Завтра я могу умереть. От разрыва снаряда или шальной пули. От того, что подо мной провалится пол или я сорвусь с моста в темноте. Я смотрю в жизнерадостные глаза молодых лихачей, а после вынимаю осколки из их тел или отправляю остывшие трупы в крематорий. Не успеваю ни к кому привыкнуть, и привязываться не хочу тоже, и пусть образ проклятого Лидера встаёт у меня перед глазами, стоит только закрыть их. У меня достаточно мозгов, чтобы не впутаться. Я надеюсь.

Двойной, громкий стук в дверь заставляет меня нервно дёрнуться и спрыгнуть с подоконника. Я едва не разливаю остатки чая по полу, плотнее кутаюсь в халат по пути. Тревога разливается по мышцам стальной тяжестью, я едва сгибаю колени. Уже очень поздно. Вероятно, кому-то срочно понадобилась моя помощь.

Распахиваю дверь, давлюсь собственной слюной, смотрю в пол, будто меня поймали на чём-то неприличном. На пороге сам Лидер — живое воплощение моих недавних размышлений, явился, словно услышал их; я едва не позволяю слепому фатализму завладеть моим разумом.

— Что-то случилось?! — я почти вываливаюсь в коридор с готовностью срочно бежать и спасать прямо в своем ночном одеянии.

— Нет.

Он лениво подпирает плечом о дверной косяк, тусклое ночное освещение коридора обрамляет его внушительную мощь и обводит каждый мускул на обнаженных руках. В линялом, холодном свете ламп лабиринты предплечий с символами огня кажутся ещё чернее — под цвет смолистой темноты хлопка, обнимающего сильное тело. Эти руки заталкивают меня обратно и плотно закрывают дверь за собой.

— Эрик? — не понимаю, что происходит; из меня насильно вытесняют воздух, слишком крепко сжимают в объятиях. Горячие губы с горьким привкусом табака перекрывают мне доступ кислорода, а ладони нервно шарят по телу в поисках хитрых завязок на моей одежде.

— Снимай сама, а то разорву всё нахер, — его низкий, густой голос щекочет мне слух, рычащий шёпот ознобом катится вдоль позвоночника, и звучит, как приказ.

— Да что же ты делаешь?! — я говорю с ним сквозь зубы, отворачиваюсь от поцелуев, создаю видимость сопротивления, но честно признаюсь сама себе — надолго меня не хватит. Мне не нужно много времени, чтобы разобраться в том, что представляет собой человек, и Эрик для меня — не загадка. Его напор, несгибаемая уверенность, решимость брать и присваивать то, что ему хочется, не оставляет мне шанса.

— А что, не заметно? — он смеётся, берёт моё лицо в ладони, заставляет смотреть ему в глаза. — Хочешь, чтобы я ушёл?

Даже застёгнутая под самое горло под этим взглядом я равно, что голая. Вместо ответа тяну потайные тесёмки в стороны, развязываю узелок, позволяю ткани небрежно сползти с моих плеч на пол. Глубоко дышу, безуспешно старюсь восстановить сбитое, пёсье дыхание. Закрываю глаза, намеренно лишаю себя одного из пяти чувств, чтобы всецело насладиться оставшимися. Не хочу себя оправдывать, не хочу думать, что потом; привычка планировать свою жизнь на десятки лет вперёд в наше время более чем бессмысленна. Я хочу жить. Я просто хочу жить.

Меня бросает в жар, когда я чувствую на груди его горячие ладони, когда его поцелуи остывают и холодят мне кожу. Эрик снова нетерпелив — моя худая спина больно вминается в стену, а пряжка ремня царапает нежную кожу меж бёдер. Мне самой до одури надоело ждать — тяну за край майки, тащу наверх, что есть сил, обвожу ладонями контур безупречного тела снизу вверх, до чёрных лидерских символов на мощной шее, до небритого лица, до горьких, сухих губ, которых хочется закусать до болезненного стона.

— Так мне уйти? — он всё ещё издевается, словно моя реакция в лазарете пошатнула его поднебесное эго. Короткий смешок теряется в моих мокрых волосах. — И дверь за собой закрыть?

— Если ты сейчас уйдешь, — смотрю в его шальные глаза настолько серьёзно, насколько способна сейчас, с запрокинутыми ему за спину голыми ногами, с его пальцами в самом чувствительном месте. Кажется, я уже слышу пошлые, влажные звуки, с которыми они движутся внутри меня, — я убью тебя, клянусь.

