Также и французы, воодушевившись с некоторых пор идеей торговли, этой, по словам Бэкона, главной артерии государства,[401] задумались о торговых путях, пролегающих через Россию, особенно когда в конце царствования Людовика XIV Париж посетил персидский посол. Но проект этот, едва родившись, сошел на нет.
Наконец, идею довел до осуществления терпеливый и предприимчивый гений англичан. Некто Элтон,[402] моряк, торговец и воин, человек с живым воображением и горячим честолюбием, посеял семена этого предприятия, ухаживал за ними, взрастил их и дождался плодов — и сам же явился главной причиной того, что дело кончилось ничем и погибло, без всякой надежды когда-нибудь его возродить. Поступив на русскую службу и хорошо изучив эти края, Элтон увидел, что за самую ничтожную плату товары можно перевозить по российской земле, а потом отправлять вниз по течению Волги до Каспия; англичане могли получить выгоду, поскольку нашли в Персии новый рынок сбыта для своих шерстяных мануфактур, так как в Леванте[403] их теснили французы, и поскольку могли вкладывать вырученные деньги в шелк-сырец, приобретая его из первых рук прямо у крестьян Гиляна, тогда как в Смирне и Алеппо[404] приходилось перекупать у армян, которые держат в руках всю внутреннюю торговлю Азии и привозят туда шелк-сырец своими караванами. Человек этот понял, что момент для начала такой торговли сложился самый благоприятный: армия Надир-шаха, которого мы знаем под именем Кули-хана, насчитывала более двухсот тысяч человек; сам Надир-шах, большой поборник торговли, только что перенес резиденцию Персидской империи в Мешхед, столицу Хорасана, [405] в нескольких днях пути от Астрабада,[406] лежащего возле Каспия; а посему там должен был быть очень велик спрос на европейские ткани, поставляемые из вторых рук теми же армянами, которые их закупают в Леванте. Можно было развернуть торговлю также в Хиве, Бухаре да и в тех частях Татарии, где население оседлое; на восточном побережье Каспия и даже на севере империи Могола[407] — там в обмен на ткани можно получить золото, бирюзу и другие великолепные вещи, которые доставляются в Европу из Индии окольными путями и продаются по высочайшим ценам. Чтобы полностью использовать все преимущества такой коммерции, следовало бы иметь на Каспии хотя бы пару собственных кораблей, построить же их удобнее всего было в Казани, прямо на Волге, — на этих судах англичане могли бы овладеть и каспийскими водами, нацелившись главным образом на Астрабад, а центром торговых операций определив Мешхед.
План был изложен английской фактории в Петербурге, и в тридцать девятом году для зондирования почвы в Персию послали того же Элтона с небольшой партией товара. Он вернулся оттуда с благоприятным и дающим широкие полномочия декретом Резы Кули-мирзы,[408] который правил империей, пока Надир-шах вел войну с Моголом.[409] Можно было приниматься за дело. Им занялась уже не петербургская фактория, а Англо-русская торговая компания в Лондоне,[410] от которой первая зависела; там за осуществление плана взялись с большим жаром. И после некоторого сопротивления Левантийской[411] и Ост-Индской[412] компаний, которые косо смотрели на желание русской компании вторгнуться в их торговые владения, идея товарообмена через Каспий получила санкцию британского парламента. В России это намерение не встретило никакого сопротивления. Кроме сближения, на которое подобное совместное начинание толкало и ту и другую нацию, немалыми были и преимущества, извлекаемые Россией из этой торговли. Прибыль шла главным образом от транзита персидских и английских товаров; одновременно эта же самая прибыль уплывала из турецких рук. Таким образом, упования англичан начинали сбываться. Появились большие заказы. Элтон был назначен ответственным агентом нарождавшейся торговой отрасли. Против всех ожиданий, он смог весною сорок второго года отплыть из Казани с богатым грузом на крепком и, выражаясь гомеровским слогом, «хорошо сколоченном корабле».[413] Немного дней прошло — и он добрался до Астрахани, откуда вышел в море, развернув над Каспием английский флаг, уже покоривший океаны.
