— А на каком основании? — откликаюсь я. Все официальные перемещения внутри ограниченного жилищного фонда фракций строго регламентируются, за каждым закреплено место в общежитии или квартира, в зависимости от полученной в результате тестов должности. Конечно, запретить пребывание на личной территории любого отдельно взятого лихача или эрудита любовницы никто не может. Я слышала, в Дружелюбии некоторые живут целыми общинами в полном принятии и любви. Но для того чтобы сменить место жительства, особенно на квартиру Лидера фракции, нужны веские причины.

— Ну, какое там обычно основание… — запросто жмёт плечами Эрик, и я понимаю в нашем с ним случае основание одно — заключение брака,  который необходимо оформить в Искренности в течение тридцати дней после подачи документов.  — Заявление уже отправил.

Я словно за всем со стороны наблюдаю. Просто, без лишних эмоций и движений, истинно по-эрудитски Лидер обозначает свои намерения, ставя жирную точку после миллиона назойливых знаков вопроса, роившихся в моей голове. У меня не выходит дать оценку происходящему.

—  Я подала рапорт о переводе назад, — мой голос звучит глухо, словно я признаюсь в проступке, в опрометчивом решении, принятом по собственной глупости.

— Видел. Я его удалил.

Хрупкую тишину между нами разбивает щелчок вставленной в пистолет обоймы. Эрик присаживается на край постели, а я не могу оторвать от подушки голову, лишь смотрю на него мутным после нездорового, наркотического сна взглядом. Если бы я знала, что будет, когда за ним закроется дверь, я бы не молчала. Я бы не затыкалась ни секунды, говорила бы и говорила — как он дорог мне и как сильно жду его назад, целовала избитое лицо, бросалась на шею и душила бы в объятиях, лишь бы он знал, как адски болит по нему моё сердце.

— Помнишь эту голимую дурь про души неофитов? — Я нахожу силы лишь для того, чтобы едва кивнуть ему в ответ. Мне не забыть тот вечер, перекроивший мою жизнь, никогда. — Если что-то произойдёт — скройся там. Я найду тебя. И пистолет при себе держи, а не в ящике стола!

Лидер покидает квартиру, меня, фракцию в командном составе огневой группы. В этот раз планами он со мной не поделился, и я узнаю о ходе операции из третьих уст.

При допросе Сторма Бесстрашные выяснили схемы, расположения и планы повстанцев. На штурм изгойской общины Макс направил большую часть бойцов, оставив тылы едва прикрытыми — я узнала цену этой ошибки, когда Мара выкрала мой пистолет под грохот бетонных глыб Ямы, подорванной изгоями. Она стреляла в воздух и дала мне уйти. Её поступок не удивил меня — чтобы её не казнили свои же, она притворилась пленницей.

Из обрывков сообщений узнаю, что повстанцы завалили выходы из подземки, отрезав лихачам пути назад. Сотни бойцов Бесстрашия оказались в ловушке под землей, а на прибытие подкрепления из других фракций нужно время. Этого времени афракционерам хватит, чтобы не оставить здесь камня на камне — они бросили все силы на разгром Бесстрашия. Эрик и его люди там, внизу — это последнее, что я узнала, прежде чем сорваться из переполненного лазарета выполнять его последний приказ. Ровно через минуту здание захватили враги.

Я не знаю, насколько информация верна, я не знаю, сколько времени у них есть, чтобы выбраться, я не знаю, живы ли они и жив ли Эрик. Эта мысль больно бьётся о стенки черепа, пока я пробираюсь по мокрым, замшелым выступам, под ревущими потоками воды вниз, на дно пропасти.

Сердце готово сломать рёбра, когда сверху, с моста срывается боец, и его тело глухо приземляется на плоские камни.  Парень стонет, но я не решаюсь выйти из-под тени скалистых сводов — поношенное тряпьё выдаёт в нём изгоя, а зажатый в кулаке пистолет заставляет мой инстинкт выживания пересиливать все остальные. Он ранен смертельно, единственное, чем можно помочь ему — добить, но гарантий, что я смогу сделать это, и сама при этом не пострадаю, нет. Я не имею права умереть. Я не могу умереть, не узнав, жив ли мой Лидер.

Когда парень затих, я обыскала его, забрала оружие, аптечку и всё, что мне может быть полезно — не знаю, сколько прошло времени, не знаю, сколько мне ещё тут оставаться. Неизвестность гложет мне нервы. Здесь тихо, как в могиле. Хлопки выстрелов и гул взрывов сюда не доберутся, остывающее неподалёку тело не внушает мне ни капли оптимизма; понимаю, что могу вовсе отсюда не выбраться, и эта пропасть станет и моей могилой тоже. Дрожащими руками я вынимаю обойму, проверяю патроны, вставляю назад и снова,  и снова делаю одно и то же, пока дневной свет не тускнеет над серыми сводами. Я чувствую, как этот каменный мешок сжимается над моей головой.

Такое бывает, когда решение приходит само и кажется единственно верным, и ты не можешь поступить иначе. Иду к лестнице наверх, словно кто-то толкает меня в спину. Вижу, как у перевала пляшет чужая тень, замедляю шаг, задираю голову. Это не Эрик. Я не знаю, кто это. В сумраке не различить ни формы, ни нашивок, сплошное тёртое тряпьё афракционеров — ход обнаружен, и моя безопасность теперь зависит только от меня. Могу лишь представить, что происходит наверху, но оставаться здесь мне больше нельзя.

— Возможно, здесь есть сквозной проход, — слышу чужой взволнованный голос и щелчки рации.

Вспоминаю, чему учил меня Эрик. Снимаю предохранитель, целюсь. До изгоя не больше двух метров. Я не знаю, кем нужно быть и что нужно сделать, чтобы промахнуться. Выдыхаю, плавно нажимаю на спуск. Чёрт подери, Эрик, просто будь живым, тогда всё не напрасно.

От грохота закладывает уши, боюсь, что своды пещеры рухнут мне на голову вместе с потоками воды. Афракционер ранен, вижу его привалившийся к стене силуэт, он рыщет взглядом по направлению выстрела, ищет меня. Мне не пройти, пока он там. Выступ породы скрывает меня, выглянуть, чтобы прицелиться, опасно — он может меня заметить, при нём наверняка тоже есть оружие. Лихорадочно соображаю, как мне поступить дальше, пока изгой не решает всё за меня. Я кричу, когда его лицо возникает прямо передо мной, направленный вниз дулом пистолет будто стреляет сам — палец мой рефлекторно дёргается на спуске один раз, второй и третий. Кажется, я прострелила ему ногу. Оглушённая, я толкаю его от себя; тело врага скрывает толща воды, а в ушах всё ещё звенит его пронзительный, нечеловеческий крик.

Я убила человека. Осознание этого проходит словно мимо меня, я не чувствую ничего — всплеск адреналина заглушает на корню все мои эмоции. Мне страшно от этого. Примитивный инстинкт выживания превращает нас в дикарей, чья эволюция превратила  нашу планету в радиоактивную пыль, и мы, разделённые на фракции, генетически изменённые, не лучше их. Я слишком поздно замечаю ещё одну тень. Отскакиваю в сторону, роняю оружие, подошвы скользят по илистым камням, и я неумолимо падаю в пропасть.

Те, кто утверждает, что перед глазами пролетает вся жизнь — лгут. Я не вспомнила ничего, ощущение неотвратимого ужаса смерти заставляет разум отключиться. Сейчас он бесполезен, перед лицом гибели мы все одинаковы.

Чувствую, как больно выворачивается сустав плеча, как сильно бьётся моё тело о мокрый каменный выступ. Натянутая кожа едва не рвётся под крепкой хваткой чужой ладони — кто-то не даёт мне упасть. Цепляюсь за жизнь, как кошка — за скалистые выступы, выламывая ногти до мяса, за чужое плечо, одетое в плотную ткань формы Бесстрашных с синей лентой Эрудиции поперёк, за шею, забитую чёрной геометрией, которую едва узнаю.

— Сказал же, вернусь за тобой, — в родном голосе больше усталости и досады, чем злости. Глотка связана узлом, мне уже нечем плакать, тело бьёт мелкая дрожь, я обнимаю его так крепко, насколько хватает сил, до тянущей боли в мышцах, до хриплого воя в пересохшем горле.

— Эрик! — Он жив, остальное разом потеряло для меня значение. — Мне сказали, что ты… Там же… — смотрю вниз, где на дне каменного мешка пропасти покоится два вражеских тела, один из которых нашёл этот тайный, полузаваленный проход, мнимый гарант моей безопасности.

— Бегут, как крысы, в любую щель лезут. Идти можешь? — Я киваю в ответ. — Давай. Надо выбираться.