Он тронул Гладышева за коленку и, пьяно пошатываясь, поднялся.

– Посижу, – отозвался тот.

– Вот и хорошо. А мы сейчас быстро. Туда и обратно. На, кури! – он пододвинул ему пачку сигарет, сам пролез мимо его стула, обтирая стену, и через минуту Гладышев остался один.

Время тянулось мучительно медленно. Он обдумывал произошедший разговор и понимал всё отчётливее, что его иллюзии развеиваются, как утренний туман.

Первый удар по его надеждам был сделан ещё тогда, когда полгода назад он впервые попал сюда, в это большое столичное издательство, надеясь, что его необъятные мощности позволят и его труду обрести своё место под солнцем. Тогда, ещё слишком наивный, он сразу направился с толстой папкой своего романа к главному редактору издательства, но тот ничего вразумительного ему не сказал и отправил по общей стезе – в отдел писем и рукописей.

Было ещё довольно рано. Гладышев не знал, что творческие работники любят припоздниться. И рабочий день у них начинается часов с десяти-одиннадцати, а потому примчался в издательство в семь часов утра, что называется, ни свет – ни заря.

Отдел писем был закрыт дольше остальных кабинетов. По соседству обитал какой-то коренастый, бородатый мужик, всем своим видом напоминавший почему-то Гладышеву лесоруба. Он часто выходил в коридор, мотался в другие кабинеты и всё косился в сторону Гладышева, одиноко маячившего между закрытых дверей, а потом не выдержал и поинтересовался:

– Что там у тебя?

– Да вот, рукопись принёс, – Гладышеву говорить с ним не хотелось.

– Ну-ка, покажи. Да покажи, покажи. Не съем!

Гладышев неохотно извлёк из сумки толстую папку.

– Ух ты, – изумился бородатый. – Здоровая. Это что здесь такое?

– Роман, – смущённо ответил Гладышев.

– Элдин Халь Сурро Гат, – прочёл бородатый на титульном листе. – Перевод что ли?

– Да нет, – смутился Гладышев. – Это мой псевдоним…

– А-а-а, – протянул бородатый. – Ну зачем же ты так? Какая у тебя фамилия?

– Гладышев.

– Вот и всё, – бородатый прошёл в свой кабинет, положил пухлую папку на стол, извлёк откуда-то ручку, зачеркнул «Элдин Халь Сурро Гат» и написал «Гладышев».

– Звать-то как?

– Дмитрий Иванович.

– Во-о, Дмитрий Иванович, – дописал бородатый его имя. – Года через два, глядишь, напечатают.

– Через два года? – изумился Гладышев.

– Да, а что? Впрочем, может и больше, но меньше – вряд ли.

«Но через два года начнётся другое тысячелетие! – захотелось крикнуть Гладышеву, но он слишком хорошо осознавал, что его слова не возымеют никакого действия. – А я хотел стать знаменитым в этом… Может быть, его и не будет, следующего тысячелетия».

Бородатый, видимо заметил, что его слова расстроили автора. Он несколько раз подбросил увесистую папку на руке, как бы взвешивая, и, то ли в оправдание себе, то ли в упрёк собеседнику, умудрившемуся в такие годы накатать столь толстый романище, заметил:

– Между прочим, молодой человек, поменьше писать надо. Покороче. Покороче.

Его слова возымели своё действие. Гладышев посмотрел на своё творение в явном смущении, думая, что, действительно, не следовало бы так всё рассусоливать.

– Про что роман-то? – поинтересовался бородатый.

– Про жизнь, – пожал неловко плечами Гладышев. Он теперь и сам был не рад, что ввязался в этот разговор.

Как бы удивился этот бородатый, если бы узнал, что эта толстая папка – всего лишь первая книга огромного романа, и что замысел его столь огромен и фантастичен, что подвластен, казалось бы, не безусому юнцу, а седовласому, умудрённому старцу.

– «АдМинистрАТор», – прочитал заглавие бородатый. – Это что, специально так буквы выделены или опечатка?

– Специально.

– Мистика, что ли?

– Не совсем.

– Ну, если так, то напечатают. Года два подождёшь?

Гладышев ничего не ответил и лишь спросил:

– А рукописи кто принимает?

– А вот, женщина в соседнем кабинете. Её сейчас нет. Да ты оставь папку мне, я её отдам ей.

