Сгорбившись над планшетом с отчетностью, смотрю исподлобья так, что у него пропадает желание продолжать этот бессмысленный диалог.

Пишу докладную записку на имя самого Макса с требованием немедленно направить своего первого зама в лазарет — как ещё повлиять на Эрика я не знаю. Ремарка «безотлагательно» заставляет высшее руководство лихачей явиться через полчаса на пороге процедурной с донельзя недовольным лицом.

Моё бешенство перекрывает все другие чувства — страх, неловкость, смущение — которые я могла бы чувствовать наедине с ним в эту самую секунду. Свинцовая радужка потемнела, его тяжелый взгляд прожигает дыру мне ровно по центру грудины; Эрик принёс с собой плотный отрицательный заряд, статическое напряжение — мои натянутые нервы звенят, а усталость трудного дня течёт по жилам едким, расплавленным свинцом. В его присутствии становится только хуже.

— Почему не пришёл? — не скрываю раздражения.

— Мне отчитаться? — пробитая бровь ползёт наверх; тихое, вкрадчивое презрение в голосе заставляет нервно передёргивать плечами.

— Решил двинуть кони? Только не в мою смену. Садись, — прерываю бестолковую перепалку, киваю на пустую кушетку, заправляю ампулу в пистолет для инъекций.

Эрик нехотя проходит внутрь, запирает дверь за собой, садиться, с хрустом разминая шею. Подхожу ближе. Нездоровый цвет лица, лопнувшие сосуды в глазах — очевидны переутомление и недосып. Совершенно невыносимый — кажется, даже умирать он будет с гордо задранным подбородком.

— Беспокоишься? — усмехается он в вырез моего халата, пока я примериваюсь, как бы побольнее сделать укол.

— Да, я беспокоюсь, — смотрю ему в глаза, ровно на секунду ощущаю потерю самоконтроля — я помню, как они пьяно мутнели, глядя на меня. С хрустом ввожу иглу в участок шеи, свободный от чернил лидерской метки; Эрик болезненно хмурится. — Беспокоюсь, что сделает со мной Джанин, если Лидер Бесстрашных вдруг загнётся от лучевой болезни.

Прицельно бросаю пустую ампулу в контейнер с отходами, отрезаю медицинский скотч, чтобы закрыть кровоточащий прокол.

— Я здоров, как бык, — мальчишеское бахвальство. Закатываю глаза.

— Не строй из себя особенного, и не порть мне статистику, — решаю взять кровь на анализ. Менее квалифицированный персонал, в чьи обязанности входят эти простейшие процедуры, давно завершил смену, и возиться с запоздавшим пациентом приходиться целиком и полностью мне. — Куртку снимай.

— Статистику, говоришь? — снова этот хищный оскал наползает на его нахальное лицо, масляный взгляд задерживается на моих открытых коленях — я так и не нашла времени зайти на склад за местной униформой. Приходиться довольствоваться родными синими юбками, вместо того, чтобы упаковаться по самое горло от таких вот взглядов.

— Статистику, — утверждаю я.

— Больше ничего не снять?

Молча складываю руки на груди, терпеливо жду, когда Лидер закончит паясничать — реакций он не добьется от меня никаких. Хроническая усталость вкупе с раздражением от тупости лихачей — мой вечный спутник с тех пор, как меня направили на полевую работу, отвлекаться на его недвусмысленные намёки у меня нет ни времени, ни желания.

Эрик тянет мне оба своих забитых до локтей предплечья, исполосованные шрамами ладони сжаты в кулаки, я проверяю, не маловат жгут для обхвата его руки. Живая боевая машина; я вспомнила, как впервые увидела его ночью у здания фракции, когда он приволок мне полуживого изгоя. Я могла послать к чёрту любого эрудита, вздумавшего подкатить ко мне свой поднебесный интеллект, но здесь я ничего не смогла с собой поделать. Это не поддаётся логике, и оттого пугает.

Тягучая, венозная кровь медленно ползёт по узкой стеклянной колбе, я рассеянно смотрю на неё, не замечая, как его свободная рука медленно скользит по моему обнажённому бедру, забирается под юбку. Твою мать! Намеренно избегая зрительного контакта, быстро разматываю жгут, отхожу, вставляю пробирку в систему, запускаю программу анализа. Кожа горит от прикосновений его пальцев. Хочу расстегнуть пару пуговиц на блузке — горло невыносимо давит. Подставляю руки под струю ледяной воды. Хочется сунуть туда ещё и голову.

— Свободен, боец, — бросаю я, снимаю медицинский халат, собираюсь, наконец, уйти. Он не двигается, так и сидит, смотрит на меня снизу вверх, сцепив пальцы в замок. Эти пальцы; я чувствую внутри их неспешные, растягивающие движения, словно это было вчера. Я не вижу его глаз под тенью тяжёлых, выступающих вперёд надбровных дуг — я погасила свет, на его губах и острых скулах играет вечерний мрак, и блики уличных огней мечутся на гладких бусинах над правой бровью.

— Закрой дверь за собой, — я выскальзываю из лазарета, мчусь по коридору к себе, в надежде, что мутное наваждение отстанет от меня по дороге.

Пара часов безопасности и абсолютной тишины в моей личной бетонной коробке, любезно предоставленной мне на время командировки — и я уже почти человек. Квартирка в разы меньше лидерских апартаментов, уюта и обжитости в ней немного — сумка с моими вещами так и стоит не разобранной, но я довольна тем, что у меня есть возможность уединиться. Здесь огромное окно от самого потолка, с низким широким подоконником, на котором удобно сидеть с чашкой чая и двумя подушками; вижу, как уборщики-изгои, свесившись с тросов, моют стены, а огромные поливальные машины смывают остатки ядовитой пыли в ливневые стоки. Волосы после душа влажные, и меня слегка знобит — плотнее кутаюсь в тёплый, пушистый халат, который привезла с собой из дома.

 Хочу увидеть отца. Перемещения между фракциями запрещены на время карантина, но я надеюсь выпросить себе хотя бы один день после его официальной отмены — мне просто необходимо ощутить запах родного дома. Давно ночь, но мне отчего-то не спится — завтра у меня свободный день, и вылезать из своего убежища я не планирую. Я слишком устала от людей.

Вдали призрачно мерцают сигнальные огни Стены. Граница, отделяющая нас от внешнего, неизученных земель, мёртвых после Великой Войны. Что может найти там Прайор? Я никогда не задумывалась над этим. Вопрос, есть ли жизнь за Стеной, равносилен вопросу, есть ли жизнь после смерти — в Эрудиции не поощряют пространное свободомыслие, когда есть более прикладные вещи. Я ценю и строго соблюдаю наши правила, но иной раз мне сложно совладать с собой, и с каждым днём становится тяжелее. Трудно видеть, как всё, к чему я привыкла, горит в пожаре восстания, а я сама теряю контроль над своей жизнью.