В Персии дела обернулись не совсем так, как предполагалось. Едва третья часть персидского войска имела суконные мундиры; дорога из Астрабада в Мешхед была полна опасностей, на ней хозяйничали туркмены, народ свирепый, живущий в расположенных рядом пустынях, где регулярная армия действовать не может из-за нехватки воды. В Хиве и Бухаре спрос на европейские изделия оказался вовсе небольшим. Об опасностях, которым купцы подвергались уже и на азиатской территории России, я даже не говорю, там татары и калмыки грабили их еще безжалостнее, чем арабы в Южной Азии. Надо учитывать также и смутные, бурные времена, какие тогда переживала Персия. Страна была истерзана и измучена, бедна и деньгами, и людьми из-за весьма жестоких войн. Огромные сокровища, привезенные из Индии Надир-шахом, которые могли хотя бы частично восстановить Персию и дать ей новую жизнь, были им закопаны в Калате,[414] укрепленном месте, и лишь за счет тяжелейших налогов и поборов ему удавалось содержать свое войско.
Торговля, однако же, продолжалась, и, находись она в руках людей предприимчивых и мыслящих трезво, можно было бы надеяться на немалую прибыль. Но подспудно уже складывались и начинали выявляться причины, которые в конце концов привели к краху этой торговли. Армяне, когда-то переселенные шахом Аббасом[415] из собственной их страны и живущие за счет торговли, сильно всполошились, обнаружив на Каспии соперников. К армянам примкнули, как следовало предвидеть, и русские купцы, которые возили из Казани в Персию кожу и прочие товары. Объединившись, они составили против англичан заговор. Эти последние на своем горьком опыте убедились, насколько трудно состязаться с людьми хитрыми, стакнувшимися между собою, укоренившимися в здешних местах, привыкшими к восточному раболепию, — одним словом, в том, что прочная, процветающая торговля в сердце провинций, подчиненных иностранному монарху, почти невозможна.
Но решающим событием, весьма скоро эту торговлю добившим, оказался поход Надир-шаха и его армии в прикаспийские провинции. В те три года, что он затратил на завоевание Индии, бухарские и хивинские татары совершали набеги на Хорасан; в Ширване хозяйничали татары-лезгины[416] — и те и другие забрали в рабство множество местных семей. Надиру, вернувшемуся с победой, было нетрудно подчинить себе татар Хивы и Бухары, которые живут в местности равнинной и открытой, но иначе получилось с лезгинами: они защищены неприступными горами Дагестана, отличаются сложением крепким, приучены к любым лишениям, готовы ревностно защищать свою свободу и все как один воины — своего рода азиатские швейцарцы. Тщетно персидские властители неоднократно пытались их покорить; существует поговорка: ежели царь сошел с ума, пускай идет войной на лезгин. Надир, до тех пор проявлявший великую осмотрительность, пошел-таки на них войной, и его постигла участь предшественников. Молва о его свершениях поначалу побудила кое-какие племена, живущие у южных границ, прислать заложников и подчиниться. Эти племена Надир, как это принято на Востоке, по большей части переселил в Хорасан. Тут бы ему и остановиться, как остановился в свое время Цезарь, перейдя Рейн и нагнав страху на германцев, — не пришло же ему в голову тягаться с ними в лесных дебрях. Надир, напротив, воодушевленный первыми своими успехами, двинулся дальше, занял главную дорогу и углубился в долины и ущелья Дагестана. Далеко он не прошел: горцы, прекрасно знавшие свою местность, со всех сторон окружили и стали уничтожать войска покорителя Индии;[417] вся военная наука этому сопернику Сезостриса[418] и Александра Великого[419] пригодилась лишь на то, чтобы выбраться из клещей и отойти к Дербенту, где можно было запастись провиантом, которого в войсках катастрофически не хватало.
