«Может, поехать в другой день?» – подумал Жора…

– Чего там встал? Заходите, «товарищ пассажир» – уже примирительным тоном обратилась к нему Алла, когда он остался один возле вагона.

– Зачем ты это сделала? – спросил её бессильным опустошённым голосом Жора. – Зачем?

Молодая женщина взяла его билет:

– О, правда! Тринадцатый! Значит, судьба! Это не я, это судьба так сделала! Её кори, а меня не надо! Я девушка вольная, а язык у меня, вообще, в таком разе, как помело работает, только успевай! Давай, заходи!

Закрыв глаза, Жора поднялся по лестнице в тамбур вагона, точно по трапу эшафота. В голове его творилось нечто невообразимое: всё шло кувырком, – будто кто-то вздумал сделать из неё бетономешалку и замесить в ней его собственные мозги, добавив в них добрую порцию дерьма.

Он зашёл в своё купе. С нижней полки на него уставились три пары внимательных глаз.

«Они всё видели! – подумал он. – Какой ужас! Сколько теперь будет кривотолков! Ославила, ославила, стерва!»

Его место было верхним: когда он заказывал билет Гладышеву, это его не беспокоило.

Жора, зачем-то буркнув «Добрый вечер!», тут же полез на верхнюю полку, бросил в голову полки дипломат, улёгся и там затих, затаился словно мышка. Быть может, в первый раз за долгое-долгое время, он не хотел, чтобы его слышали и чтобы его видели, и даже стеснялся издавать звуки, которые невозможно было прекратить, звуки жизни его тела. Давно он не испытывал такого унижения.

Так, лёжа ничком на незастеленном матраце, он и заснул, пребывая в полном и уничижительном смущении.

Однако Алла и не думала оставлять его в покое.

Проснулся он от боли. Кто-то сжал его левую щиколотку с боков двумя пальцами, ногти которых, длинные и острые, глубоко и больно впились в его плоть.

Жора поднял голову. В купе было темно, но дверь в освещённый коридор была открыта, и на пороге стояла Алла.

– Чего тебе ещё? – прошипел он спросоня, хотел выругаться матом и даже дать ей пинка под зад, для чего он не поленился бы даже слезть с полки.

– «Товарищ пассажир», у нас на незастеленных постелях спать запрещено! – сказала Алла, – покупайте бельё, застилайте и тогда спите!

Ругаясь про себя, Жора полез в карман, но Алла остановила его руку:

– Ладно, слазь! Пойдём, я тебя чаем напою.

Голос её был дружелюбный, располагающий и даже манящий, и Жора не стал дожидаться, когда в нём появятся истеричные нотки, и она закатит ему среди ночи ещё один скандал. Он не заставил себя долго ждать, и обиженно кряхтя, стал спускаться вниз.

Они прошли в её купе.

Жора предчувствовал, что чай – только предлог, и потому не удивился, когда, едва закрыв дверь, она стала раздеваться.

– Мог бы не покупать билета, – зачем-то сказала она.

– Я не знал, что ты будешь ехать, – ответил он примирительно.

Они оба разделись и сели на нижнюю полку немного поодаль друг от друга. В купе сквозь щель между дверью и полом проникал прохладный воздух, и Жора почувствовал, что зябнет и покрывается «гусиной кожей», крупными мурашками.

– Мне, и правда, не помешало бы чего-нибудь выпить, – сказал он ей, опустив взгляд на свои руки, ощетинившиеся панцирем мурашек.

– Что, замёрз? – удивилась Алла.

– Ага.

– Хочешь, я тебя чаем напою?

– Ага. Без сахара и заварки, – согласился он. – У тебя есть?

Алла знала, что это за чай.

– Есть, а как же! В дороге это вещь нужная, – она поднялась с полки и, открыв дверь, вышла, как была, нагишом, в коридор, зашла в дежурное купе.

Жора выглянул в коридор. Он был пуст. Но вот в дальнем его конце появилась бабка, вышедшая, видимо, из туалета. С трудом переставляя ноги, держась за поручни и шатаясь от качки вагона, она пошла по коридору.

В это время из дежурного купе выскочила в чём мать родила проводница с бутылкой водки.

Увидев её, бабка отшатнулась и встала, как вкопанная, чуть ли не открещиваясь, точно перед ней явился сам антихрист. Алла тоже заметила её и сказала:

– Чо уставилась, бабуся? Аль не видишь – я ябуся!

«Складно вышло», – усмехнулся Жора.

