Не в последнюю очередь Фридрих Вильгельм уделяет внимание и сельскому хозяйству. Совершенно таким же образом, как царь Петр посылал своих дворян за границу учиться вежливому обхождению и мореходному искусству, немецкий монарх посылает людей в деревню, чтобы они там учились добывать плоды земли. Он, по правде говоря, очень продвинул эту науку, самую важную из всех. И немудрено: кроме того, что земля кормит его солдат, он в качестве дворянина-помещика и сам является собственником крупных земельных угодий в своем королевстве, столь распыленном по географической карте.[375] Вы знаете, милорд, что гугеноты, бежавшие из Франции,[376] принесли свои ремесла и мануфактуры также и в Берлин. Искусство выплавки и обработки стали доведено здесь до очень высокого уровня, также и производство тканей, в особенности синих; эти ткани здесь очень хороши. Король подобные мануфактуры весьма поощряет. По примеру вашей Елизаветы он под страхом тяжелейшего наказания запретил вывоз шерсти из страны.[377] Кроме того, он велел устроить большой склад, откуда шерсть выдается бедным рабочим, у которых нет денег на ее покупку; те потом отрабатывают взятое. До того как Фридрих Вильгельм предоставил убежище в Кёнигсберге королю Станиславу,[378] он был чуть ли не основным поставщиком тканей в Россию, но затем главную роль в этой торговле стали играть соотечественники Станислава.

Что же мне сказать, милорд, о сыне Его Величества, столь приверженном музам?[379] Мы провели в его дворце в Рейнсберге[380] много дней, которые мне показались несколькими часами. Тут явились нам его личные достоинства. Когда он взойдет на престол, мир будет восхищен его монаршими доблестями. И есть большие основания полагать, что людей незаурядных он будет отыскивать с точно таким же пылом, с каким король, его отец, отыскивает людей незаурядного роста.

Из Рейнсберга, расположенного неподалеку от Ферберллина,[381] где в 1675 году произошла памятная битва между «великим курфюрстом» и шведами,[382] мы отправились в Гамбург. Местность, по которой мы проехали, была сплошь песчаной, вроде той, что нам встретилась после выезда из Данцига. Гамбург, который при основании своем был не чем иным, как фортом, воздвигнутым Карлом Великим для защиты от северных варваров,[383] сейчас является для Германии тем, чем был когда-то Аугсбург,[384] то есть ярмаркой индийских и вообще восточных товаров, которые теперь привозят в Европу англичане и голландцы, точно так же, как некогда венецианцы. Но стоит ли мне заводить разговор с англичанином о Гамбурге, который англичанами полон и в придачу расположен, можно сказать, в нескольких милях от Лондона, если учитывать нынешние успехи мореплавания? Сказать ли, что город этот весьма богат, что в море у него примерно триста торговых судов и один военный корабль; что он принимает деятельное участие в китовом промысле; что он оживленно торгует с Португалией и Испанией и что здесь складируются ткани, которые в огромных количествах вывозятся из Силезии[385] в Америку? Нет уж, лучше я скажу Вам, что здесь нас уже некоторое время ожидает наш собственный корабль, который должен был, по распоряжению лорда Балтимора, выйдя из Данцига, обогнуть Данию и принять нас в Гамбурге на борт. Скажу больше — мне прямо-таки не терпится сесть на этот корабль, и я уже молюсь, чтобы при отплытии дул восхитительный восточный ветер, столь нелюбимый вашими соотечественниками и столь приятный сегодня мне: он очень скоро доставит меня в Сент-Джеймс, прямо к Вам. И сдается мне, я могу рассчитывать, милорд, что в уютнейшем Вашем парке

Господину маркизу Шипьоне Маффеи, [387]

в Вероне.

Берлин, 27 августа 1750 г.

Английская торговля с Персией через Россию и Каспийское море, вызвавшая столько толков как в мире торговом, так и в политическом, еще только зарождалась в ту пору, когда я побывал в Петербурге, — и, таким образом, я думал, что смогу удовлетворить Ваше любопытство лишь в части, касающейся ее начального этапа, припомнив слышанное тогда. Но недавно здесь, в Берлине, на несколько дней задержался один англичанин,[388] принимавший в этой торговле деятельное участие, что и позволяет мне осведомить Вас относительно ее подъема и плачевного конца, то есть полностью утолить Вашу жажду знаний. Еще и поэтому так полезно пребывание в стране, где ум путешественника увлечен множеством редкостей, из которых самая замечательная — не человек, возведенный в королевское достоинство, а король, который прежде всего человек.[389]

Англичане, чуть ли не сразу после того как в царствование знаменитого Иоанна Васильевича[390] открыли для себя порт Архангельска и положили начало торговле с Россией, обратили внимание на Каспий. Поскольку это море расположено между Россией и Персией, они возлагали на него большие надежды, а еще большие — на Волгу, которая, протекая через значительную часть России, за Астраханью впадает в Каспий, и в которой они видели более легкий и короткий путь в Персию, чем тот, которым, огибая Африку и часть Азии, португальцы, владевшие тогда Индией,[391] достигали Ормузского пролива.[392] К тому же северная часть Персии, которую омывает Каспий, для торговых сношений гораздо важнее южной. Здесь, в Ширванской, Мазандеранской и в особенности Гилянской провинциях (последняя — не что иное, как древняя Гиркания),[393] делают самые роскошные персидские шелка, славящиеся по всему Востоку. На основе местного сырья англичане хотели создать в Персии текстильные фабрики; точно так же свою, английскую, шерсть они поначалу отправляли во Фландрию, а потом завели там собственные предприятия, которые ныне процветают. Для осуществления этих замыслов предпринимались разные шаги, и столь успешные, что сам Туан не счел возможным в своей «Истории» обойти их молчанием.[394] Но в ту пору только что одержанные на юге государства победы русских над татарами еще не были решающими, да и сама торговля англичан не набрала еще такой силы, чтобы можно было привести к доброму завершению столь обширный и сложный план.

Однако же несколькими годами позже подобные трудности вовсе не обескуражили герцога Голштинского.[395] Устроив у себя в провинциях шелкоткацкие фабрики, он задумал получать для них сырье из Персии через Россию. С этой целью герцог отправил с ответственной миссией к суфию[396] известного Олеария — эта история Вам, маркиз, известна: все кончилось кораблекрушением в Каспийском море — правда, появился еще и весьма содержательный доклад о его западном побережье;[397] точно так же доклад о готтентотах[398] появился в результате экспедиции на мыс Доброй Надежды,[399] которую для изучения параллакса Луны осуществил некий берлинский астроном по фамилии Крозик:[400] последнее предприятие, ныне должным образом исполненное, может быть названо поистине королевским.