— Ну, вот видишь, — пусть наслаждается победой, чёртов засранец, раз пришёл, мне сейчас слишком хорошо, чтобы думать о том, как выглядит моя репутация.

Запах табака, оружейной химии и простого мыла из местных пайков — терпкий запах мужчины, сводит с ума. Начинаю входить во вкус, смелею настолько, что толкаю его на постель и сажусь сверху. Лидер подо мной во всеоружии, я не пускаю его в себя, лишь раззадориваю — от основания до головки остаются лишь мокрые следы моего возбуждения, а от шеи и ниже влажно блестят точки моих поцелуев.

Не помню, чтобы делала это раньше или думала об этом без скепсиса и вопроса «зачем?», но сейчас упругая плоть у меня во рту вызывает необъяснимое удовольствие. Инстинкты верно направляют мои движения; чувствую, как Эрик рвано дышит подо мной, как глушит стоны в кулаке. Тонкая взаимосвязь, соединение энергий — делая хорошо ему, я сама раскаляюсь, как сталь.

— Иди-ка сюда, девочка, — он крепко хватает меня под бёдра и заставляет развернуться. От шквала ощущений кружится голова, я на секунду теряю ориентацию в пространстве. Я в самом бесстыжем положении — практически седлаю его лицо. — Красивая, мокрая девочка.

Неловкость проходит за пару мгновений, смывается волной новых и новых эмоций; я уже не сдерживаю себя — приходится временами освобождать рот, чтобы прокричаться. Движения пальцев вторят движению языка, я сильнее прогибаюсь в пояснице, насаживаюсь на них сама, выплёвывая самые грязные ругательства, какие знаю. Когда оргазм накрывает меня, сил кричать уже не остаётся. Тело припадочно дёргается, воздух с трудом проходит сквозь сжатое спазмами горло, колени подкашиваются, хочется завалиться на бок и выть от переизбытка ощущений в секунду, сминая между ног влажную простынь, но Эрик крепко держит меня на месте, даёт понять, что ничего еще не закончено.

Он засаживает мне с размаху на всю длину — от неожиданности я изумлённо распахиваю рот. В уголках губ саднит, они обветрены, болят от настойчивых поцелуев и недавнего вторжения крупного, налитого кровью органа, руки дрожат, последняя опора рушится, и я тычусь лбом в жёсткий матрас казённой постели, отдаваясь полностью во власть Лидера. Скомканные складки постельного белья пляшут перед глазами ритмично и бешено быстро, сливаясь в единое пятно; тело ещё не оправилось от оргазма, а новая волна уже настигает меня от самых кончиков пальцев — боюсь, этот раз мне в сознании не пережить.

— Слабенькая ты. Над твоей выносливостью ещё работать и работать.

Обнаруживаю себя головой ровно на подушке, заботливо укрытую лёгкой простынью, совсем сбившейся с матраса. Между ног горячо и едва больно, спина стянута следами семени; Эрик лежит рядом, выпускает под потолок колечки табачного дыма, расслабленный и довольный собой — уголки губ едва приподняты, а взгляд блуждает по неровным сколам потолка. Только сейчас замечаю тёплый свет настольной лампы. Яркость приличная; смущаюсь, хотя час назад мне это совершенно не мешало.

— Норматив тоже тебе сдавать буду? — мой севший голос скрипит не смазанными дверными петлями, силюсь поднять голову с подушки. Роняю обратно. Я, как штормовая облачная масса, вешу тонну, но словно парю над землёй.

— А кому же ещё?! — он смеётся, обнажая ряд белых, клыкастых зубов, будто я задала самый глупый из всех возможных вопросов.

— Будь добр, не кури здесь, — морщу нос, демонстративно поворачиваюсь спиной, соблюдаю нарочито безразличный тон. Не хочу признаваться, что к этому запаху уже привыкла; горечь и дым — его вечные спутники, и, кажется, я всё-таки не убереглась.

Он красивый. По-своему, по-дурному, скроенный грубо, вызывающе неправильно, непривычно для моих глаз, но всё же красивый. Его нахальный профиль вырисовывается у меня перед глазами, будто выжженный на сетчатке, стоит лишь сомкнуть веки. Большой любитель чувственных удовольствий и большой в них знаток — он умеет работать на износ и умеет расслабляться по полной. Мужчина, который сделал себя сам, несмотря на принадлежность к другому складу мышления. Его невозможно не уважать, и им невозможно не восхищаться. Я влипла. Всё-таки влипла.