В Москву поезд прибыл без опоздания, в десять утра. Алла разбудила его заранее и пошла по вагону, выкрикивая на ходу привычное:

– Так, граждане! Подымаемся, подымаемся! Москва! Подымаемся!..

На этот раз она была одетой.

Жора ещё минуты две сладко потягивался под простынью и одеялом. Ему хотелось ещё вздремнуть.

Хотя ночь оказалась бессонной, он был доволен и испытывал даже огромное удовольствие.

Из коридора вагона раздавались голоса:

– Дочка, чай-то будет?

– Какая я вам дочка? – возмущалась в ответ Алла где-то совсем рядом. – Какой вам чай?! Москва уже! Москва!

Алла зашла в купе и спросила его:

– Чего валяешься? Поднимайся, одевайся, сейчас кофу с тобой пить будем.

Жора высунул ноги из-под тёплого одеяла и спрятал их обратно. Под одеялом ему показалось ещё уютнее и теплее, чем прежде. Воздух в вагоне был по-утреннему свежий, прохладный.

– Слушай, там не мороз, случайно? – фамильярно поинтересовался он у Аллы.

– Сейчас глянем, – ответила она и прилепилась к слегка запотевшему окну носом. – Да-а, вроде бы. Хм, четыре дня назад ездила – тепло было. Ладно, хватит мне зубы заговаривать! Поднимайся, давай! Приедем сейчас уже.

«Что за баба?» – удивился он в который раз подряд и нехотя полез из-под одеяла, озираясь в поисках своего нижнего белья. Ёжась от осенней прохлады, он начал быстро одеваться.

Алла высунулась в коридор:

– Так! Граждане пассажиры! Москва! Москва! Быстренько сдаём бельё! Берём билеты, кому нужно!

В купе заглянуло чьё-то любопытное лицо. Алла протолкнула любопытного дальше ко коридору:

– Проходи, чего встал? Мужика голого не видел, что ли?

Любопытное лицо исчезло, и Алла продолжила голосить:

– Сдаём бельё, бельё сдаём! Граждане пассажиры, сдаём бельё! – выкрикивала она нараспев, и в её русское произношение закрадывалась певучесть украинского языка (сама Алла была откуда-то с Курской области, но уже давно жила на Украине).

«Вот тоже мне, кацапка голосистая!» – подумал Жора, натягивая носки.

Когда он облачился в костюм, процесс сдачи белья уже закончился, и Алла наливала в два стакана из титана кипяток для кофе.

– Умыться не хочешь? – спросила она через плечо.

– Можно, – ответил он и вышел в коридор.

В дальнем конце у туалета толпилась очередь с полотенцами, мыльницами, бритвами, расчёсками, тюбиками, зубными щётками.

Алла поставила на стол стаканы с кипятком в металлических подстаканниках, бросила в них по ложке растворимого кофе и несколько кусков сахара.

– Пойдём, я тебе туалет открою, – бросила она ему.

Она открыла туалет возле дежурного купе, блестевший ослепительной чистотой, и даже с горячей водой в кране.

– Ого, там тоже так? – спросил Жора про туалет в противоположном конце коридора.

Алла скептически недвусмысленно скривилась:

– Ещё чего? Ладно, ты тут умывайся, я тебя закрою, чтобы не лезли всякие.

Из коридора послышался шум и из-за двери донёсся голос Аллы: «Этот туалет не работает! Ну и что, что вы пассажиры? А я не хочу! Потому что не хочу! Да жалуйтесь! Кому хотите! Но я ваши рожи запомню! А вот потом увидите, что будет! Ага!»

Жора не спеша умылся под эту ругань, почистил зубы, потом приспустил штаны и помыл свой опухший и посиневший член.

Когда он вышел, Алла ещё усмиряла пассажиров, что-то выкрикивая, матерясь и размахивая перед их лицами пустой бутылкой от выпитой ими ночью водки. Пассажиры отступали под её натиском.

Он позвал её. Она обернулась, быстро подошла и на ключ закрыла туалет:

– Всё, финит а-ля комедьон! Расходись!

Пассажиры отступили: сражение за второй туалет закончилось победой проводника.

Когда они остались вдвоём, он, отхлебнув крепкого ароматного кофе, сказал ей как комплимент:

– Если меня когда-нибудь вдруг кто-то попросит показать ему настоящего, живого большевика, я скажу ему: «Большевика показать не могу, но большевичку – покажу непременно!» Ты только не исчезай никуда и не умирай, ладно?