Гладышев почему-то подчинился, хотя не испытывал никакого доверия к бородатому. Уже когда он был за несколько кварталов от издательства, им овладело серьёзное, неотвязное беспокойство. Ему вдруг стало страшно, что рукопись его пропадёт, сгинет куда-то в недрах издательства, и он потом не сможет даже доказать, что вообще приносил её туда, потому что об этом должна свидетельствовать какая-то регистрационная запись.

Пробродив в беспокойстве и раздумьях до пяти часов вечера по улицам Москвы, он всё-таки вернулся в издательство.

Бородатый не обманул его. Рукопись романа действительно уже лежала в отделе рукописей и писем. Женщина средних лет, сидевшая за столом, заваленным бумагами, при включенном настольном светильнике усадила его напротив себя и стала беседовать с ним.

Речь её показалась Гладышеву вполне учтивой и даже доброжелательной, что производило впечатление его собственной значимости: он автор! Но вместе с тем до него вновь мало-помалу доходило, что всё не так просто.

За окном медленно и тихо крупными хлопьями падал снег. Вечерело – январские дни были ещё так коротки. Всё было похоже на сказку, и мелодичный, негромкий голос женщины усиливал ощущение нереальности происходящего:

– Вы же не член союза писателей? Нет? Тогда ваш роман я в отдел прозы отдавать не буду. Знаете, там очень большая очередь, и мы печатаем в этом отделе только членов. Но как вы смотрите на то, чтобы ваш роман отдать в отдел юношеской литературы? Они тоже хороший переплёт делают, твёрдый…

Было такое впечатление, что очень скоро его, Гладышева, будут печатать.

– Приходите через полгода. Или звоните.

– Через полгода? – её последние слова вернули Гладышева к реальности.

Да, я зарегистрировала вашу рукопись, – она подала Гладышеву визитную карточку издательства, на которой написала ручкой: «№ 92, 29 января 1998 года. Звонить в сентябре по тел…»

Лев Васильевич и его гости вернулись с банкой мутного пойла. Гладышев понял, что делать здесь больше нечего. Он взял со стола папку со своим романом и сказал:

– Ладно, я пойду.

– Угу, – пробурчал в ответ Лев, закивав головой, – сокращай и приходи. Будем ждать. Про троллейбусы не пиши. И не больше десяти авторских листов, понял?

Понял, – ответил Гладышев, сглотнув горький комок обиды и подумал: «Всё напрасно!»

Жора решил, что попал не туда. Ему даже показалось, что его обвели вокруг пальца и, потому говоря, обдули.

Адрес, который был указан ему за некоторое вознаграждение, привёл его в какой-то грязный подъезд старой постройки шестиэтажного дома. Лифт не работал, и на четвёртый этаж ему пришлось подниматься пешком.

Стены подъезда были давно уже не крашены и исписаны углём. На потолке висели обгорелые спички, вокруг которых чернели пятна копоти.

Жора брезгливо озирался по сторонам, на потолок и панели, исписанные неприличными словами. Давно уже ему не приходилось бывать в такой захолустной трущобе.

Поднявшись на четвёртый этаж, он немного постоял перед дубовой, морёной дверью, с массивной полированной медной бляшкой, на которой, отблёскивая в полумраке подъезда, выступали цифры номера, потом нажал на кнопку звонка.

На мелодичный звук, приоткрыв щёлочку в двери, высунулся пожилой человек, глянул на Жору через стёкла очков:

– Вы к кому, молодой человек?

– Да, наверное, к вам.

Он назвал установленный пароль, полученный вместе с адресом. Это подействовало как «Сезам, откройся!», дверь широко отворилась, и хозяин жестом пригласил его войти.

В тесной прихожей небольшой, по-видимому, квартиры по стенам было развешено много всяческой одежды, производившей впечатление хлама.

«Не похоже, чтобы здесь такой человек жил», – решил Жора, озираясь.

Хозяин не задержал его надолго в прихожей и, повернувшись к нему спиной, молча пошёл вглубь квартиры, предлагая тем самым следовать за ним.

Оглядывая его байковый халат, наброшенный на мешкообразное, бочковидное тело, подпоясанный где-то в районе живота, на талию, которая совсем не просматривалась, Жора начал сомневаться, туда ли он попал, да и к тому ли его послали, кто был нужен, и, когда они оказались в большой, но дурно обставленной комнате, – мебель была старая, обшарпанная, да ко всему этому занимала какое-то неуклюжее, незаконченное, промежуточное положение, будто бы кто-то взялся её переставлять, да так и бросил, не доделав, – задал вопрос: